Больше 3 тысяч жителей Германии завещали свои тела профессору Хиггинсу, который прославился на весь мир скандальной выставкой трупов. А после того как в Военно-медицинской академии им. Лебедева Санкт-Петербурга изобрели новый уникальный способ бальзамирования, с десяток россиян тоже решили сослужить науке посмертную службу.
Как мумии обживали Питер? Репортер «МК» влез в шкуру будущего экспоната отечественной выставки мертвецов, решив завещать свое тело ученым мужам.
— Я хочу отдать вам свое тело…
В телефонной трубке раздался приятный мужской голос:
— Приезжайте, мы узнаем друг друга получше.
Надеюсь, он мне понравится. Должна же я представлять, в чьи руки доверяюсь. Хоть это и будет в моей следующей жизни. Той, что после смерти.
Смертельный кастинг
Опаздывая на встречу со своими будущими «наследниками», чуть с головой не окунулась в костяные объятия встречающего: ребра скелета-переростка занимали полкоридора, череп размером с баскетбольный мяч упирался в потолок… Да, за мной только смерть и посылать.
«А ведь этот великан сто лет назад тоже попал в стены Военно-медицинской академии по доброй воле. Никто его за уши сюда не тянул… — терзалась я смутными сомнениями. — И где теперь его большие уши? В банке со спиртом плавают, вот где!»
Разработчики нового вида бальзамирования открыли двери кафедры нормальной анатомии собственными персонами в белых халатах. Профессор Гайворонский скосил прищуренный глаз на профессора Григоряна. Последний разочарованно оглядел репортера с ног до головы и упавшим голосом произнес:
— Вы молоды…
— Это временный недостаток… — обиделась я.
— Но мы-то с профессором Гайворонским скорее всего поработать над вами уже не успеем. Ладно, просим на стол… — и, заметив мой ужас, быстро поправился. — То есть пока, конечно, за стол. За ним и поговорим…
В первый раз интервью брали у меня. Разговор о возможном завещании меня родимой науке напоминал прием у врача, который спешит отправить пациента на тот свет.
— У вас как будто одно плечо чуть выше другого. Искривление позвоночника?
— Вы меня видите насквозь.
— И челюсть слегка вперед выдвинута, не замечали? — «комплименты» сыпались, словно осенние листья. Только не так красиво.
— Знаю, в детстве зубами о раковину впечаталась. То есть мой… э-э-э… экспонат будет непривлекателен? — во мне проснулось неуместное женское кокетство. — Чем я хуже других скелетов?!
— Что вы? Нас как врачей вообще патология интересует больше, чем норма… — объяснили собеседники. — А вы щуритесь, контактные линзы просвечивают… Сколько диоптрий, если не секрет?
— Зрение, — говорю, — у меня в минусе. Близорукость с астигматизмом.
— Это пока что неизлечимый, но и не смертельный недуг, — успокаивали ученые мужи. — А вы смотрите на него в перспективе. Будущий окулист держит в руках забальзамированный по нашей технологии человеческий глаз. Имеет возможность разглядеть хрусталик. И ваше око… ну не ваше, а научный препарат… открывает глаза офтальмологии! — тут Иван Гайворонский достает с полки шкафа какой-то зубастый предмет.
У меня в руках оказывается кусок пластмассового черепа: половина верхних зубов, в глазнице застыло око с покрасневшими сосудиками и чернильной кляксой зрачка. Бррр… Выглядит уж очень натурально.
— Это один из первых экспонатов, который нам удался в результате особой обработки трупного материала… — увидев, что на этих словах я с брезгливостью выпустила из рук «живую мертвечину», профессор расстроился. — Разве от него дурно пахнет? Только не после полимерного бальзамирования. Умнейшие люди завещают свои останки науке. Пора вам с ними познакомиться…
Возьми мое сердце. И печень…
Мы идем через проходные комнаты закрытого для сторонних посетителей музея, а по бокам мертвые стоят. И — тишина. Скелеты беззвучно хохочут. Одни скалятся, другие зияют беззубой улыбкой. А что им остается делать? Шкафы-витрины от пола до потолка засыпаны черепами. Их здесь тысячи голов.
— Это только часть нашей коллекции, а сколько еще заспиртованных экспонатов, — говорит Иван Гайворонский. — Но формалин уходит в прошлое: препараты в банках сильно видоизменяются. А мечта любого анатома — сохранить орган в «свежем» виде.
Последнее помещение музея выглядит по-кукольному: будто разобрали на запчасти несколько анатомических манекенов. Профессор Гайворонский сгреб в охапку сразу три мешочка, покрытых сеткой выпуклых фиолетовых сосудов:
— Хочешь подержать гипертрофированное сердце человека, который умер от ишемической болезни?
— Мечтаю, — вру я.
После чего у меня в руках оказывается такой овощ размером в два кулака. «Сердце, ну почему же ты тако-ое?» — звучит в голове мотив. Наверх отходят трубочки с клапанами. Можно увидеть и потрогать все мельчайшие загогулины. Даже слепой бы на врача обучился.
— Кардиохирург должен на ощупь знать, какой сосуд куда ведет. Или вот печень алкоголика, — профессор предъявляет мне орган, похожий на крупный рыхлый баклажан. — Цирроз в банке и во время вскрытия различаются как небо и земля. А вот зародыш, который забальзамировали сразу после выкидыша, — тельце нерожденного ребенка, у которого уже видны пальчики, нос и глаза, как пупс, умещается меж двух подушечек пальцев.
Технология полимерного бальзамирования, которую около десяти лет разрабатывал Сурен Григорян, только что удостоилась премии Российской Федерации. Профессора попытались объяснить ее мне на примитивном уровне:
— Гниение организма наступает из-за того, что он в большом процентном соотношении состоит из воды и жиров. А мы с помощью специальных препаратов обезвоживаем трупный материал, выгоняем из него жир, а на «освободившееся» место впрыскиваем полимеры — силикон, каучук. И орган, не меняя своего вида, затвердевает. В результате перед вами во всей красе до мельчайших подробностей предстают, например, почерневшие легкие курильщика, — Сурен Григорян дает мне подержать бывшую собственность того несчастного курильщика. — В Америке подобные препараты для будущих врачей делают из пластмассы. Наши же уникальны тем, что они настоящие, и через сто лет будут выглядеть как «живые». И, кроме того, они не пахнут разложением. Не говоря о том, что постоянная работа с формалином вредна для здоровья врачей: дыша несколько часов над заспиртованным органом, домой мы возвращаемся словно после недельной пьянки!
Изобретатели уже провели и такой эксперимент: достали мозг, который пролежал в банке больше ста лет, и подвергли его тем же процедурам…
— Так можно отреставрировать наиболее ценные препараты да хоть из Кунсткамеры, — говорит Сурен Григорян. — Всем известно, что на теле Ленина постоянно проступает плесень. Если бы коммунисты доверили нам эту светлую миссию, мы и Ильича бы «освежили»: целую вечность еще мог бы после этого в Мавзолее делегации принимать!
Бальзам на мою душу
Свои мозги Военно-медицинской академии когда-то вполне обдуманно оставили князь Голицын, математик Стеклов, Рубинштейн, Чебышев… За границей в некоторых институтах сейчас «покупают чужую смерть», а наши забальзамированные уникальным способом господа безвозмездно отдали себя науке ради одной идеи.
— Завещание они, как правило, писали на смертном одре, приглашали для этого нотариуса прямо в больницу или на дом, — говорит Иван Гайворонский, стоя возле мумии некого старичка. — Мы не можем назвать их имена, это люди очень образованные и близкие к миру науки. Некоторые из тех, кто с нами договорился заранее, успевали передать свою просьбу родственникам только лишь на словах. И те совершали страшный грех — не выполняли последнюю волю умирающего! Верующие бабушки пугались, что покойный попадет в ад… Какая темнота!
А ведь в православии так считается: если не предать покойника земле, душе не будет покоя… Правда, прямо рядом с академией находится храм, в котором отпевают будущих «служителей» науки. И настоятель отец Александр вовсе не считает, что души усопших не попадут в рай.
— Зато человек оставит свой след на земле, — уверяет Иван Гайворонский. — Что, например, может оставить потомкам умирающий от СПИДа наркоман? «Убитую» печень, которую сам никогда не видел, но догадывается о ее скорбном существовании? Так, один «торчок» перед смертью ударился в веру: жизнь он прожил бесцельно и решил стать предупреждением для начинающих героинщиков. Когда к нам в музей приходят школьники, мы тут же ведем их к этой печени. У всех отпадает желание пробовать наркотики.
Посреди комнаты установлен голый мужчина, лишенный кожи, над ним произвели вскрытие и намеренно забыли зашить. Заглядываешь к нему прямо в утробу, а там внутренние органы. Кстати, бывали случаи, когда человек не готов отдаться науке со всеми потрохами: вторичные половые признаки такой скромник требовал прикрывать от посторонних глаз.
— После смерти ваш труп никто не пристыдит, — уверяет Иван Гайворонский и вынимает из шкафа несколько половых членов, а также экспонат, демонстрирующий женскую половую систему. — Например, вот это была еще молодая женщина, которая умерла от рака, и она вовсе не стеснялась, что попадет в руки к студентам.
В обычаях некоторых семей — хранить дома в вазочках прах своих родных. А узнав об уникальной методике, несколько питерцев, потерявших близких, просили профессоров увековечить на добрую память ту или иную часть тела дорогого человека.
— Один юноша только отдал руку и сердце перед алтарем, как попал в автокатастрофу, — говорит Сурен Григорян. — Жена сильно горевала, но от «подарка» отрекаться не собиралась — «его сердце останется со мной навсегда!» — и попросила нас сделать бальзамацию его «кровяного насоса». Однако сама потом за «сувениром» не явилась, — Григорян держит в руке «брошенный» экспонат, а мне уже слышится новый мотив: «сердце красавицы склонно к измене»… — Сын выдающегося хирурга, который провел несколько тысяч операций, также обратился к нам, чтобы сохранить для потомков руку отца.
Подобные «заказы» специалисты делают больше из жалости, да и технология недорогостоящая: на один орган тратится около 200—300 долларов.
— Мы испытываем голод в трупном материале, — до несварения образно выражается Иван Гайворонский. — Безродных мертвецов (бомжей, одиноких людей) в наших целях использовать незаконно. А ведь некоторым родственникам покойник бывает в тягость: на похороны опять же средства нужны. Если бы россияне начали мыслить прогрессивно, такие проблемы разрешились бы сами собой.
У кого скелет в шкафу?
— Через нашу кафедру судебной медицины каждый год проходит около трех тысяч бесхозных трупов, найденных в Ленинградской области. Пока ситуация не меняется, работы нашим студентам хватает. Зачем кого-то завещать науке, когда в стране такая ситуация? Можете спокойно предавать себя земле, — попытался сбить мой «прогрессивный» настрой Евгений Мишин, профессор Медицинской академии им. Мечникова, куда я отправилась за дополнительным научным мнением.
Мой собеседник возглавляет единственный в России Центр танатологии, изучающий смерть во всех ее проявлениях. При центре находится еще один своеобразный музей. Который оскандалился коллекцией «природных» мумий, что погибли или совершили самоубийство на разный манер.
Вдоль стен одной из учебных аудиторий встроены шкафы с прозрачными дверцами. И в каждом у Мишина — по скелету…
— Вот самый загадочный экземпляр… — Мишин распахивает створки одного шкафа: в нос ударяет сладковатый дух, и нашим глазам предстает мини-комната. Ее обитатель похож на корягу — тонкие желтые конечности полуголой мумии изогнуты в предсмертной судороге, голова с открытым ртом запрокинута. — Может, от приступа болезни или отравления человека так скрутило? В этой позе на кончике стула бедняга просидел у себя дома целый год, пока соседи не опомнились, что давно не здоровались с данным покойником. В закрытом отапливаемом помещении тело хорошенько высохло и сохраняется вот уже двадцать лет.
А в другом шкафу открывается целый пейзаж: там на березе женщина повесилась. Так и трепалась всю зиму на ветру в лесу под Санкт-Петербургом, пока ее не обнаружили.
Под стеклянным куполом, словно изысканное блюдо, Мишин подает своим гостям голову другой дамы. И глаза, и волосы, и зубы — все при ней.
— Хорошо сохранилась, правда? Ее нашли в торфянике отдельно от тела, — объясняет профессор Мишин. — А ведь она попала туда еще во время войны.
В Академии им. Мечникова студенты занимаются «по старинке» — с заспиртованными препаратами. Тут можно увидеть жертв криминальных абортов на разных стадиях развития. Или мертворожденных уродцев: недавно в Санкт-Петербурге на свет появилась девочка-циклоп, нос ее расположен над единственным глазом, и легкие с дыхательными путями вообще не сообщаются. Конечно, всех их можно было бы и полимерно забальзамировать, и так же, как сейчас, они вполне сгодились бы ученым. Без лишних «жертв» по завещаниям…
— А в изобразительном искусстве появилось целое направление: рисовать умерших и места катастроф, — говорит Евгений Мишин. — У нас есть несколько скульптур, вырезанных из деревьев, которые выросли на кладбище: так художники представляют души усопших… Отдельная тема — брошенные всеми, одинокие люди, которых даже захоронить некому… О них, как видите, и позаботилась наука.
Смерть здесь парит даже за окном. На витраже изображена дама с косой, а рядом лозунг: «Помни, что я рядом!». Для тех, кого мумии на эту мысль еще не натолкнули…
Словно бестолковой студентке, профессор Мишин назидал мне на прощание:
— Живите! И цените свою… что?
— …Свою смерть! — сделала я вывод.
И написала это завещание.
Чтобы всем, кто пока не нашел себя в жизни, была наука.
Анекдот дня
Блондинка решила отдать свое тело науке. И переспала с ректором университета.
Мария Черницына
