Два дома на Никитском бульваре, 13 и 15, кажутся недостроенными. «На этих примерах, — писал московский краевед Юрий Федосюк, — мы видим, как бедны архитектурными формами и невыразительны доходные дома, если их «тело» не спрятано под нарядной «одеждой». На самом деле доходные дома в стиле эклектики и модерна, а их в Москве насчитывалось до революции свыше ста, выглядят вполне привлекательно, если их фасады завершали по проекту архитекторов, в чем можно убедиться на противоположной стороне бульвара, где таким зданиям больше повезло.
Появились доходные неоштукатуренные дома на бульваре до начала мировой войны. Почерневший фасад с фигурной кладкой, за которым до недавних дней учились поколения фармацевтов СССР и России, давно ждет, чтобы его отделали.
Это здание поднялось над соседними особняками в 1910 году на деньги «Общества распространения практических знаний для образованных женщин». Дом архитектора Карла Крайзера, с большими окнами и единственной дверью с бульвара, остался без отделки, поэтому выглядит угрюмым. В нем дамы с гимназическим образованием обучались коммерческому счетоводству, стенографии и каллиграфии, художественной вышивке, кройке, шитью белья и другим полезным навыкам.
Часть здания занимала женская гимназия Екатерины Николаевны Дюлу. Начальница жила в квартире рядом с классами. Наверное, у общества сразу не нашлось денег украсить фасад, а в годы войны и революций стало не до модерна.
Советская власть закрыла частную гимназию, все женские курсы и основала на их месте медико-фармацевтический комбинат. Под одной крышей помещались три техникума: фармацевтический, зубоврачебный и фельдшерский. По инициативе директора комбината врача Венгерова возник Московский фармацевтический институт. Для него пятиэтажное здание надстроили шестым этажом. Первый выпуск состоялся очень кстати, перед войной, на фронт фармацевтов призывали тысячами, как врачей. Знаю не понаслышке, повестку из военкомата моя мать-фармацевт получила в июле 1941 года.
Из одной двери дома в минувшем веке вышла армия фармацевтов с высшим образованием. До и после войны лекарства СССР за границей для продажи в аптеках не закупал, как делает Россия сейчас. Обеспечивали лекарственную безопасность государства провизоры. По рецептам врачей в аптеках готовились любые лекарства за сутки, а по знаку cito! — за часы. Такого безобразия, как сейчас, в аптеках-магазинах, где все и всем продают без назначения врача, нет ни в одной стране Европы.
Стоит с заколоченной дверью старый дом. Новое здание фармацевтического факультета, по площади вдвое большее, чем исторический корпус на бульваре, построено недавно на юго-западе в комплексе Медицинской академии имени Сеченова.
Соседний пятиэтажный дом с выступами-эркерами и окнами полуподвала на уровне тротуара принадлежал коллежскому асессору Александру Сергеевичу Гребенщикову. «Вот дом, который построил Гребенщиков. К тысяча девятьсот четырнадцатому году — нашел же время!» — с сочувствием пишет Феликс Кандель, сочинивший повесть о девятой квартире дома 17, где сам прожил четверть века.
«Александр Сергеевич Гребенщиков сдавал квартиры жильцам: швейцар в ливрее, ковер с желтыми прутьями по ступенькам, высоченные потолки, широченные площадки, лифт с зеркалами и плюшевым диванчиком, скамеечки на этажах для отдыха, узорчатость закругленных перил: знал Александр Сергеевич, за что деньги брал. Он и сам жил в том доме, с законной супругой Верой Николаевной: бельэтаж, вход с переулка, чтобы трамвай не обеспокоил...».
Итак, Александр Сергеевич не только владел домом, но и жил в нем с комфортом в квартире № 9. Он и дом построил по своему проекту. К нему на бульваре во дворе примыкает еще один такой же высоты бывший собственный дом коллежского асессора. Два прибыльных источника позволяли домовладельцу, как пишет Феликс Кандель, спать на кровати от «Кеслера, Иенсена и Ко», на матрасе из торгового дома Флегонтовых, под одеялом от братьев Альшванг, носить белье из Жирардовских мануфактур. Все, что надевал, ел, пил, — все в квартире из десяти комнат соотносилось с торговыми марками фирм, не подлежавших сомнению.
Как выпускник Петербургского института гражданских инженеров Гребенщиков имел право заниматься зодчеством. Заявил о себе как специалист на стройке московской канализационной сети. Будучи главным инженером Московского университета, построил для него Психологический и Неврологический институты.
Не забыт искусствоведами перестроенный им в стиле модерн особняк для купчихи второй гильдии С.Ф.Циммерман. Его можно увидеть на бывшей Первой Мещанской — проспекте Мира, 25. Его залы украшены панно, цветными витражами, живописью на стекле, скульптурными рельефами.
Интерьеры квартир в собственном доходном доме хозяин отделывал дорогим деревом, кожей, лепниной, как залы особняка. Самым известным жильцом его дома слыл Борис Иванович Абрикосов, занимавший с женой, детьми, гувернанткой, горничной, кухаркой 11 комнат. Называли в Москве дом абрикосовским, потому что эта фамилия стояла в одном ряду с Третьяковыми, Алексеевыми, Морозовыми и подобными им промышленниками и меценатами. Они не походили на героев пьес Островского, основывали заодно с фабриками и заводами музеи, больницы, училища, гимназии, институты...
Отпущенный на волю в старости Степан, сын Николаев, явился из пензенского села в Москву бесфамильным, но с умением делать замечательное варенье и мармелад.
Начал торговое дело купцом III гильдии в 64 года с сыновьями Иваном и Василием в лавке Китай-города. Пастила из абрикосов в 1814 году подсказала полиции дать новоявленным москвичам фамилию Абрикосовы. Сын Ивана, Алексей, заведя «кондитерское заведение в Городской части», со временем стал «шоколадным королем», передал в старости дело сыновьям, и оно стало называться «Товариществом А.И.Абрикосова сыновей». Его жена родила 10 мальчиков и 12 девочек. Тогда дети часто умирали при родах и в младенчестве, но у Агриппины Абрикосовой из 22 детей семнадцати суждена была долгая жизнь. Завещанный многодетной матерью капитал помог городу открыть на Миусской площади лучший родильный дом, носивший ее имя до 1917 года. А после революции роддом под номером 6 до 1994 года назывался именем Н.К.Крупской, бездетной жены Ленина. Роддому по обращению семьи Абрикосовых вернули имя основательницы.
Следуя завету деда Алексея Ивановича (все его дети получили высшее образование, что было в купеческой среде не всегда принято), Борис Абрикосов поступил в Московский университет, стал юристом. Но в его детстве случилась трагедия. Отец в 28 лет погиб на Нижегородской ярмарке, монтируя выставочный павильон фирмы. Борис, его три брата и сестра воспитывались в семье дяди — Николая Алексеевича. Ему пришлось заменить отца и в правлении товарищества, и в чайной торговле. Об этом и многом другом я узнал от Дмитрия, внука Бориса Ивановича, проведшего много лет в доме на Никитском бульваре, 15. После революции все Абрикосовы остались без капитала, недвижимости. Кондитерскую фабрику, чьи конфеты и все другие сладости знала вся Россия, начиная от детей и кончая императором, экспроприировали, то есть отняли, ничего не дав взамен. Вместе с народом голодали, замерзали, страдали в годы военного коммунизма. Одного из них, священника Владимира Абрикосова, выслали на «философском пароходе», о нем я расскажу позднее. Бориса Ивановича — уплотнили.
Каким образом? Профессиональный революционер Ленин не имел никогда в России квартир. Но, неоднократно скрываясь от полиции, жил в многокомнатных квартирах доходных домов, где его встречали как дорогого гостя богатые покровители. Вождь партии ясно представлял, как будет возвращать долг пролетариям после захвата власти их мозолистыми руками.
«Пролетарскому государству надо принудительно вселить крайне нуждающуюся семью в квартиру богатого человека», — писал Ленин накануне Октября, воображая это проявление диктатуры пролетариата таким образом: формируется отряд «рабочей милиции» из 15 сознательных рабочих, трудящейся бедноты, одного интеллигента и одного студента. Заходят они в квартиру, видят в пяти комнатах двух мужчин, двух женщин и говорят: «Вы потеснитесь, граждане, в двух комнатах на эту зиму, а две комнаты приготовьте для поселения в них двух семей из подвала. На время, пока мы при помощи инженеров (вы, кажется, инженер?) не построим хороших квартир для всех, обязательно потеснитесь...»
Домовладельцу Гребенщикову с женой и детьми из десяти комнат оставили одну, небольшую. Как пишет в «Житии девятой квартиры» Феликс Кандель: «В кабинете Гребенщикова поселился дворник Герасим... сожительница его Агафья варила из костей студень по многу часов подряд, чтобы посытнее да подешевле: вся кухня пропахла их студнем, стены обметало липучим свиным жиром. В комнате для прислуги обитала лифтерша Липа... Полотер Мышкин, мужчина одинокий, тихий и усталый, занял половину перегороженной гостиной: жарил на примусе картошку с салом, пек оладьи-тошнотки на пахучем растительном масле, а было подозрение — на машинном. Вторую половину гостиной заселили чадолюбивые Фуксы: еврейская женщина Циля Ароновна готовила на кухне диковинную фаршированную рыбу и кнейдлах из мацы с гусиными шкварками... По утрам соседи наперегонки бежали в ванную, очередь выстраивалась в туалет...»
О каждом старинном московском доме можно написать книгу, если в нем жили такие люди, как Борис Иванович Абрикосов. Ему повезло больше, чем Гребенщикову, семье оставили 2 комнаты, бывшая няня, воспитавшая троих детей Бориса, заняла третью. Потесниться пришлось не на зиму — на всю оставшуюся жизнь. На родной фабрике работал юрисконсультом, его рабочие любили.
— У него был бурный роман, — говорит внук Дмитрий Абрикосов.
Влюбился он в двоюродную сестру Маргариту Хлудову. Фамилию невесты носили в Москве торговый дом, детская клиника, богадельня, бесплатные квартиры, ремесленная школа. Завещанная Никольскому монастырю Алексеем Хлудовым библиотека из свыше тысячи рукописей и старопечатных книг — в Историческом музее.
Брату и сестре пришлось добиваться разрешения Синода на брак.
Мать Маргариты вышла замуж за Алексея Абрикосова. В мемуарах Немирович-Данченко упоминает ее мужа, «кондитерского фабриканта», издававшего в Москве журнал по философии и психологии. «А у его красивой жены был свой салон. Здесь можно было встретить избранных писателей, артистов, ученых. В ее полуосвещенной гостиной раздавался смех Владимира Соловьева, тогдашнего кумира философских кружков: в углу дивана можно было видеть этого характерного красавца с длинными волосами и длинной бородой».
— Женой «кондитерского фабриканта» была мать моей бабушки Надежда Николаевна Хлудова, — продолжает Абрикосов.
В книге «Из прошлого» основатель Художественного театра писал, что как она сама, так и ее муж принадлежали к той категории московских купцов, которые тянулись к наукам, искусству, политике, отправлялись учиться за границу в Лондон, говорили по-французски и по-английски. «От диких кутежей их отцов и дедов, разбивавших зеркала в ресторанах, не осталось и следа».
— Абрикосовы и Хлудовы не били зеркал, — говорит правнук Надежды Николаевны. — Ее предки мыли золото в Сибири, строили текстильные предприятия, торговали оружием с американцами, сами водили торговые суда в Америку.
Итак, первым мужем Надежды Хлудовой был Алексей Алексеевич Абрикосов, столь же богатый, как она сама, давший жене все, о чем мечтают девушки ее круга, выходя замуж. Жила в особняке, родила трех дочерей и сына. Но через двадцать лет брак неожиданно распался.
Вспыхнул страстный роман, вызвавший много толков в обществе. Биограф купеческих родов Павел Бурышкин сожалел, что в его памяти не удерживались подробности романических историй, о которых шумели в Москве. «Поэтому, — писал он, — не могу удовлетворить любопытных читательниц рассказом о том, как брат-славянин увлек красивую хозяйку московского салона, как она вышла замуж и как променяла Москву на Злату Прагу».
«Братом-славянином» оказался чех Карел Крамарж. Немирович-Данченко видел его в салоне Абрикосовой «блестящим молодым политическим деятелем из Праги».
Чех перед грядущей войной стремился к единству славянских государств, задавал русским риторический вопрос: «Что лучше, чтобы звонило много маленьких колоколов или чтобы из всех был отлит один мощный колокол?».
В Советской исторической энциклопедии ему посвящен очерк «Крамарж Карел». Как депутат австрийского рейхстага, он проводил мирную политику с венским двором и одновременно слыл «ярым приверженцем русского царизма, стремился к сближению Австро-Венгрии с Россией». Из этого стремления, как известно, ничего не вышло.
Абсолютное сближение депутата рейхстага в Вене Карела Крамаржа с женой московского фабриканта, озабоченного вопросами философии, Надеждой Абрикосовой состоялось на глазах изумленных родственников и завсегдатаев салона.
Крамаржу благодаря связям в патриархии Константинополя удалось получить развод. В России Синод расторгал брак, «заключенный на небесах», только при доказанной неверности одного из супругов. «Прелюбодеяние» взял на себя невинный муж. Выросшие дети остались с ним в России.
Католик Карел, раз и навсегда полюбив православную, перешел в ее веру. Надежда с мужем въехала в построенную по ее замыслу виллу из 56 помещений с чудным видом на Прагу, в которой сегодня размещается официальная резиденция чешских премьеров А через две недели депутата парламента, несмотря на неприкосновенность, арестовали. Шел второй год войны с Россией. Депутата обвинили во вражеской деятельности против Австрии и приговорили к смертной казни через повешение. Приговор смягчили после вояжа его супруги по правящим домам Европы и заменили на 15 лет тюрьмы.
Вышедшего в 1917 году на свободу узника чехи встречали как национального героя. Австро-Венгерская империя распалась, Прага получила независимость, а Надежда оказалась в роли жены первого премьера Чехословакии. В него спустя два года стрелял террорист, но пули не задели. Карела называли отцом русской эмиграции, а Надежду — матерью русской эмиграции, за помощь, которую они оказывали русским беженцам из советской России.
— У моего деда, — рассказал Дмитрий Абрикосов, — были сестра и три брата. Иван уехал учиться в Гейдельберг, следы его затерялись. Два других брата — фигуры известные. Мне в руки сложным путем попала книга на английском языке с автографом «Всем Абрикосовым». Ее написал перед смертью мой тезка Дмитрий Абрикосов, последний посол России в Японии.
До революции фамилия Абрикосовых соотносилась с популярными конфетами, путь в царскую дипломатию, где служили аристократы, Дмитрию пришлось прокладывать самому. В летние каникулы со старшим братом он поехал в Англию проверить свой английский язык. Полюбил эту страну, выглядел англоманом и англофилом. Как дипломат, жил по нескольку лет в Лондоне, Пекине и на тридцать лет задержался в Японии. Последним покинул опустевшее посольство, перед тем как над ним подняли красный флаг. В токийском кинотеатре неожиданно увидел в титрах советского фильма свою фамилию и узнал в актере, игравшем главную роль, племянника. Старший брат вошел в историю медицины и науки. Его сын — нобелевский лауреат. Племянник прославился в искусстве, получил звание народного артиста СССР. О них — рассказ далее.
Материал: Лев Колодный
