Я выбрал факультет, когда ходил в «Сорбонну». Там была такая морока с барокко, крыша ехала. В прямом смысле.
Будка выглядела не так, но настроенчески сходство есть
«Сорбонна» — это была такая будка у нас на болотах, вниз от Кастанаевской. Она стояла у самого края суши, сразу за ней шла мутная пелена цвета соплей, под ней, мы знали, начинается глубина, над ней висела тарзанка. Некоторые из нас отводили тарзанку за будку, напружинивая, осёдлывали и посылали себя на другой край, где торчала крыша жёлтого фургона. Рассказывали, что кто-то даже однажды спрыгнул с тарзанки и встал на крышу фургона. Вот только он не вернулся назад... Такая была страшилка.
Будка называлась «Сорбонной» по той же неизвестной причине, по которой некто привязал тарзанку к ветвям восходящего над болотом дерева. Потом, когда его срубили, один старожил сказал мне, что это был клён. Это немного прояснило ситуацию с «Сорбонной» и тарзанкой.
Здесь я должен рассказать про Толю Спицына. Именно с ним мы потом догадались, что клён — это Канада, Сорбонна — это Франция, а тарзанка — это Тарзан, США. Своеобразный альянс. Правда, мы так и не нашли обоснование жёлтому фургону и самому болоту, так что можете забыть этот бред.
Толя Спицын был интересный человек. В седьмом классе он побил меня на глазах у всех парней нашего класса. Именно тогда я впервые увидел происходящее со стороны. Всё было обставлено как театр. Мы дрались на площадке «Солнышко», это было самое яркое место в нашем районе, на улице Тарутинская, там сделали новостройки, а внутрь двора поместили композицию из двух львов.
Так это у нас и называлось — «встретиться у львов».
Так мы и встретились однажды с Толей у львов. Прошли на «Солнышко». Там он меня и побил. Впервые в своей жизни я испытал такое унижение, что мне пришлось покинуть собственное тело. В тот момент, когда он сел мне на живот и стал хлопать по лицу ладонями, я на миг оказался в зрительном зале — вместе со всеми теми, кто кричал, болел, делал ставки. Я увидел со стороны себя, увидел Толю, увидел, насколько всё это прекрасно.
Я, только что вылечившийся от смертельного заболевания, лежу под человеком, который, по собственным рассказам, устраивал корриду со всем женским населением нашей школы. И вот ему стало скучно, и он решил дать по рогам мне. У него получилось, и я был унижен. А дома отец мне сказал: «Хорошо бы тебе уйти после девятого класса. Впрочем, лучше подтягивайся. Вот». И перед моим взором возникла шведская стенка, а на ней турник. По всей видимости, после той драки у меня было такое потерянное выражение лица, что отец пожалел, что к моим 12 годам я познакомился, отзанимавшись плаванием и футболом, лишь с тем, как бросать конечности по сторонам. Пришло время по-настоящему коснуться чего-нибудь, по-мужски.
— Когда мужчина входит в женщину, рождается ребёнок. Но самое главное: это обеспечивается тем, что ключ подходит к замку, — говорил Толя.
«Пока не подтянешься, из комнаты не выпущу», — таковы были слова отца.
Тем временем, я думал о том, что мне делать после девятого класса. Очевидно, идти в десятый, потому что в колледже меня сожрут бывалые мужики. Но что потом? Там меня сожрут другие бывалые мужики, только они ещё будут шифроваться, прячась за смокингами. Точно так же, как Толя Спицын, надают люлей, только представят это как брейн-ринг.
На волне этих мыслей, от радости, я сделал одно подтягивание, отец, как обещал, выпустил меня, и я побежал в Сорбонну.
Там мы поговорили с Толей. И он сказал: «Да не лепи мне тут. Иди туда, где объяснят, что такое Сорбонна. А то душа болит. Живёшь, и не знаешь, что тебя окружает».
Так я настроился на спортивную журналистику. Выбрал МГУ мой отец. У нас в семье никто не получал высшего образования, и он, видимо, решил взять у государства сполна — за девяностые, за плащ и шпагу, за дефолт и деноминацию, за сдержки и противовесы, в конце концов, за свободу, от которой он убежал под юбку моей матери.
Что взять? По онкологической линии мне была дана льгота, она должна была истечь в тот момент, когда мне исполнится 18 лет. Школу я должен был окончить в 17.
Осталось самое простое — сдать все экзамены на тройки.
Такая перспектива нарисовалась передо мной в середине седьмого класса у края болота. Я как раз держал в руках тарзанку.
Глеб Буланников
