ВСТРЕЧА

Счастливый дилетант

— В свои 17 лет я совершенно не рассчитывал, что занятия искусствами в дальнейшем станут моей профильной деятельностью. Мои родители — математики: отец долгое время был ученым секретарем отделения информатики Академии наук, мама по сию пору издает научные журналы. И, конечно, в 1982—1983 годах, когда поступал в университет, я планировал строить научную карьеру, параллельно занимаясь пением, как это делали многие в то время.

— Все началось с момента, когда я был принят в университетский студенческий театр. В то время у МГУ-шного театра была хорошая репутация в среде технической интеллигенции, и на тот момент он выпустил в свет много прекрасных актеров и режиссеров. Так что одной из моих подспудных целей было поступление именно в студенческий театр, а не только в университет.

Сейчас даже трудно судить, чего тогда хотелось больше. Наверное, все-таки театра. Но тогда я не мог себе представить, что на излете постбрежневской эпохи можно было бы заниматься этим без специального образования. Причем заниматься театром не классическим, а альтернативным. И, конечно, и подумать не мог, что этим можно зарабатывать на жизнь. В общем, когда я поступал в университет, в голове был полный сумбур.

— Первый серьезный спектакль — «Синие кони на красной траве». Я играл молодого Ленина. Тогда я был волосатый и кучерявый, как Владимир Ильич на октябрятской звездочке. Причем этот спектакль сначала вышел у нас, а через две недели — в Ленкоме, где ту же роль исполнял Олег Янковский. Это была очень смелая постановка, и сперва партком МГУ ее даже запретил. Но потом сам Михаил Шатров, Герой Социалистического труда, депутат Верховного Совета и, собственно, автор пьесы, пришел к нам на репетицию, посмотрел и дал добро. Партком тут же замолк. Были и другие спектакли: «Шаги командора», «Дон Гуан»…

— Поскольку я был из благополучной и очень консервативной семьи, никаких внешних проявлений альтернативы не было где-то лет до двадцати, пока я не проколол себе ухо и не вставил серьгу. Она до сих пор там болтается, но уже ничего не обозначает.

— Жизнь была великолепна! Мы практически обитали в театре, каждый день с 4—5 часов до закрытия метро, с перерывами на летние каникулы. Зимних у нас тогда не было, потому что не было денег, да, в общем, и желания куда-либо «отпускаться». Уже ночью выбегали из здания университета и неслись скачками к метро «Библиотека им. Ленина», успевали на последние поезда, разъезжались по домам — и это был ежедневный ритуал.

— В театре я познакомился с Валдисом Пельшем, с ним мы все и придумали. Сперва это был аккомпанирующий ансамбль — мы играли музыку за кулисами. Потом потихоньку стали выступать самостоятельно.

— Совмещение было чудовищным. Поступил-то я очень легко, но потом все круто изменилось. Конечно, не рассчитал свои силы: несколько переоценил возможность нахрапа, слишком увлекся театром, ведь мне казалось, что, будучи студентом, можно гораздо вольнее относиться к учебе. На первой же сессии чуть было не завалился, сдав ее в аккурат на тройки.

Для меня это было полным шоком, потому как школу я закончил чуть ли не с золотой медалью (от нее меня «спасла» неудовлетворительная оценка по поведению). И я погрузился просто… в «хелл» какой-то, не понимал, что происходит. Вторую сессию сдал лучше. На этом все, собственно, и закончилось. С 1986 года мы со студенческим театром начали ездить по городам и весям, проводя в Москве в сумме лишь по 2—3 месяца в году. Учиться стало совершенно невозможно.

— Для них это был серьезный удар. Поначалу они реагировали совершенно чудовищно. Но ровно до того момента, пока не поняли, что я умудряюсь специализироваться и вхожу в нормальную жизнь. Мы с Пельшем начали работать в Ассоциации авторского телевидения, стали снимать и ставить программы, зарабатывать какие-то деньги, все стало проще. Но до этого прошло достаточно много времени. Года три-четыре родители пребывали в глубочайшей панике.

— Поддерживал сам театр. Там у меня появились прекрасные друзья и замечательный наставник, Евгений Славутин, главный режиссер студенческого коллектива. Думаю, нет лучшей поддержки для человека, который что-то пишет, как благосклонное и временами восторженное внимание зрителей. У меня это все было, меня стали внимательно слушать люди, которые наполняли залы, и поэтому проблем с самореализацией не было.

— Были стройотряды. Мы ездили в Смоленскую область и сооружали там замечательные коровники. За одно лето я получил около семи специализаций. Выяснилось, что все это очень просто: класть кирпич, месить бетон, работать стропальщиком, слесарем… Если работает голова, если не дрожат руки, все получается быстро и эффективно. Заработали мы тогда неплохо. Командир, во всяком случае, купил «Жигули».

— Это был не переход, скорее присоединение телевидения ко всему остальному. А произошло так: один мой товарищ отнес клип, который мы снимали, скрываясь по ночам, на АТВ, где он тогда работал стажером. Клип попал в руки руководителю АТВ Анатолию Малкину, одному из основателей программы «Взгляд». Тот, поинтересовавшись, кто это режиссировал, предложил нам с Пельшем делать спецпроекты: снимать рекламу, клипы. Потом поручил редактировать программу «Сумасшедший понедельник». Ее мы выпускали вместе с Дибровым и Сталировым по очереди: были пары Дибров-Сталиров и Кортнев-Пельш. Они стали нашими учителями. К тому времени Дибров и Сталиров успели наснимать программ «Веселые ребята», получить за это несколько призов, в том числе международных (на Берлинском биенале, например), и потому страшно задирали нос. Но ничего… (улыбается)

— Совершенно не жалею. Это был прекрасный тренинг для ума, великолепная структуризация мозгов. Благодарен математике за то, что голова после нее стала, как некий шкаф со множеством ящичков, где отдельно лежат все необходимые знания, и в любой момент можно вынуть то, что надо, не опасаясь, что там все перепутано.

— Если можно собственную семью назвать хобби, тогда — да. В отношениях супругов наступают же такие зоны успокоенности. Но все равно это трудно называть хобби — это часть жизни. Мне 41 год, 25 из них существует эта группа, ей отдано больше сил и стараний, чем всему остальному.

— В большой степени да. Мы не пытаемся культивировать или поддерживать в себе ощущение студенчества, но все равно аlma mater наложила серьезный отпечаток: и шутим, и печалимся мы как-топо-университетски.

— Конечно, я разбрасываюсь. Но есть люди интенсивные и экстенсивные. Я принадлежу к экстенсивной породе, и мне это очень нравится. Я счастливый дилетант, как у Окуджавы в «Путешествии дилетанта». Мне нравится то, чем я занимаюсь, и я совершенно не стесняюсь того, что там и сям успел по чуть-чуть сделать.

На данном этапе самое большое внимание уделяю театру. Много пишу для него. В скором времени намечается две премьеры. С другой стороны, грядет 25 лет группе «Несчастный случай», и в ноябре мы будем отмечать это дело, готовим большую разухабистую программу, поэтому сейчас надо и на музыке сосредоточиться.

— Довольно часто.

— Переключаюсь на что-нибудь другое — это самое полезное. Например, у «Несчастного случая» было несколько очень жестких «коллапсов», когда все буквально сворачивалось в черную дыру. Но каждый раз мы находили какой-то выход. Именно так десять лет назад занялись совершенно новой для нас деятельностью и поставили спектакль «День радио». Именно так записали музыкальную сказку для МХТ им. Чехова «Конек-Горбунок». И так далее…

Всегда пытаемся находить какие-то выходы, если наша прямая песенная деятельность вдруг дает сбой. Сейчас накопилось куча материала, появилось желание что-то сделать. Так что 25-летие — хороший повод все это воплотить в жизнь.

— Проблема, на мой взгляд, в первую очередь репертуарная. Выстреливают люди с новым, интересным репертуаром. Таких проявлений раз-два — и обчелся: «Ленинград», Земфира, «5`nizza», еще пара-тройка групп… Эти люди без особой раскрутки многого достигли. Конечно, Земфирой занялся Бурлаков, но он не просто так ею занялся. Он ее услышал, когда она была уже вполне состоявшимся автором, с готовой пластинкой. Он раскрутил ее, вложив минимальные средства.

Тому, кто серьезно собирается идти на сцену, в первую очередь нужно задуматься о том, ЧТО ты будешь людям говорить. Вопрос «как?» в России вторичен. В западной музыке часто наоборот: если все обернуто в блистательную электронную или гитарную упаковку, люди готовы слушать полную ерепень. Но когда речь идет о серьезной музыке, а не о попсятине… Там действуют совершенно другие законы, которых я не знаю, и об этом рассуждать не берусь. Но в русском роке пустышку, к счастью, люди не едят. О том, как зарабатывать, ничего сказать не могу, потому что сам этого не умею. На песнях я не заработал почти ничего.

— На переводах, на писанине на заказ, на спектаклях, даже на всяких свадьбах и похоронах, которые я конферирую, но точно не на том, что мы поем.

— Могу сказать одно: ни в коем случае не переживайте. То есть переживать, конечно, надо, но переживать позитивно. Потому что ситуация, когда 16—19-летний человек ставится перед необходимостью сделать однозначный выбор, — ситуация плохая, ложная. В этом возрасте нельзя с уверенностью выбрать свой путь. Если ты, конечно, не отмечен звездою, которая тебя ведет всю жизнь. Если же ты человек широких интересов, ни в коем случае не надо бояться выбирать. Лет до 25-ти. А вот потом, если ты все еще не определился: динь, динь, динь — надо бить тревогу.