Газообразное вещество, которым через вентиляционные трубы дурманили всех подряд — и заложников и террористов, — назвали фентанилом и сразу стали доказывать, что это не боевое отравляющее вещество, относимое к химическому оружию, а некое наркотическое усыпляющее средство, применяемое в медицине (кстати, почему-то никому из медиков неизвестное). Фентанил, пущенный в зал, сделал свое дело — террористы разделили смертную участь с теми заложниками, кто задохнулся отравой. Первыми ушли из жизни люди, чья сердечно-сосудистая система оказалась не готова к испытанию на прочность. Фентанил выполнил боевую задачу на “отлично” — теперь за дело могли взяться “отличники” стрельбы по спящим.
Да здравствует фентанил!
Он опробован на людях и показал себя с самой лучшей стороны. Результаты — налицо. Никто не ожидал такого блеска, иначе кто-то должен был подумать, что за несколько минут надо будет вытащить из этого ада восемь сотен человек. Никто не подумал. Опыта подобного не было.
Теперь есть. В следующий раз после применения фентанила на штурм пойдет дивизия со шприцами и носилками.
А тринадцатилетнего Арсения уже нет и не будет с нами…
* * *
Представляется диким праздничек в арабских кварталах после 11 сентября. Однако было бы большой глупостью считать, что эти песни, пляски и вздымание рук чем-то отличаются от нашего “чувства удовлетворения” при виде заснувших вечным сном в картинных позах девушек—шахидок. Смерть — любая, даже смерть врага — не может радовать. А если радует, — значит, мы такие же, как и наши убийцы.
Наступает эпоха контртеррористических операций, опасных для человеческой жизни ничуть не меньше, чем операции террористические. События на Дубровке учат нас: не дай Бог, случись дальше что-то подобное, заложники будут опасаться своих спасателей не меньше, чем террористов.
Возмездие злу — необходимо, спорить тут нечего. Но наше зло должно при этом убывать, а не увеличиваться. Иначе чем мы лучше Бен Ладана?! И как бы в борьбе с терроризмом нам самим не вступить — вольно или невольно — на сомнительную дорожку “кровавой мести”. Наказывая терроризм, мы хотим утверждать братство людей, а не человеконенавистничество. В том есть и будет главное отличие людей от нелюдей. Но если нами правит асимметричный “ответ”, если “акция возмездия” — на уровне Буданова и ему подобных, — лично мне становится стыдно за христиан, за Россию, за себя как гражданина своей страны. Чувство сострадания сегодня во многом растеряно в нашем народе. Жажда крови поразительно легко побеждает души опустошенных людей. И это толкает нас на фронт — в мирное, по существу, время.
Отечество в опасности… Да, в опасности — потому что злобе и злобствованию не ставятся пределы. К примеру, закрытие Комиссии по помилованию — это маленькая частность, но очень уж показательная. Мораль не подключается к исполнению закона, потому—то на законы можно плевать, можно “договариваться” с властью, как законы обходить.
Приведу одну цитату:
“Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом, населенный могучим семейством, созданный трудами многих и многих поколений, освященный богопочитанием, памятью о прошлом и всем тем, что называется культом и культурой. Что же с ним сделали? Заплатили за свержение домоправителя полным разгромом буквально всего дома и неслыханным братоубийством, всем тем кошмарно-кровавым балаганом, чудовищные последствия которого неисчислимы… Планетарный же злодей, осененный знаменем с издевательским призывом к свободе, братству, равенству, высоко сидел на шее русского “дикаря” и призывал в грязь топтать совесть, стыд, любовь, милосердие… Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру как раз в разгар своей деятельности нечто чудовищное, потрясающее, он разорил величайшую в мире страну и убил миллионы людей, а среди бела дня спорят: благодетель он человечества или нет?”
Это слова, сказанные Иваном Буниным аж в 1924-м году и адресованные товарищу Ленину. Тому самому, кто, пытаясь сохранить себя у власти, первым делом, после октябрьского переворота уничтожил оппозицию во всех видах, утопил в крови Родину — от Крыма до Владивостока, санкционировал концлагеря для политических противников (в том числе для детей-заложников) и — внимание! — применение удушливых газов против тамбовских крестьян, восставших и не склонившихся перед советской властью.
Так что газы — это нам не впервой вдыхать. Фентанил — не фентанил, но… Вся наша история, можно сказать, это вдыхание миазмов полной грудью. Мы просто десятилетиями наслаждались трупными запахами — “лес рубят — щепки летят!”, “убить человека — трагедия, убить миллион — статистика”.
Террор всегда был удобен властям — в ответ развязывалось насилие гораздо большего масштаба, государство чуяло “полезность” террора для себя лично и всегда радовалось возможности учинить новое насилие в борьбе со старым. Режим укреплял себя постоянным кровопролитием, и народ — куда ему деться? — шел на заклание.
* * *
В середине ноября в “Известиях” появилась статья диакона Андрея Кураева, главная мысль которой: есть люди “равнинные” — это мирные землепашцы, трудяги и нравственно чистые (читай: русские), а есть “горцы” — это те, кто кочуют, воруют скот и людей, совершают набеги на “равнинных”. Простое разделение, ничего не скажешь. И главное, удобно: “мы” — хорошие, “они” — плохие. Вся Чечня — разбойники и убийцы. Вся Чечня — негодяи и воры. Вся Чечня — криминал и рабовладельческое “племя”. Народ-подлец. Народ-боевик. Народ - враг. Ну, как тут не сделать вывод о неизбежной, объективно оправданной войне с “разбойниками”. Оказывается, не ваххабизм, не терроризм исламских радикалов, не денежно-нефтяные интересы — первопричина войны и террора, а родовой строй Чечни, психология и менталитет “горцев”. И читатели в большинстве своем (что и ужасает) немедленно поддержали ретивого церковника. Вот так диакон провозглашает право на насилие “без спецназа”, вручает своим “овцам-прихожанам” оружие обороны от чеченцев. Проповедь на проповедь. Фанатизм на фанатизм.
Можно ли с таких позиций хотя бы помечтать о конце войны?
Да никогда!… Да и если Чечня нам столь чужая, что ж мы так упорно боремся за объединение с нею, за целостность России?
* * *
Мы живем в мире, который не живет в мире. Выражение ненависти сделалось повсеместным. Противостояние — стандартная поза. Все имеют своего любимого врага, которого готовы изничтожать круглосуточно и любыми средствами. Каждый борется с кем-нибудь. И каждому от кого-нибудь есть своя угроза.
Современный мир погряз в терроре. Человек звереет. Гуманизм сделался посмешищем. Слыть добрым — значит слыть слабым. Даже в Израиле сегодня многие не понимают тех евреев, которые, видите ли, “дали себя сжечь в печах Освенцима”. Слабость не взывает к жалости, как прежде. Теперь слабых бьют — и это нормально. Жестокость — это нормально. Но мало убить врага. Его еще надо испепелить, превратить в ничто. А перед этим хорошо бы унизить, хорошенько оскорбить.
Враг тоже хорош. Зная, что я его не пожалею, он в долгу не останется, ответит тем же, но втридорога.
Ужас схватки перестал ужасать. Бьются друг с другом группы, кланы, каналы, команды, партии, фирмы, классы, альянсы, мафии, армии, администрации, демонстрации и др.
Бьются друг с другом одиночки. И — что, может быть, самое страшное — бьются друг с другом семьи. Дом на дом, улица на улицу, поселок на поселок. Очень хорошо натравливают нацию на нацию. Ксенофобия — на любой вкус. “Наши” враждуют с “не нашими”, и попробуй не присоединиться к тем или другим.
Кастет, нож — это вчера. Сегодня — танк, автомат Калашникова, пистолет Макарова.
Число так называемых немотивированных убийств в нашей стране возросло до такой степени, что общество даже радо этой немотивированности: уж лучше так, чем сознательный кровавый разбой. Между тем, это число — показатель нравственной деградации.
Даже верующие способны пустить кровь: “Наша вера — лучше вашей, а ваша — хуже нашей. Бей неверных”. Бывает: Церковь вовсе не проклинает кровопролитие, а наоборот: кропит оружие святой водой, освещает идущих в атаку. Именем Бога устраивают резню. Именем Бога превращают человека в волка. Именем Бога учат убийству — науке влеплять пулю с любого расстояния или подплывать с миной с любой глубины. Очень любят цитировать Христа: “Я принес вам не мир, но меч” и пытаются нам внушить при этом, что заповедь любви к ближнему отменена.
Пора осознать, что у народа цель — жить, а у тех, кто хочет воевать, — наживаться.
Около чеченской трубы, игорного бизнеса, московских гостиниц — ни для кого не секрет — круговерть “зеленых”, каждодневно подпитывающих войну: покупка оружия, покупка тех, кто готов убивать за деньги. Многократно приходилось слышать от авторитетнейших людей: “Если б мы действительно хотели кончить войну, мы б ее давно уже закончили”. Удивительный цинизм. Но никого он не удивляет. Вроде бы всем все ясно. Однако все остается по-прежнему: риторика риторикой, война войной.
* * *
Терроризму нет оправданий. Но нет оправданий и неумелой непрофессиональной борьбе с терроризмом. Наш “антитеррор” обернулся гибелью 129 живых душ. Их решено списать, вывести из списков недавней переписи населения по причине “смерть от удушья”.
То гексоген, то фентанил… Что за напасти нового типа?! То своя же торпеда на “Курске”… Не много ли этих “своих”, приносящих беду?.. Как что-то жуткое случается, тотчас находятся молодцы, рьяно желающие прикрыть правду — о Чернобыле, о “Курске” ли, теперь вот — о “Норд-Осте”… Для начала путают карты, выпускают множество версий, — какая из них “липовая”, а какая правда, поди, разберись!..
Обыватель и не разбирается.
Разбирается гражданин.
“Отойдите в сторонку, граждане России”!..
Многие погибшие на Дубровке получили фальшивый диагноз: “Умерла от воспаления легких”, “Скончался от стресса”… А через год, через три, через десять лет, отравленные заложники, сейчас выглядящие здоровыми, не дай Бог, получат осложнения в организме — будут ли они считаться жертвами теракта? Или всё забудется и останется шито-крыто?
У национальной безопасности есть всё — доктрина, деньги, люди, здания, оружие, свой президент… Не хватает маленько морали для осуществления своей деятельности, да ведь этой мелочи и раньше не всегда было в избытке.
Ох, уж эта “мораль”… Надоело слушать.
То им не так, это им не так. Прослушивание телефонных разговоров, говорят, надо запретить. Тыкать ядовитым зонтиком в нужного прохожего, считают, нехорошо. Доносительство в массах осуждают. Секретность рассекретили. Как работать в таких условиях?.. Как обеспечивать?
Жаль, в теракте на Дубровке участие мировой террористической мафии не доказано — Мовсар Бараев очень бы нам услужил, если бы немного потрепался по телефону не с каким-то чеченцем в Турции, а с этими Усамой или Омаром, — это был бы от него большой подарок и ФСБ, и ЦРУ.
Спецслужбы нашей страны… Здесь главное слово “нашей”. Чьей — нашей?.. Той, которая была или той, какой надлежит быть? Если мы так и будем делать жизнь “с товарища Дзержинского” — значит, вседозволенность по-прежнему окажется подлейшей реальностью нашей истории. Нам всегда будут предлагать безопасность, от которой в недавнее время гибли миллионы.
Наши спецслужбы справляются!.. Ждите!.. Сохраняйте спокойствие!
Между тем, главная деятельность спецслужб состоит в рутинном внедрении в ряды бесчеловечного врага. Много ли среди чеченских боевиков наших тайных офицеров?.. Возможно ли постоянное предупреждение о готовящихся терактах? Насколько серьезны те или иные планы бандитов?.. Если разведка в силах отвечать на эти вопросы, наша безопасность обеспечена.
У нас же безо всякой разведки всем известно, что военные в Чечне продают оружие противнику. И это абсурд. Но это и правда, от которой наши слепоглухонемые спецслужбы отмахнулись. Абсурд в том, что этот “бизнес” на крови своих же солдат по сути то же явление позорного аморализма, что газовая атака с не просчитанными последствиями. Пройдет немного времени — кто-то получит ордена, кто-то понесет ответственность за “ошибки”. Однако важно другое: для борьбы против терроризма необходима система, не имеющая ничего общего со старой Лубянкой.
Признаемся честно, на протяжении десятков лет мы более чем плодотворно сотрудничали с международным экстремизмом — многие лидеры и известные своей агрессивностью организации пухли от наших тайных и открытых вкладов в их сомнительные режимы и дела. Сегодня на щечках Арафата следы поцелуев множества советских коллег, а в его слабеющих руках бухгалтерские отчеты с росписями, свидетельствующими о нашем давнишнем “присутствии” — зримом и незримом — в партии “ФАТХ”, боевом ядре фанатиков ислама. Такие террористические организации, как “Хамас” и “Хезбалла”, провозглашающие и реализующие “джихад”, от нас не получили до сих пор не то что отпора, но даже формального официального осуждения.
Мы по-прежнему политиканствуем, играя “во все лузы”. Мы или выжидаем, когда ждать не стоит, или молчим, когда надо бы иметь мужество сказать правду…
Все это вдохновляет террористов на новые подвиги. Когда же дело касается нас, мы, забыв о своих “друзьях”, найденных среди волков, начинаем ахать и охать…
Тут-то и бывает поздно.
Ибо нельзя одним местом сидеть на двух стульях, нельзя целоваться с кем ни попадя. Нельзя врать себе и своему народу.
* * *
Последствия отравлений непредсказуемы. Но можно было предсказать, что у отравлений будут последствия.
Да кто ж их считает, эти “последствия”?
Те, у кого сила и кому, по поговорке, “ума не надо”, о них и не задумываются. К счастью, объявлено, что пересмотра военной доктрины для допуска применения ядерного оружия в ответ на террористическую угрозу не будет. Уже хорошо.
Из двухсот спецназовцев, атаковавших театральный центр, никто не пострадал. Это большое достижение тех, кто выполнял свой долг и приказ. К “Альфе” и “Вымпелу” нет никаких претензий. Есть одна благодарность, и преогромная: они сделали все, что смогли.
Вот только…
“Тридцать процентов потерь — хороший показатель”.
Ну, да. А если бы пообещали переговоры? Если бы не погиб никто?
Но тогда “показатель” не был бы таким “хорошим”. Тогда “показателем” было бы “унижение России”. Таково главное заблуждение, от которого веет смертью, и только смертью.
“Честь государства российского спасена” — это как смотреть и что считать “честью”. Если в честном бою наших полегло в три раза больше, чем противника, извините, кто тогда из нас “пораженец”?..
Доводы, что сколько-то там процентов погибших с нашей стороны — “это нормально”, совершенно неприемлемы. Вот это и есть “пораженчество”. Профессионализм — в том, чтобы попытаться полностью избежать потерь. Это не идеализм. Так и только так следует практиковать.
“Государство не должно поддаваться терроризму”. Конечно, не должно. Но если Вас шантажируют, ответьте тем же — сумейте обмануть террористов. Пообещайте им все, чего они требуют. Взамен в первую очередь освободите своих граждан. Мстить можно потом. Сначала — освободите. Спасти своих — главная задача государства и военных. Дело чести.
И как может идти речь о цене: допустим или не допустим какой-то процент погибших?! Никакой процент недопустим. Ни один наш человек не должен погибнуть. Только так. Все остальное — или плохая работа, или безнравственность.
Потери могут быть лишь в том случае, когда все другие способы и методы провалились.
Отравление всех подряд предполагало неминуемые жертвы — значит, его надо было отвергнуть.
Но другой “сценарий” на Дубровке всерьез не игрался.
Повторюсь: предупредить опасность взрыва можно было, пообещав сесть за стол переговоров, даже пообещав вывести войска. Да, это было бы компромиссом, но никак не “унижением России”, ибо главная ценность для страны — жизнь ее граждан.
Штурма могло бы не быть — так я считал тогда.
Теперь, по прошествии времени, убедился: штурма не должно было быть!
* * *
…Не прошло и сорока дней с момента гибели первых заложников, а некоторые родственники при поддержке и наущению знающих законы адвокатов потребовали от московских властей сколько-то миллионов долларов (по миллиону за каждого погибшего). Московскую мэрию попытались объявить ответчиком за случившееся. Вроде бы мы можем следовать цивилизованным нормам — во Франции, говорят, именно по миллиону платят за каждый труп, давайте, мол, и у нас это дело провернем… Вдруг “халява” отвалится?…
Началась большая шумиха в прессе — имеют ли право они что-то требовать, или такого права у них нет.
Власти, конечно, испугались — кому захочется отдавать в перспективе 129 миллионов долларов. С другой стороны, дело щепетильное: не захочешь отдавать — прослывешь черствым, равнодушным к горю людскому чиновничеством.
Сразу сделалось как-то противно на душе. Конечно, можно понять нуждающихся. Но на “Норд-Ост” ходили не нищие, не “бомжи”. Да и московская мэрия — тоже пострадавшая сторона.
Что-то тут в этой затее есть аморальное. Желание погреть руки на холодном трупе?..
* * *
Жизнь человеческая не может быть картой в игре.
Нельзя бороться с террором лоб в лоб. Надо быть хитрым и изворотливым, надо находить в себе силы и для притворства, и для кажущегося отступления.
Война — подлость. И на войне как на войне — побеждает тот, кто бьет по чужим. А не по своим. А у нас те же прекрасно знакомые подходы: неважно, сколько мы положили наших, важно, что мы положили “не наших” Только относительно “не наших” приходится сомневаться: ну в самом деле, по столь “ответственному” за этот теракт Масхадову что-то никто так до сих пор и не ударил! А сколько было разговоров!.. Сколько праведного гнева! Сколько пропаганды!..
И ничего. Как была война, так войной и осталась. Трупы множатся, несмотря на то, что “восстановление Чечни идет полным ходом”.
Значит, выгодна война тем, кто не хочет ее кончать, кто хочет ее бесконечного (от выборов до выборов!) продолжения.
По трубе течет кровавая нефть. И пусть себе течет — в чьи-то карманы война спускает денежки, и большие, между прочим.
А в заложниках у этой войны кто?.. Не мы ли все?
Чечня есть прорва. Но за наш счет. Федеральное финансирование устроено таким образом, что половина денег на так называемое восстановление остается в Москве: заказчики и подрядчики производят дележку и лишь затем другую половину отдают по месту назначения, а здесь начинается новый раздел. Выгода от этого процесса очевидна как боевикам, так и центру. Бюджетные деньги для того и планируются в бюджет, чтобы их разворовывать. Вы взрывайте, а мы будем чинить. Ремонт — одно из самых сверхприбыльных, а потому и сверхдлительных ассигнований — тут каждая волна имеет “откат”, и этот прилив — отлив бесконечен. Одни “бандиты” кормят других “бандитов”, и всем от этого только хорошо.
Так что надеяться на окончание этого чудесного со всех точек зрения процесса под названием “война” просто глупо. Все предусмотрено. Гробы заложены в бюджет. Трупы инвестированы…
* * *
… Каждый день знакомые и незнакомые люди спрашивают:
— Как дочка?.. Как Саша?
И ждут, что я отвечу: “Все хорошо. Она вполне здорова”.
И я примерно так и говорю. Иногда добавляю:
— Всё в прошлом.
Но это не так. Ибо правда в том, что результаты анализов крови скачут — то норма, то плохо… И так может продолжаться еще долго… Последствия сильного отравления непредсказуемы. Они могут проявиться и через год, и через три… И даже позже. Конечно, вся надежда на силу молодого организма…
— Это как Чернобыль, — сказал мне один знающий врач. — Никто не знает, как оно может обернуться.
Конечно, для Саши самыми тяжелыми — может быть, еще тяжелее, чем дни и ночи на Дубровке, — оказались те три больничные дня, когда, лежа под капельницей, она узнала о смерти Арсения и Кристины.
Саша проявила волю, удивившую даже врача-психолога, сказавшего буквально так:
— У вашей дочери огромный психофизический ресурс.
Не знаю, действительно ли это так, но Саша нашла в себе силы, можно сказать, прямо из больницы поехать в канун похорон в храм Ваганьково на отпевание. Я думаю, четырнадцатилетняя девочка пережила в это время столько, сколько иным взрослым хватило бы на всю жизнь.
Сегодня Саша вполне адекватна, ее раненая душа взрослеет и крепнет.
Мы не расспрашиваем дочь о том, “что там произошло”, — довольствуемся тем, что она сама рассказывает… А она больше молчит. Рассказывать подробно ее не тянет. По крайней мере сейчас…
Но, конечно, и забыть она явно не может… Это проявляется в каких-то мелочах, деталях.
Вот, к примеру, мы стоим у лифта. А из него — открываются двери — выходит сосед, чудный парень по имени Игнат, студент юридического факультета МГУ. Он отрастил короткую черную бородку и, надо ж такому случиться — надел камуфляжную куртку… Саша сталкивается с Игнатом нос к носу…
Отпрянула, будто обожглась!
Другой случай. Вместе с новой подругой своей Алисой Саша смотрит в Театре “У Никитских ворот” премьерный спектакль. По ходу представления в один прекрасный момент на сцене появляется женщина-милиционер, которая при встрече с хулиганом стреляет холостым в воздух.
Зрители в этот миг смеются, как по команде. Саша же в момент выстрела — нагнулась и спрятала голову за спинку впереди стоящего кресла. Единственная!.. Никто так больше не прореагировал.
Значит, Страх сидит в ребенке-подростке где-то в подкорке и долго, вероятно, еще будет сидеть.
И еще:
— Саша, а не хочешь, — спрашиваю я ее недавно, — сыграть девушку в моем мюзикле “Парфюмер”?..
— Нет, папа, — твердый ответ.
— Почему?
— Не хочу играть жертву!
Я ахнул. Но спорить не стал. Пройдет какое-то время, и я, конечно, попытаюсь ей объяснить, что при таком решении нельзя быть актрисой. Что это значит заранее отказаться от множества ролей мирового репертуара, потому что героини самых великих пьес сплошь и рядом именно “жертвы”…
Но сейчас…
Да, время лечит. Жизнь продолжается. Новые чувства, новые переживания неизбежны, и на них вся надежда…
Однако, можно понять мою Сашку: “жертвами” быть невыносимо. И в театре, и в жизни…
