План родителей на меня провалился. Я могу рассказать о том, как это случилось. Мне кажется, многие увидят в истории своей жизни нечто похожее. Кому-то эти заметки могут попасться прямо в тот момент, когда они скажут что-то важное.
Ещё перед школой родители отвели меня в секцию плавания. Я овладел всеми стилями, полюбил душ, привык к присутствию девушек в купальных костюмах, завёл одного из первых друзей в Москве. Мы как раз только приехали в город, и это был мой второй друг. Я забыл, как его зовут, но помню, что нас однажды сфотографировали во всей форме (шапочки, плавательные очки, плавки) с трибуны, поднимавшейся над бассейном на манер бельэтажа в театре. Я помню, что у меня было синее полотенце с дельфинами, выныривающими из воды. Кажется, у него была цветная шапочка. Я любил однотонные вещи, близкие к синему цвету.
Чего я так и не преодолел — так это неловкости в раздевалке. Все занятия были расписаны по времени, поэтому толпы людей снимали плавки в одно и то же время. Ты шёл по мокрому полу, пытаясь не упасть, при этом тебя окружали мшистые мошонки. Со временем я приучился проводить столько времени в душе, что, когда я выходил, уже не было даже и тех, кто только надевал плавки.
Успехов я не достиг. Однако я, очевидно, стал частью истории этого дворца. Через это я приобрёл что-то общее со всеми, кто серьёзно занимался плаванием. Это бессознательный маркер.
В один день желание ходить в секцию просто пропало. Я шёл вместе с отцом к автобусной остановке и увидел между решёток забора регбистов. Они расходились на дальней стороне поля по местам, производя впечатление стены. Посмотрев на это, я сказал отцу, что хочу играть в футбол. Тут же подъехал троллейбус, и мы уехали.
Через неделю я пришёл на тестовую тренировку. Она проходила в мини-футбольном зале. Я волновался и случайно забил один гол. Это было скорее плохо — я не сверкнул. Меня взяли, но в новую команду — её собирали из моих одногодок. Сначала меня рассматривали в уже укомплектованную, она была для родившихся в 1996 году, впрочем, несколько моих ровесников там уже играли. Дальше нас так и называли — «девяносто шестые», «девяносто седьмые», «девяносто восьмые»…
Я занимался в этой секции четыре года. Тренировки проходили пять раз в неделю. Всякий раз, увидев регбистов, я приходил в трепет. В нашем гулком подвальном коридоре, ведшем в раздевалки, их шаги были громче. На многих из них были шлемы, они были крупными и зычно говорили. В нашей футбольной команде всё было не так. Каждый мечтал стать суперзвездой, и никто этого не скрывал. Где-то через два года я потерял интерес к футбольной секции и ходил туда за компанию. Так я провёл год, в основном тихо страдая от того, что, несмотря на все усилия, не могу пробиться в стартовый состав.
На следующий год что-то со мной случилось, и я попал на просмотр в «Торпедо». Меня не взяли. Тут же нашу команду пригласили на турнир в Зеленограде. Мы должны были играть против команд из премьер-лиги. Из-за этого я неделю не ходил в школу. Вернувшись, я уже отлично понимал, что с футболом надо завязывать. На неделе я получил несколько «двоек». Моих родителей вызвали в школу. Светлана Борисовна, учительница по литературе, сказала мне с глазу на глаз, что я написал сочинение хуже всех в классе. И я никак не мог взять в толк, почему. Я ведь читал. На это она отвечала мне, что в сочинении нужно писать свои мысли, а не пересказывать то, что запомнил.
Помню такой эпизод: я ехал в междугороднем автобусе из Одинцова, где навещал дедушку с бабушкой, смотрел в окно и думал о том, чтобы всё-таки сделать попытку и сунуться в секцию регби. Тут же меня сковывал страх. Я представлял, как мне ломают руки, ноги, как меня топчут, наступают на горло, голову, и почему-то я вспоминал свою футбольную команду — как они показывают на меня пальцем и смеются. У меня заболела голова.
Летом я в последний раз съездил в спортивный лагерь на сборы, пережил несколько влюблённостей (фигуристки и теннисистки держали планку на прежней высоте), после чего ушёл из футбола.
Мне было 12 лет, я пошёл в седьмой класс. Физрук мне сказал: «Мы собираем сборную школы на городские соревнования. Знаю, что ты играешь». Я не смог так быстро отрезать от себя этот кусок жизни, он по-прежнему казался мне важным, я совершенно не видел, как может быть по-другому — я, и не спортсмен? Хотя всё к этому шло, и голова стала болеть чаще, я согласился. На турнире у меня закружилась голова. Матч я доиграл, но в раздевалке сказал, что на следующий этап не поеду.
После того как я рассказал о случившемся маме, она отвела меня в поликлинику, там нас направили в больницу, там нам сказали, что у меня воспаление лёгких. Три недели меня лечили уколами, потом перевели в туберкулёзный диспансер, и только потом один из докторов предположил, что, возможно, это опухоль. В Каширскую больницу меня взяли по личной просьбе папиного брата, который когда-то в прошлом работал сетевым провайдером и помог с интернетом заведующему отделением гематологии в этой больнице. Его фамилия была Попа. Это был такой благообразный дядя с прямой спиной, лёгкой сединой в висках.
В отделении онкологии я провёл приблизительно полгода. Мне позволяли уезжать домой. Два дня в больнице — два дня дома, приблизительно так. Иногда курс химиотерапии затягивался, и я оставался на подольше.
Ещё с момента госпитализации с воспалением лёгких в другой больнице, я постоянно отвлекался двумя вещами — это были комедийные сериалы и футбольные чемпионаты. В принципе, это то, что меня и так интересовало больше всего остального, но там я проводил сутки за этим. В Каширской больнице доходило до того, что я уговаривал медсестёр дать мне ночью посмотреть Лигу чемпионов. Иногда они разрешали. Я помню, как мы вместе (я и две медсестры, им было около 30 лет) смотрели матч ЦСКА — «Манчестер Юнайтед». В начале матча с нами ещё сидела моя мама. Потом она устала и ушла. Второй тайм того матча был великолепен. Медсестра-блондинка даже сделала мне чай. Она не спросила, сколько ложек сахара я хочу, просто положила три, как я любил.
Пока я лежал в палате, я видел, как один пациент сменяет другого. Это была общая палата, запрос на лечение оставался стабильно высоким. Потому, например, и меня не могли госпитализировать полноценно, а брали только на время химиотерапии, потом отправляли домой. Я видел, как людей выписывают, переводят, но видел и как однажды утром с их кроватей просто снимают бельё. Я был уже способен провести прямую линию между этим и тем, что кого-то в ночь увозили на операцию.
По ночам я просыпался, и не один раз, от обильного пота в затылке. Подушка промокала насквозь. Под мышками скользило, как на льду. Это было уже довольно привычное свойство моей болезни, но, проснувшись, я оглядывал кровати. Убедившись, что все на месте, я испытывал радость. На миг я даже забывал, что у девочки была истеричная мать, а у мальчика нездоровая привязанность к видеоиграм.
Когда болезнь ушла, я решил, что хочу быть спортивным комментатором.
Глеб Буланников
