Технология «попасть» была элементарной: нужно было подождать у служебного входа, пока по улице неторопливо шагал Юрий Любимов. Далее нужно было подойти и жалобно попроситься «поприсутствовать». Любимов морщился и кокетничал: «Зачем это вам?..» Ответ должен был содержать похвалы в адрес его театра и его лично, что было чистой правдой. Мэтр благосклонно кивал головой, и нас пускали.
Дальше все собирались в большой комнате — там сидели звезды, ждали начала репетиции. Входил Любимов, долго говорил какое-то вступление о жизни. Мы не понимали, почему он тянет, почему не начинает. Звезды крутили головами, перешептываясь.
Дальше все помню до деталей!
Вдруг дверь распахнулась, и вошел Высоцкий. Он бросил какую-то фразу, и репетиция началась. Все вдруг завертелось, все стали читать текст, напряжение ожидания спало. Но появилось другое напряжение — присутствия настоящей звезды. Вокруг сидело с десяток популярнейших людей, но мы таращились только на Высоцкого, сидевшего в простом сером свитерке. Он ничего такого не делал, не «мастерил» — есть такое выражение в театре, он просто читал текст. Но мы ничего не могли с собой поделать и уже не видели репетицию, а видели только его.
Потом в общаге, делясь впечатлениями, мы вспоминали о том, что «видели Высоцкого».
Видели Высоцкого! Это был праздник.
Он собою как будто освящал все вокруг: не освещал, а именно освящал — видите, в слове другая буква.
Однажды руководитель нашего курса приболел, и репетицию было решено провести у него дома. После репетиции он решил нас провести до выхода — благо, дело было летом. Мы вышли. Вокруг, как и полагается в Москве у важного пафосного дома, стояли ряды пафосных машин — их покупали, несмотря на глухое советское время. Наш «шеф» ткнул пальцем в одну из машин:
— Это машина Высоцкого, — значимо сказал он. — Он тут часто бывает.
Мы обступили машину и долго смотрели на нее с обожанием.
Через пару лет мы с друзьями работали в пионерлагере — совмещали «культмассовую» работу с беготней по девочкам. Вечером вдруг стало ясно, что перестали глушить «Голос Америки» и Би-би-си. И из радио, чисто и без помех, сказали, что в Москве умер Владимир Высоцкий. Пионерлагерь забегал и никак не мог успокоиться — все пионервожатые перебегали из корпуса в корпус и шепотом обсуждали, как теперь будут жить без Высоцкого и его песен.
Как видите, мы выжили и живем.
Его песни нас не улучшили — мы ровно такие, как он о нас писал. Мы, конечно, не любим критику, но ему всё простили, потому что он писал и пел о нас правду. И черт его знает, почему именно Высоцкому мы, такие важные и патриотичные, позволили так говорить о нашей сути. Наверное, потому, что он нас любил.
Он все время с нами: когда я с англоязычными друзьями за границей вхожу в музыкальный магазин, то прямо у входа развалы с вечной музыкой — «АББА», «Битлз», «Куин» с Фредди Меркьюри. Если они меня спрашивают, кто у нас «такой», то я отвечаю: «Вы его не знаете». Они спрашивают: а что он пел? Я отмахиваюсь: о нас пел, о русских, о советских. Он смеялся над нами, даже издевался. Он пел о косой нашей душе.
— И вы его за это любите? — спрашивают удивленно.
— Именно за это! — подтверждаю я. — Потому что мы этой косой душой гордимся, а он за нас исповедовался в каждой своей песне за нас всех.
Вот уже тридцать пять лет нет Высоцкого, а песни его звучат. Он свое дело сделал, и теперь ему все равно, что тут с нами происходит. Но каждый год власти вспоминают Высоцкого, чтобы использовать принцип «с умершей звезды хоть рейтинга клок».
С Высоцким та же история: давно объявлено, что его именем назовут улицу, но до сих пор так и не назвали.
Улица, что нужно переименовать, маленькая и неказистая — это не проспект, на переименование которого нужно потратить миллионы.
Но все равно так и не переименовали.
Вот я думаю: а почему? Может, не готовы документы; может, хотят найти улицу побольше и подостойней.
А может, кто-то «сверху» сказал: «Погоди, Сергей Семенович Собянин, давай отложим это дело. Нечего идти на поводу у либералов — они еще там собираться начнут, песни ненужные будут петь!»
Причина может быть разная, но я знаю одно: если бы хотели переименовать, то успели бы. Пригнали бы духовой оркестр, поставили сцену и нагнали бы бардов, чтобы пели Высоцкого до утра. А потом бы решили в этом тупичке или улочке проводить такой фестиваль ежегодно.
Из этой идеи, понятно, можно было выдоить много всякого, да нет ни улицы Высоцкого, ни переулочка, ни тупичка.
Кого винить, куда писать, кого проклинать?
Не надо никого проклинать, просто нужно поднять стопку за Высоцкого и сказать: «Вы гений, Владимир Семенович, вы всё про нас написали. Еще раз извините нас!»
Сейчас много разговоров о том, с кем бы был Высоцкий сегодня — с либералами или с властью. Думаю, он был бы «великим молчальником», как Окуджава в последние годы. От Окуджавы требовали новых песен, а он кротко отвечал, что все свои песни уже написал.
С Высоцким было бы проще. Он бы спросил: «А зачем мне писать что-то новое, если все у нас по-прежнему, по Брежневу? Вот объявили громко, что назовут моим именем улицу, а потом то ли передумали, то ли забыли. Все как всегда!»
Конечно, Высоцкий обойдется без улицы — у него каждый год на кладбище возле могилы вечный аншлаг.
Но обойдемся ли мы?
Он был гением курьеза — когда-то власти, еще при СССР, решили, что нужно все же выпустить какую-то пластиночку Высоцкого. Записали песенку про здоровый образ жизни — так им показалось. А там такие строки:
«Не страшны дурные вести, начинаем бег на месте.
В выигрыше даже начинающий.
Красота среди бегущих: первых нет и отстающих —
Бег на месте общепримиряющий».
И Высоцкий весь такой, если внимательно почитать.
Так что не дождаться ему своей улицы — видимо, кто-то прочитал и понял.
Нет, ребята, всё не так — всё не так, ребята!
