Журбин — весельчак, Журбин — умница, этакий вечный наш «американский композитор» (любимая тема всех интервью: уехал — не прижился — вернулся — доволен). Вот 65 лет, тут бы вспомнить о былом, о временах хрестоматийного «Орфея и Эвридики»... Но нет-с, он из тех, кто до последнего часа и без высоких слов будет доказывать свой профессионализм (та же песенка «Ах, эти тучи в голубом»). А что, говорит, вон Стравинский и в 80 с лишним хорошую музыку писал! С сыном и внуком. — Есть же расхожее мнение, что музыка — международный язык, так вам в Америке не очень-то дали на этом языке поговорить?
— Международный? Это абсолютно неправильно. Если задумаемся — а понимаем ли мы музыку китайцев, индусов, индонезийцев? Ни-че-го! Вот и моя музыка построена на идиомах, свойственных именно российскому композитору. И стать американским, увы, уже не суждено. И не надо.
— Но вы пытались одолеть Голливуд...
— Пытался. И писал, и звонил, и приходил к разным продюсерам, показывал опусы, все бесполезно, там так не бывает. Они должны сами заметить человека, вытащить его из толпы. А если ты пришел: «Возьмите меня», ну посмеются между собой; откажут вежливо — «Конечно, конечно, очень интересно, но, к сожалению, пока нет». А вот сыну как раз такой шанс выпадал — шанс попасть в Голливуд и на Бродвей, во все эти заветные для любого человека места.
— Так он там состоялся?
— Лёвой я очень доволен. Совершенно отдельный человек, не мальчик, ему 32 года скоро. Много работает, сочиняет, аранжирует, дирижирует, играет по всей Америке и Канаде.
— Но и вы живете на два дома?
— Да, своя квартира в Нью-Йорке, там часто бываю, и, кстати, как раз сейчас предложили написать театральную музыку по одному американо-русскому роману, может, что и получится. У меня там много друзей, большие связи, но я себе уже твердо сказал, что до конца жизни буду жить в России. Здесь мне хорошо, комфортно, уютно, и не собираюсь больше никуда уезжать. Тем более, на днях вручили орден Почета. То есть несмотря на то, что не хожу к начальству, не вступаю с ним в отношения и считаю, что это не дело художника — быть близким к каким-то высшим политическим сферам, тем не менее власть меня почтила, я благодарен, с удовольствием приму...
— Хоть вам нравится. Ведь многие творческие люди говорят о начале конца...
— Нет, здесь, конечно, ужасный бардак, люди ужасно необязательны и обманывают, обводят, к тому же существует сильное денежное давление. Например, чтобы попасть в определенные теле- или радиопрограммы, ты попросту должен быть платежеспособен. Но я никогда никому не платил и платить не буду. Если кому-то нужен, меня и так пригласят. Да и приглашают, так что жаловаться, что зажимают, — не буду.
— Слышал, что на своем фестивале в ноябре вы представите ни много ни мало — аж Четвертую симфонию где-то на час сорок по времени...
— О да, она будет называться «Город чумы». Таково название произведения Джона Вильсона, которое и послужило основой пушкинского «Пира во время чумы». Он, Пушкин, попросту перевел один из эпизодов этой трагедии.
— А вы свободно читаете на английском?
— Ну хоть этому научился в Америке. Я ж там преподавал на английском. Что до Вильсона, так я взял из него иную, нежели Пушкин, сценку — девушка Магдалена встречается со странником, и они говорят об ужасах смерти.
— По времени долго. Не будет скучно?
— Вы знаете, вот Малер — это моя личная путеводная звезда. У него как раз очень пространные полотна, что звучат целый вечер и не терпят возле себя никаких иных сочинений. Ничего, люди слушают. А я как раз иду по стопам Малера. Так что... публика потерпит. Долго ее писал. Обычно-то быстро, а здесь — целых три года, а обдумывал вообще все двадцать. Просто никак не мог сообразить, какую форму этому «чумному пиру» придать...
— А почему чума?
— Что может быть актуальнее? Смысл сочинения — предостережение людям: если они будут так себя ужасно вести, бесконечно грешить, то чума заберет всех! И то, что нынче происходит в Москве — гарь, жара, — не что иное, как та самая чума, которую бог на нас наслал. Чума-то — не болезнь, это понятно.
— Как сказал доктор в финале романа Камю: «Чума — та же жизнь».
— Я рад, что вы это помните. И это правильно. Последние же строки романа я вообще взял для концовки своей симфонии, они будут исполнены на французском языке: «...И наступит день, когда чума вновь пробудит крыс и пошлет их околевать на улицы счастливого города». Эта симфония для души. Никаких денег с ее исполнения я не получу, наоборот — потрачу кучу своих. Но иногда надо делать что-то не только для заработка.
— Вы и так утираете многим нос, скажем, неожиданным появлением шлягера из «Московской саги», это в ваши-то годы...
— А что годы? Были композиторы и покруче — Стравинский писал чуть не до конца жизни. Джузеппе Верди было за 80, когда своего «Фальстафа» создал. Я не знаю, сколько мне бог пошлет. Но именно сейчас работаю очень много. Должен успеть написать все то, что задумал.
— Но вы не работаете на компьютере?
— Тут изящная теория. Я-то продвинутый PC-пользователь. Но с музыкой получилось по-иному. Я старательно освоил несколько музыкальных программ и стал при их помощи писать. Но вдруг увидел, что музыка получается совсем другая, много сил уходит на борьбу с программой, где-то надо нажать, причем постоянно, и музыкальный импульс уходит... Тогда отложил этот компьютер, взял обычный нотный лист, ручку, и... перо заскользило — пишу-то я молниеносно (могу за три минуты целый лист исписать, люди думают — чудо!). И мне самонадеянно кажется, что другой конец ручки, как антенна, упирается в небесный свод, так я и связываюсь с высшими силами, это окрыляет.
— Кстати, мелодии — штука неисчерпаемая?
— Конечно. Меня часто упрекают критики: вот у вас мелодии вторичные, такие уже были. Я говорю — нет, конкретно таких не было! Действительно, интонации, что я использую, имели место. Но я делаю это сознательно. Ведь я человек очень образованный — похвастаюсь: хорошо знаю музыку, классическую и эстрадную. Вот и пытаюсь соткать мелодии из привычных интонаций. Но никогда никто меня еще не упрекнул, что я что-то у кого-то украл. Пример: песня «Ах, эти тучи в голубом». Она очень похожа на песни военных лет. И даже ветераны в полной уверенности пребывают, что «Тучи» существовали во времена их молодости. Но нет! Они ошибаются. Скажу такую фразу: если песня ни на что не похожа, она никому не нужна. А мир мелодий бесконечен, необозрим, надо уметь пользоваться интонациями великих музыкальных произведений, которые были до нас, просто надо умело обходить рифы, чтобы никто не упрекнул тебя в буквальном сходстве.
материал: Ян Смирницкий
