Быть знаменитым некрасиво. Эти строки Бориса Леонидовича Пастернака есть в нашей программе «СОЛО на клавиатуре».
Материал, который Вы прочтёте ниже, вызывает сейчас скорее грустную улыбку. Но так ломались жизни. Об этом стоит помнить.
Имя Бориса Леонидовича Пастернака известно всем. А имя Дмитрия Тимофеевича Шепилова
Людям старшего поколения памятна фраза «И примкнувший к ним Шепилов» — он действительно в 1957 году примкнул к «антипартийной группировке», поставившей себе целью сместить Н.С.Хрущёва и реставрировать сталинизм. А за два года до этого Д.Т.Шепилов «приложил руку» к травле Пастернака.
Читайте.
Редакция сайта 1001
* * *
ЧЛЕНАМ ПРЕЗИДИУМА ЦК КПСС,
КАНДИДАТАМ В ЧЛЕНЫ ПРЕЗИДИУМА ЦК КПСС,
СЕКРЕТАРЯМ ЦК КПСС
Мне стало известно, что писатель Б. Пастернак переправил в Италию в издательство Фельтринелли1 рукопись своего романа «Доктор Живаго».2 Он предоставил указанному издательству право издания романа и право передачи его для переиздания во Франции и в Англии.
Роман Б. Пастернака — злобный пасквиль на СССР.
Отдел ЦК КПСС по связям с зарубежными компартиями3 принимает через друзей меры к тому, чтобы предотвратить издание этой антисоветской книги за рубежом.
Направляю для ознакомления справку Отдела культуры ЦК КПСС о романе Б. Пастернака «Доктор Живаго».
Д. Шепилов
На документе резолюция: «Разослать членам Президиума ЦК КПСС, кандидатам в члены Президиума ЦК КПСС и кандидатам ЦК КПСС. 31.VIII.56. В. Малин»5
АП РФ. Ф. З. Оп. 34. Д. 269. Л. 1. Подлинник.
Приложение
Справка Отдела культуры ЦК КПСС о романе Б.Л. Пастернака
«Доктор Живаго»
[Не позднее 31 августа 1956 г.]
Писатель Б. Пастернак сдал в журналы «Знамя» и «Новый мир» роман «Доктор Живаго».7 Экземпляр этого романа он переправил в Италию в издательство Фельтринелли с правом передачи для переиздания во Франции и в Англии.
Роман Б. Пастернака — враждебное выступление против идеологии марксизма и практики революционной борьбы, злобный пасквиль на деятелей и участников революции. Весь период нашей истории за последние полвека изображается в романе с чуждых позиций злобствующего буржуазного индивидуалиста, для которого революция — бессмысленный и жестокий бунт, хаос и всеобщее одичание.
Повествование развертывается как история жизни доктора Живаго. Сын покончившего самоубийством миллионера, Живаго воспитывается в московской профессорской семье, кончает медицинский факультет университета, участвует в войне, затем претерпевает беды и невзгоды революционного времени и умирает в начале тридцатых годов. В двух эпилогах (один относится к 1943 году, а другой «лет через пять-десять после войны») сообщается о некоторых событиях последующих лет.
Наряду с Живаго в романе действует несколько других героев, так или иначе связанных и сталкивающихся с ним в разные периоды жизни (друзья юности Гордон и Дудоров, Антипов и жена его Лара, адвокат Комаровский, профессорская семья жены Живаго и т.д.).
Но именно Живаго оказывается в центре развития сюжета, и именно ему доверяет автор высказывать свои самые заветные мысли, оценивать людей и события. Эти мысли и оценки не только нигде и никем не оспариваются, а, наоборот, получают подтверждение всем развитием действия в романе, Живаго, несомненно, выступает как «рупор идей» самого автора (неслучайно он не только доктор, но и поэт, и его перу «приписывает» Пастернак стихи, приложенные в конце романа). Каковы же эти идеи?
Уже с первых страниц романа дядя Живаго расстриженный поп и философ (который
«Всякая стадность, — говорит он, — прибежище неодаренности, все равно верность ли это Соловьеву или Канту, или Марксу. Истину ищут только одиночки» (ч. 1, стр.
В дальнейшем подобная «критика» марксизма с позиций воинствующего индивидуализма ведется уже от лица самого Живаго.
«Марксизм, — поучает он вскоре после революции, — слишком плохо владеет собой, чтобы быть наукой. Науки бывают уравновешеннее. Марксизм и объективность? Я не знаю течения, более обособившегося в себе и далекого от фактов, чем марксизм. Каждый озабочен проверкою себя на опыте, а люди власти ради басни о собственной непогрешимости всеми силами отворачиваются от правды» (ч. 2, стр. 7).
В другом месте «Коммунистический манифест» ставится в один ряд с «Бесами» Достоевского, а приобщение солдат к марксизму изображается пародийно, они идут к марксизму так же, «как раньше шли из стрельцов в разбойники».
Но не только марксизм, но и сама революция изображается в романе как явление глубоко чуждое русской жизни, дикий бунт ничтожеств.
Живаго уверяет, что для «вдохновителей революции… суматоха перемен единственная родная стихия» и это «от отсутствия определенных готовых способностей, от неодаренности» (ч. 2, стр. 59).
Роман изобилует злобными выпадами против революции как идеи и против революционера как человека. Повторяя давнюю белогвардейскую клевету, автор пытается уверить, что революция вызвана происками фанатиков и «бурбонов комиссародержавия», которые, ни с чем не считаясь, делают свое «черное дело». Вот весьма характерное рассуждение:
«В начале революции, когда по примеру 1905 года опасались, что и на этот раз революция будет кратковременным событием в истории просвещенных верхов, а глубинных низов не коснется и в них не упрочится, народ всеми силами старались распропагандировать, революционизировать, переполошить, взбаламутить и разъярить» (ч. 2, стр. 128).
В результате возник дикий и кровавый хаос. «Этот скачок из безмятежной, невинной размеренности в кровь и вопли, повальное безумие и одичание каждодневного и ежечасного, узаконенного и восхваляемого смертоубийства» (ч. 2, стр. 204).
И далее:
«Тогда пришла неправда на русскую землю. Главной бедой, корнем будущего зла была утрата веры в цену собственного мнения. Вообразили, что время, когда следовали внушениям нравственного чутья, миновало, что теперь надо петь с общего голоса и жить чужими, всем навязанными представлениями. Стало расти владычество фразы, сначала монархической, потом — революционной» (ч. 2, стр. 204).
Во многих местах развивает автор троцкистскую идейку о термидорианском перерождении революции, о том, что на смену робеспьерам — фанатикам революции приходят тупые люди, которые «поклоняются духу ограниченности».
«Каждое водворение этой молодой власти, — рассуждает героиня при полном сочувствии автора, — проходит через несколько этапов. Вначале это торжество разума, критический дух, борьба с предрассудками. Потом наступает второй период. Получают перевес темные силы „примазавшихся“, притворно сочувствующих. Растут подозрительность, доносы, интриги, ненавистничество. И ты прав, мы находимся в начале второй фазы» (ч. 2, стр. 209).
Именно с этих позиций изображаются и расцениваются в романе разные этапы и периоды революции — и дни октябрьского переворота, и годы гражданской войны, и нэп, который назван «самым двусмысленным и фальшивым из всех советских периодов», и последующая затем эпоха, которая в духе махровой буржуазной клеветы трактуется как время всеобщей скованности, фальши и лицемерия.
Эти мысли со всей определенностью и ясностью выражены в конце романа. Незадолго до смерти Живаго происходит встреча его с друзьями юности — Дудоровым и Гордоном.
Дудоров рассказывает, что он был несправедливо осужден, а потом реабилитирован, но что доводы обвинения и собеседования со следователем политически его перевоспитали и что как человек он вырос.
«Добродетельные речи Иннокентия, — комментирует автор, — были в духе времени. Но именно закономерность, прозрачность их ханжества взрывали Юрия Андреевича (Живаго). Несвободный человек всегда идеализирует свою неволю. Так было в средние века, на этом всегда играли иезуиты. Юрий Андреевич не выносил политического мистицизма советской интеллигенции, того, что было ее высшим достижением или, как тогда бы сказали, — духовным потолком эпохи» (ч. 2, стр. 313).
И Живаго говорит Дудорову:
«В наше время очень участились микроскопические формы сердечных кровоизлияний… Это болезнь новейшего времени. Я думаю, ее причины нравственного порядка. От огромного большинства из нас требуют постоянного, в систему возведенного криводушия. Нельзя без последствий для здоровья изо дня в день проявлять себя противно тому, что чувствуешь, распинаться перед тем, чего не любишь, радоваться тому, что приносит тебе несчастье» (ч. 2, стр.
В эпилоге Дудоров — профессор университета и майор Советской Армии, вторично отбывший заключение и реабилитированный, говорит Гордону, который также только что испытал несправедливое заключение:
«Удивительное дело. Не только перед лицом твоей каторжной доли, но и по отношению ко всей предшествующей жизни тридцатых годов даже на воле, даже в благополучии университетской деятельности, книг, денег, удобств война явилась очистительной бурею, струей свежего воздуха, веянием избавления.
Я думаю, коллективизация была ложной, неудавшейся мерою, и в ошибке нельзя было признаться. Чтобы скрыть неудачу, надо было всеми средствами устрашения отучить людей судить и думать и принудить их видеть несуществующее и доказывать обратное очевидности. Отсюда беспримерная жестокость ежовщины, обнародование не рассчитанной на применение конституции, введение выборов, не основанных на выборном начале.
И когда возгорелась война, ее реальные ужасы, реальная опасность и угроза реальной смерти были благом по сравнению с бесчеловечным владычеством выдумки и несли облегчение, потому что ограничивали колдовскую силу мертвой буквы«(ч. 2, стр.
Во втором эпилоге, действие которого происходит «лет через пять-десять после войны», автор пишет от своего имени:
«Хотя просветление и освобождение, которых ждали после войны, не наступили вместе с победою, как думали, но все равно предвестие свободы носилось в воздухе все послевоенные годы, составляя их единственное историческое содержание».
И при описании различных этапов революции, при изображении ее деятелей и участников автор пытается подтвердить и иллюстрировать мысли, высказанные в общей форме, — о беспочвенности и бессмысленной жестокости революции, о перерождении советского общества, о фальши и приспособленчестве, пронизывающем якобы всю советскую жизнь. События революционных лет он видит глазами наших врагов.
В окарикатуренной пародийной форме изображены революционные события 1905 года в Москве (бессмысленная демонстрация, по поводу которой «перегрызлись несколько революционных организаций», нелепая «забастовка» в швейной мастерской).
Описывая эпоху революции и гражданской войны, автор всеми средствами пытается подчеркнуть ее бессмысленную жестокость и изуверство. Бессмысленны мучения случайно схваченных людей, отправляемых на трудовую повинность, бессмысленна жестокость карательного отряда, расстрелявшего из бронепоезда деревню, отказавшуюся внести продразверстку, бессмысленна — в изображении автора — гражданская война, в которой «изуверства белых и красных соперничали по жестокости, попеременно возрастая одно в ответ на другое, точно их перемножали», бессмысленна и сама революция, в результате которой народ «из тисков старой, свергнутой государственности попал еще в более узкие шоры нового революционного сверхгосударства». Лагерь партизан, в который попадает Живаго, представляется ему как скопище людей тупых и озверевших, готовых на любую жестокость и на любое бессмысленное и нелепое преступление. И конечно же, все симпатии его на стороне врагов, юных новобранцев белогвардейской армии, смелая атака которых описана с нежностью и любованием.
Все активные деятели революции — это люди духовно надломленные, не вполне нормальные, жалкие авантюристы.
Таков Антипов-Стрельников, вошедший в революцию только из желания отличиться и завоевать право на любовь Лары. Таков «представитель» центрального правительства, произносящий нелепую речь на совещании партизанских командиров, таков, наконец, и сам командир партизанский Ливерий — глупый и пустой самоуверенный мальчишка-авантюрист.
С откровенной злобой пишет автор о рабочих-чекистах, старых участниках первой революции: «сопричисленные к божественному разряду, к ногам которого революция положила все дары свои и жертвы, они сидели молчаливыми, строгими истуканами, из которых политическая спесь вытравила все живое, человеческое» (ч. 2, стр. 88).
Та же неприкрытая враждебность сквозит во всем, что пишет автор о советской жизни последующих лет. Лишь однажды появляются в романе бойцы Советской Армии. И вот как о них сказано:
«Тут же опрастывались, примащивались подкрепляться, отсыпались и затем плелись дальше на запад тощие худосочные подростки из маршевых рот пополнения в серых пилотках и тяжелых серых шинелях, с испитыми, землистыми, дезинтерией обескровленными лицами» (ч. 2, стр. 353).
Только враг мог так увидеть советских воинов, отправлявшихся на фронт.
В своем романе Б. Пастернак выступает не только против социалистической революции и советского государства, он порывает с коренными традициями русской демократии, объявляет бессмысленными, фальшивыми и лицемерными всякие слова о светлом будущем человечества, о борьбе за счастье народа. Многие рассуждения в романе прямо перекликаются с писаниями реакционного кадетского сборника «Вехи»,8 который В.И. Ленин назвал «энциклопедией либерального ренегатства», с самыми пасквильными и гнусными сочинениями таких матерых ренегатов, как Шестов, Мережковский, Розанов и другие.
«Изо всего русского, — рассуждает Живаго, — я теперь больше всего люблю русскую детскость Пушкина и Чехова, их застенчивую неозабоченность насчет таких громких вещей, как конечные цели человечества и их собственное спасение».
Всякие слова о народе — «пошлость и театральщина». И когда Николай II, выступая во время войны перед солдатами, не произносит подобных слов, то это потому, что «он был
Так, революции и демократии противопоставляются не только белогвардейцы, но и сам император всероссийский, о котором говорится с жалостью и умилением.
В том же духе реакционного эпигонства выдержаны в романе и все рассуждения об искусстве, которое «всегда служит красоте», а «красота есть счастье обладания формой» и т.д.
Роман Б. Пастернака является злостной клеветой на нашу революцию и на всю нашу жизнь. Это не только идейно порочное, но и антисоветское произведение, которое безусловно не может быть допущено к печати.
В связи с тем, что Б. Пастернак передал свое произведение в итальянское издательство, Отдел ЦК КПСС по связям с зарубежными компартиями принимает через друзей меры к тому, чтобы предотвратить издание за рубежом этой клеветнической книги.
Д. Поликарпов9
И. Черноуцан10
АП РФ. Ф. З. Оп. 34. Д. 269. Л. 2—7 . Подлинник.
Примечания:
1 Фельтринелли Джанджакомо (
2 Еще раньше, 24 августа 1956 г., КГБ информировал ЦК КПСС о передаче Пастернаком рукописи романа «Доктор Живаго» итальянскому издателю Фельтринелли. Роман был передан в конце мая 1956 г. через журналиста итальянского радио в Москве, члена ИКП Сержио Д’Анджело (см. его воспоминания: Огонек. 1988. № 37). Получив роман, Д’Анджело поехал в Берлин, где передал рукопись романа издателю Дж. Фельтринелли. Уже 13 июня 1956 г. Фельтринелли сообщил Б.Л. Пастернаку о том, что готов издать роман. 30 июня 1956 г. Пастернак ответил Фельтринелли: «…Если Вы предвосхитите его публикацию, объявленную многими нашими журналами, но задерживающуюся, я окажусь в трагически затруднительном положении. И все-таки это не должно Вас касаться. Бога ради, свободно приступайте к переводу и изданию книги — в добрый час! Идеи рождаются не для того, чтобы остаться в безвестности или погибнуть, но чтобы стать достоянием многих…» (Советская культура. 1990. 10 февраля. С. 5. Пер. с франц.).
3 Точное название — Отдел ЦК КПСС по связям с иностранными компартиями.
4 Шепилов Д.Т. (
5 Малин В.Н. (
6 Датируется по записке Д.Т. Шепилова.
7 В 1956 г. экземпляры романа были переданы журналам «Новый мир», «Знамя», в альманах «Литературная Москва» и в Гослитиздат.
8 Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции (М., 1909). На близость идей героя романа Н.Н. Веденяпина и сборника «Вехи» указывали позже многие исследователи романа.
9 Поликарпов Д.А. (
10 Черноуцан И.С. (
