Война 1812 года – первая война, которая была Россией наречена Отечественной, таковой она и останется навсегда в русском сознании.
Исследователи за два столетия уже, наверное, вскрыли все доступные документы, с разных точек зрения рассмотрели канву событий. Трудно предположить, что какие-то ранее неизвестные факты могут радикально изменить представление о летописи войны 1812 года. Однако у современного человека и исследователя есть возможность осмыслить этот период не только с высоты накопленных за два столетия знаний, но и более отстранённо, более панорамно.
России приходилось воевать немало, практически каждое десятилетие в течение многих столетий. Однако войны Нового времени, в том числе и героические походы А.В. Суворова, которые прославили русского солдата на всю Европу, не затрагивали судьбы страны в целом. Они служили либо решению своих геополитических задач, либо чужих, участвуя в коалициях и замыслах других держав, то есть были борьбой за интересы, но не «за живот».
Если же нация способна ощутить угрозу Отечеству как общенациональную беду, то это уже симптом известного духовного строя народа, который определяется тем, чтo он почитает наиценнейшим. Ибо беда случается не с государством, а именно с Отечеством – понятием, включающим не только и не столько землю и построенную на ней жизнь, но чувство рода, живую сопричастность деяниям предков и судьбе потомков. Рациональные иностранцы, например, в 1812 году видели варварство в пожаре Москвы. Но ведь в таком порыве нет места сомнениям о цене победы. Помещики жгли свои поместья, крестьяне бросали своё хозяйство, не думая о том, что потом нечего будет есть, брали вилы и шли на неприятеля. Упоминая «самосожжение» Москвы, Иван Ильин писал, что «Россия победила Наполеона именно этой совершеннейшей внутренней свободой… Нигде люди не отказываются так легко от земных благ… нигде не забываются так окончательно потери и убытки, как у русских». Отечество вечно в отличие от государства – преходящей формы, творения рук человеческих, которая наследует предыдущие грехи и накапливает собственные. Государство всегда несовершенно и всегда будет вызывать критику, даже отторжение у части общества. Отечество же – это вечный дар, данный нам для постоянного исторического делания. Подлинное национальное сознание – это не слепое любование, не завышенная самооценка, это – жгучее чувство принадлежности ко всей истории Отечества и его будущему. Такое чувство пробуждается, когда встаёт вопрос: «Быть или не быть?»
В годину «грозы 1812 года» это чувство пронизало всё общество – от аристократии, преклонявшейся перед французским гламуром, до крестьян, знающих только Псалтырь. Лермонтов неслучайно написал своё знаменитое «Бородино» от лица простого солдата, свободного от всякого «классового» чувства, об отсутствии которого в войне 1812 года так сокрушалась «красная профессура» ультрамарксистской школы Покровского, считавшая Наполеона «освободителем», который нёс якобы прогресс в «отсталую» Россию. Но нет, царь, офицер, аристократ и простой мужик были едины: «Полковник наш рождён был хватом: слуга царю, отец солдатам…»
Такое же чувство – «ярость благородная» – «вскипело, как волна» во время гитлеровского нашествия, хотя многие пребывали в ужасе от революции и её следствий, не принимали государство. И именно Великая Отечественная война, востребовав национальное чувство, порушенное классовым интернационализмом, очистила от скверны Гражданской войны и воссоединила в душах людей разорванную, казалось, навеки, нить русской и советской истории. Неслучайно тогда были возвращены с «исторической свалки» великие имена Суворова, Кутузова, Давыдова. Память об Отечественной войне 1812 года вдохновила и на великую Победу мая 1945-го…
В сегодняшний век скепсиса и нигилизма нелишне помнить, что нация, способная ценить и чтить свою историю, в итоге всегда побеждает и остаётся самостоятельным субъектом мировой истории. Победа в отечественной войне консолидирует национальную волю и даёт огромный заряд энергии, несмотря на материальные потери и гибель людей – самых смелых и пылких. И Россия вышла из войны 1812 года и последующего победного шествия по Европе способной к историческому рывку – как всегда в русской истории, противоречивому, усилившему внутренние напряжения, рождая новые идеи общественного переустройства. Именно эта способность подвигла Россию на дальнейшее закрепление на Дальнем Востоке, Чёрном море и в Закавказье, оградив его от Персии и Турции, несмотря на все козни Англии. На Венском конгрессе 1815 года она уже действительно могла вести себя как держава, «без которой ни одна пушка в Европе не стреляла». Россия стала превращаться в такой фактор мирового соотношения сил, который и поныне вызывает кое у кого нервозность.
1812 год оставил глубочайший след и в сознании людей, породил мощный творческий импульс, давший миру великую русскую литературу в лице А.С. Пушкина и Л.Н. Толстого. У Пушкина, кстати, есть потрясающее стихотворение «Бородинская годовщина», по которому можно изучать геополитику с XIX века по сей день: «Куда отдвинем строй твердынь? – За Буг, до Ворсклы, до Лимана? За кем останется Волынь? За кем наследие Богдана?»
XIX век – век империй и «тиранов» был ещё веком почти «рыцарских» войн по сравнению с войнами ХХ столетия и сегодняшним веком насаждаемой бомбами вселенской демократии. В народной памяти не осталось воспоминаний о жестокости пришельцев, хотя «на войне, как на войне» были и мародёрство, и смерть гражданского населения, и взаимная жестокость, но война ещё велась с соблюдением христианских представлений о морали, о человеке, о смерти. Маленький шедевр советского кинематографа фильм «Гусарская баллада» неслучайно стал удивительно светлым отображением исторической памяти о войне 1812 года. И своя сторона, и противник представлены одинаково достойными образами: с верностью присяге и долгу, этическим нормам. Как на дуэли.
Но война 1812 года, если говорить о жертвах и геополитике, имела всеевропейский характер. По масштабу геополитических амбиций «тяготеющего над царствами кумира» и по втянутым участникам наполеоновского нашествия на Россию это была почти мировая война. В ходе нашествия «двунадесяти языков» французы составляли лишь половину Великой армии. В ней же была вся покорённая Европа – голландцы и бельгийцы, баварцы, саксонцы и хорваты, итальянцы и принудительно мобилизованные испанцы и португальцы, австрийцы в лице восточноевропейцев, румын и мадьяр и, конечно, неугомонные, когда дело касается вреда России, поляки, давшие 100 тысяч солдат.
Кумир же последних – Наполеон Бонапарт, «не любивший Польши, а любивший поляков, проливавших за него кровь» (А. Герцен), считал Польшу разменной картой против России, о чём свидетельствуют его предложения в ходе переговоров по Тильзитскому миру.
Наполеон, ярчайшая фигура не только французской, но и европейской истории, вернул залитой революционной кровью Франции мотив национального единения и величия, за что его правомерно почитают французы. Но в соответствии с западным «прометеевским» типом (В. Шубарт) Бонапарт обратил революционный пафос в завоевательный. Возжелав возглавить Европу, он безуспешно пытался подорвать мощь своего главного соперника – Британии, втягивая в «континентальную блокаду» Россию, безуспешно предлагал в Тильзите Александру I убрать с карты Европы Пруссию. Наполеон, может быть, первым в истории осознал, что невозможно стать правителем мира, не устранив с мирового поля Россию, не лишив её роли великой державы. Россия уже мешала, как будет она мешать в ХХ и в ХХI веках любому, кто мнит управлять миром. Не пожалевшая жизней за Отечество, она уже тогда оказалась силой, равновеликой совокупной мощи Европы, что и выразил Пушкин с его необычайным историческим чутьём:
Великий день Бородина
Мы братской тризной поминая,
Твердили: «Шли же племена,
Бедой России угрожая;
Не вся ль Европа тут была?
А чья звезда её вела!..
Но стали ж мы пятою твёрдой
И грудью приняли напор
Племён, послушных воле гордой,
И равен был неравный спор…»
Выдающийся русский политический географ П.П. Семёнов-Тян-Шанский, председатель Русского географического общества, рассматривал большие когда-либо существовавшие геополитические проекты, среди которых со времён Пунических войн было стремление кольцеобразно овладеть обоими побережьями Средиземного моря, что делали и арабы, и турки и что начал реализовывать Наполеон. Если бы он по наущению своей соперницы Англии, как пишет Семёнов-Тян-Шанский, не двинулся на Россию, Бонапарт вполне мог стать «господином мира». Было бы интересно найти документальные подтверждения такому мнению и выяснить, не являлись ли англосаксы уже тогда заинтересованными в сталкивании крупных континентальных соперников в Европе, дабы не допустить формирования одной преимущественно влиятельной державы на Европейском континенте, что составляет суть британской стратегии. Это была роковая ошибка Наполеона. Потерпев сокрушительное поражение, он бежал из России, бросив свою разгромленную, голодную, оборванную и замерзающую Великую армию. Россия же за века не знала такой гибели людей и такого разорения и опустошения.
Русская армия победоносно вошла в Париж, удивляя парижан казачьим обмундированием и желанием всё получить «бистро-бистро». Но Россия тем не менее спасла Францию, став на Венском конгрессе единственной, кто не позволил лишить её геополитического значения, что предпочитали Австрия и Пруссия. Император Александр содействовал уменьшению репараций, возложенных на Францию, сокращению срока оккупации союзными войсками французской территории. Меркантильность совершенно не была свойственна тогдашней русской политике, руководствовавшейся прежде всего принципом легитимизма и тогда ещё сохраняемой государственной морали.
Хотя Франция была неприятелем и завоевателем, французские политические идеи оказались весьма заразительными, и российские умы возмечтали о республиках, социализме, свержении самодержавия, ничуть не испугавшись террора. Это и дух декабризма с его ещё кабинетными, хотя весьма кровожадными утопиями, это и развивавшийся весь XIX век революционный проект, который реализовал себя через столетие в Октябрьской революции, скопировавшей и якобинский «революционный террор», и неизбежный итог, когда «революция, как Сатурн, пожирает собственных детей» (А. Франс), а гильотина репрессий рубит уже собственных «октябрьских» дантонов и робеспьеров.
Можно только пожалеть о том, что взаимное узнавание России и Европы, столкновение и взаимодействие культур, привычек, образа жизни непосредственно и осязаемо происходило в прошлые века тогда, когда русский народ, изгоняя захватчиков и оттесняя их к собственным границам, освобождал и другие страны и народы. Но это очень интересный процесс на самом живом человеческом уровне.
Если во французском языке русские оставили слово «бистро» – быстро, то в русском языке до наших дней сохранилось слово «шаромыжник» – вызывающий жалость проситель, от французского обращения «Шер ами» (Сherami! – Дорогой друг!), с которым замерзающие французы поздней осенью 1812 года, съев уже своих павших лошадей, просили поесть и обогреться. Слово это, чисто по-русски беззлобно, отражает судьбу завоевателя, который приходит в Россию в блестящем мундире на белом коне, мнив себя правителем мира, а обратно, усеяв русскую равнину своими и нашими мёртвыми телами, возвращается с протянутой рукой, голодный, холодный, жалкий и недоумевающий, зачем он сюда пришёл с оружием… Уроки истории, хотя никого не учат, всё-таки назидательны.
