Михаил Евланов пять лет пытался стать театральным актером, смекалкой получил роли в блокбастерах и стал известным, а спустя 14 лет вернулся со съемочной площадки на сцену и обрел семью. Об этом артист рассказал в интервью «Известиям». Встреча состоялась за кулисами Театра Маяковского, перед премьерой спектакля «Московский хор» по пьесе Людмилы Петрушевской, в котором у Михаила Евланова главная мужская роль.
— В вашей творческой биографии было в основном кино. Каково это — вернуться в театр спустя годы?
— Это прекрасная история. Я 14 лет не играл на сцене. И для меня это, конечно, волнительно, очень ответственно и радостно. А работать в одном спектакле с такими актрисами, как Евгения Симонова, Татьяна Орлова, Зоя Кайдановская, вообще большая удача.
Когда я жил в Петербурге и учился в театральной академии, в 2002-м я ходил в Малый драматический театр Льва Абрамовича Додина и смотрел на его сцене эту пьесу Людмилы Петрушевской. «Как бы было хорошо мне работать в этом театре», — думал я. Шли годы. Я уехал из Петербурга. Спектакль в МДТ сняли. И тут удача повернулась ко мне! В ноябре мне позвонили из театра Маяковского: «Михаил, не будет ли вам интересно поучаствовать в проекте «Московский хор»?» Бабах!
— Ваш герой Саша родил пятерых детей, воспитанием не занимался, семью бросил. Вам приятен ваш персонаж?
— Роль эта абсолютно мне созвучна. Не надо было голову ломать, как подойти к зерну роли. Что тут подходить — вот он я, точно такой же, как Саша. У меня у самого пятеро детей! Мише 17 лет, Тихону — 11, Дарье – девять, Еве — шесть и Рите три года. Дети рождены в разных браках. И из десятка мужиков один точно будет с таким же «послужным списком». Там поживет, нарожает, здесь нарожает. Так и ходит от одной семьи к другой.
— Но любвеобильность — не главное его качество?
— Конечно, нет. История не про это. У Петрушевской, как и у Рязанова в «Осеннем марафоне», история про одиночество. Герой Басилашвили, имея семью и подругу на стороне, при этом тотально одинокий человек. Казалось бы, обе истории из прошлого века, от нас далеко, но дело не в поколении. Заметьте, сейчас очень много одиноких людей. Есть средства связи, гаджеты, но коммуникация утеряна. Мы перестали встречаться и просто разговаривать.
Вот и наша история про людей, которые бегут куда-то, суетятся, а на самом деле внутри у всех пустота. Наполнить этот сосуд не всегда бывает возможность. И человек закрывается.
— Людям нужен постоянный раздражитель, стресс.
— Это может быть стресс, потеря, скандал, проблемы, да что угодно. Но если бы в жизни всё было хорошо, не было бы большой литературы, не появлялись бы произведения. Искусство рождается в момент, когда человек стоит на распутье.
— Как вам работать в непривычной сценографии? По замыслу режиссера актеры играют в зрительном зале, а зрители сморят спектакль со сцены.
— Получается, 14 лет не выходил на сцену, да так и не выйду. Буду играть в проходах (смеется). Мне такая режиссерская задумка любопытна. Правда, наши девушки побились, синяков понаставили себе, пробираясь между креслами.
— Спектакль «Московский хор» не может быть без стройного пения. Вам это занятие знакомо с детства. Говорят, ваш папа дирижер-хоровик.
— Папа действительно дирижировал, но не хором, а оркестром народных инструментов. Мой второй сын Тихон унаследовал гены дедушки и тоже стал музыкантом. Очень талантливый. Играет на виолончели и на фортепиано. Я уже хожу к нему на концерты и плачу в зале от счастья.
У музыкантов какой-то свой особый мир. Я туда не лезу.
— Политика невмешательства? Для отца пяти детей верная тактика?
— Просто понимаю, если сын собирает кубик Рубика за 11 секунд, значит, сам знает, что и как ему делать, какой дорогой идти. Я, наверное, правильный папа (улыбается). Очень добрый. Хотя бываю и резким, если понимаю, что это совсем уж никуда не годится. Наверное, я восполняю то, что мной папа со мной не доделал. Отец у меня замечательный, просто время было такое. Папа много работал, да еще и не на одной работе. Он приходил ночью, я уже спал, уходил рано — я только вставал. Так что виделись мы с ним урывками.
Моим воспитанием больше занималась бабушка. Ветеран труда! Грудь в медалях. С ней я многое узнал про жизнь. Бабушка была работником торговли. До сих пор не могу забыть запах магазина, в котором она работала. Он пах хлебом, сыром, колбасой, а еще резиновыми сапогами, хозяйственным мылом, стиральным порошком, погребальными венками, черенками от лопат, вениками. Запахи детства.
— Режиссер спектакля Никита Кобелев считает, что в театре напряженка с поколением 40-летних актеров. Вот и вас пригласили со стороны — из кино.
— Конечно, так и есть. Конкретно в Театре Маяковского нет артистов моего поколения. Уж не знаю, что там в других труппах. Я по театрам давно не ходил, да и разлюбил его. А когда меня пригласили сюда, вдруг чувства мои в отношении сцены возникли вновь.
— Признаваться в нелюбви к театру — опрометчиво.
— Тут ведь какая история, чувства должны быть взаимными. Кто-то любит театр, потому что он его не любит. И наоборот, не любит кино, потому что, на самом деле, сниматься не зовут. Всё очень просто.
Театр — это комбинат, где надо непрерывно быть в материале. А кино — попроще. Но не будем все-таки уменьшать его значимости. Потому что ты должен быть в зерне роли, как только ударила хлопушка. На сцене же можно репетировать долго и только ближе к премьере «зазерниться».
Так как я 14 лет не играл, для меня предложение вернуться на сцену было в радость. Все эти годы я ждал, когда же мне поступит что-то нормальное из театра. И вот дождался. У каждого свой путь, своя дорога. Мне кажется, моя роль меня нашла.
— Когда вокруг такая конкуренция, ожидание может затянуться. А если форсировать события, самому себя предлагать?
— Когда я учился в ЛГИТМиКе, жил на улице Рубинштейна, рядом с Малым драматическим театром. Но, оценивая свое положение, понимал — вряд ли меня возьмут. Ни с чем стоящим я показаться не мог. Учился плохо. Хотя, признаюсь, был такой опыт, получив диплом, я ходил по театрам показываться. Мне казалось, что это какая-то унизительная форма трудоустройства. Из некоторых театров я просто сбежал, не дождавшись своей очереди на прослушивании.
Мысли были упаднические. И вдруг поступило предложение сниматься в серьезном кино. Дмитрий Месхиев позвал в фильм «Свои». Ему нужен был непутевый парень, и я отлично подходил для роли. После этой картины случилась «Девятая рота» у Федора Бондарчука. И пошло-поехало.
Зачем мне стучаться в закрытые двери театра, когда есть роли в кино. Да к тому же появились дети, семью надо было кормить. А проситься, предлагать себя — мне это чуждо.
— Вы человек практичный. Прежде чем стать актером, даже получили юридическое образование.
— Было такое, но своим дипломом я не воспользовался. Учиться на юриста я пошел не потому, что мечтал о карьере прокурора, а потому что надо было чем-то заполнять свое серое вещество. В 1990-е было сложно: здесь не платят, там обманывают. Деградация. И чтобы быть на волне, пошел на юрфак. Учился и параллельно поступал во все театральные вузы Москвы. И на пятый год моих попыток, защитившись на юрфаке, я решил поехать штурмовать Петербург. В ЛГИТМиК я прошел с первой попытки. Два мастера Григорий Козлов и Григорий Серебряный взяли меня на свой актерско-режиссерский курс.
— Вы верите в случай?
— Да. Все прекрасные истории в моей жизни случаются спонтанно. Ты не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Так недавно меня неожиданно пригласили сниматься в Европу. Мой приятель режиссер Игорь Волошин когда-то вместе учился с Еленой Тихоновой. После учебы она уехала в Австрию. И вот решила снимать историю о русском олигархе, который задумал построить виллу в самом центре Вены. В поиске актера Елена обратилась за советом к Игорю. Тот порекомендовал несколько артистов. Выбор остановился на мне. Так я стал олигархом.
Режиссер ждала интеллигентнейшего человека, а пришел я.
— Интеллигентный олигарх, желающий замок в центре европейской столицы? Смешно.
— Вот и я думал, что это комедия чистой воды, а оказывается, планировали снимать драму. Как бы кому ни казалось, что снимать комедию легко и непринужденно, это далеко не так. Комедия — очень, очень сложный жанр. Нужно выдержать общую атмосферу, чтобы все актеры играли, как в оркестре, и никто не выпрыгивал. А зачастую в наших комедийных историях этот баланс не соблюдается. В итоге получается — кто в лес, кто по дрова. Вроде смешно, а в целом не получается. Короче, с моим появлением в команде история пошла совсем в другом направлении.
— Вы изменили жанр картины, заставили усомниться в своей правоте режиссера. Что еще сделали?
— Я просто поговорил с ней. Предложил свое видение героя и истории. А потом сказал: хочу, чтобы это было так и никак иначе. Я победил, чему очень рад (смеется). Это второй случай в карьере, когда мне удалось переубедить режиссера. Так было с Федором Сергеевичем Бондарчуком на «Девятой роте», а теперь и с Еленой Тихоновой на «Икре». Редко режиссеры прислушиваются к мнению актеров.
— Бондарчук к чему прислушался?
— Он предложил мне роль Рябы (рядовой Рябоконь). Но быть просто говорящей головой не хотелось. Решил создать героя со своей историей, понятного зрителям. Вот и пришлось украшать ее, как елку игрушками. Продумав образ, мы с моим «товарищем по оружию» Ваней Кокориным, игравшим рядового Чугайнова, каждый день выносили мозг Федору Сергеевичу. Ходили за ним и рассказывали, что придумали. И выглядело это не — «а можно мы так сыграем», а как ультиматум. Федор Сергеевич, конечно, ругался, бранился, но в итоге согласился. Я сыграл то, что хотел. Бондарчук что-то вырезал из придуманного мною, но часть оставил.
— Разве ультиматум с Бондарчуком проходит?
— Нет, не проходит, да и тогда не прошел. Просто мы допекли его.
— Каковы были ваши аргументы?
— Я понимал: чтобы в кадре появляться чаще, мой персонаж должен быть рядом с главными героями. Если у нас будет какое-то взаимодействие, то меня вырезать не будут. А значит, надо сделать так, чтобы без меня сцена не могла существовать. И придумал сценарные ходы. Я же хитрый.
— Да вы — стратег.
— Я просто-напросто хитрец, шельмец и талантливый человек (смеется).
— Общаясь с вами, люди наверняка меняют свое мнение о вас.
— Кстати, вы в точку попали. Очень часто обо мне думают не то, что я есть на самом деле. К примеру, ко мне режиссер подходит спустя три дня съемок и говорит: «Ой, Миша, я боялся вас брать. Мне столько про вас наговорили, а теперь я рад, что вы с нами». Наш мир — завистливый, «доброжелательный» и очень богатый. В этом богатстве нужно просто купаться, не заплывая за буйки. Мне абсолютно безразлично, кто там что говорит про меня. Если говорят, значит, хорошо. А если плюют в спину — значит, ты идешь первым.
— Сейчас вы играете в Театре Маяковского. Хотели бы стать частью труппы?
— Не знаю. Сложно сказать. Труппа обязывает. Театр — это семья. И попав в нее, я пребываю в каком-то царстве, которое мне ужасно нравится. В Театре Маяковского очень добрый коллектив. Здесь уютно, комфортно, радостно, весело. Мне нравится сюда приходить, но, чтобы служить в труппе, надо быть каким-то героем. Хотя я уже отец-герой. Скажу, наверное, крамольную вещь, но на театральную зарплату я и себя-то не прокормлю, а уж пятерых детей тем более. Я живу тем, что сейчас имею. Будет предложение — буду думать. Пока оно не поступало. А жить мечтами — впустую тратить время.
Вы знаете, это как в нашем спектакле, Никита Кобелев придумал прекрасный финал — открытый. Примирится ли большое семейство, станут ли жить близкие люди в мире, непонятно. Я и сам хожу — думаю об этом. Хочется, чтобы зритель тоже остался с этим спектаклем на какое-то время после, чтобы герои не отпускали и давали почву для размышлений. В этом и есть сила театра. А то, что твое, обязательно к тебе придет.
Зоя Игумнова
