Фунт лиха

Я заехал в редакцию. Забрал свои бумаги и кипятильник. Зашел в бюро пропусков, чтобы сдать удостоверение. Там узнал, что меня только что спрашивали. Представительный мужчина назвал себя: Альберт Хартман. Фамилия знакомая. Была в нашем классе строгая лицом немочка, Маля Хартман. Брат? Брат. Ну, а дело ко мне какое?  Хартман сказал, что я очень кстати оказался без работы. Теперь у меня есть время слетать во Владивосток. Он вице-губернатор края. А приглашает его шеф, Костенко.

- Мы прочли о вас. Но не сочувствуем, а рады. Вам предоставляется редкая возможность.

В его манере говорить начальственная бесцеремонность лихо сочеталась с мягкостью тайского массажа. Мы поднялись на второй этаж в кофейню. Заказали кофе, бутерброды с семгой, две рюмки коньяку.

–  Вообще-то, я в Москве в командировке. Я - доктор, курирую здравоохранение, прилетел по своим делам. Прилетела из Германии Маля.  Прочла в самолете о вашем увольнении. Я сообщил шефу. Шеф говорит: разве еще водятся порядочные журналюги? Ну, давай поверим.

Я молча слушал и удивлялся. Тесен не только мир. Вчера меня уволили из-за Костенко – сегодня он нанимает меня. Если наймет, точно будет думать, что порядочных журналистов уже не осталось.  

Я сказал, что политикой не занимаюсь. Хартман с деликатным ехидством заметил, что настоящий журналист должен разбираться во всем. Пока я соображал, как ответить на этот выпад, он напомнил, что я сейчас без работы, а они хорошо заплатят.  

Я спросил, в курсе ли Костенко, что генерал Бондаренко дает на него показания.  Хартман сказал, что это деза. Генерал не может давать показания. Его арест проведен по технологии похищения. А он хорошо знает уголовно-процессуальный кодекс. К тому же у генерала нет компромата на Костенко.  Потому что нет самого компромата. Костенко – делатель по природе и делам. Тут у меня был повод ухмыльнуться. Мол, делатели тоже чего только себе не позволяют.  

К этому времени мозг ежеминутно сигналил мне, что жить осталось немного, может быть, совсем чуть-чуть. В таком случае, стоит ли бояться чего-то больше, чем смерти? Стоит ли капризничать, если завтра не на что будет лечиться?

Хартман принял мои колебания за мандраж.

–  Я вас понимаю, - продолжал Хартман. – Если усадили в кутузку генерала… Конечно, появляться вам в администрации края нельзя. Мы поселим вас в загородном пансионате, дадим машину с водителем. Встречайтесь, с кем хотите. 

Они уже все просчитали. Я сказал, что если даже соглашусь, то буду искать истину, а не оправдания для Костенко. Так что без обид.

–  Договорились! – Хартман был доволен.  – Полетим, если не возражаете, одним бортом. Послезавтра. Я куплю билеты и позвоню. А пока вот вам на сборы.

Он положил передо мной в конверте тысячу долларов. Я был ошарашен. Меня вот так, чистоганом, еще не нанимали. Я выглядел в своих глазах наемником в чистом виде.  

Хартман сказал, что не исключает слежки за собой. А значит, я могу сей же момент попасть в поле зрения ребят с Лубянки. Мол, у меня есть полное право выйти из игры, если станет горячо. 

Я все же согласился. Решающее значение имела для меня репутация Чубайса. Вот уж кто был глазах людей воплощением дьявола. А против нечистой силы все средства хороши, включая заказное расследование.

 

                                                                       Глава 38

 

На другой день я поехал в наукоград Пущино. Там обласканные предыдущей властью ученые изобрели искусственную кровь, искусственную кожу, сделали кучу других открытий, а теперь бедствовали и один за другим сманивались на Запад. В дороге придумал заголовок для материала «Нужны ли нам мозги?» Оставалось послушать сердитых ученых.

На подъезде к Пущино «Икарус» нырнул в низину и круто взлетел на возвышенность. Чистенький городок стоял на горе, самой высокой точке Московской области. Внизу извивалась Ока. У автобусной станции стояла женщина с овчаркой колли, обе одной масти, рыжие. Я вышел последним. Женщина спросила: не пытались ли сесть в автобус две девочки? Может, им не хватило мест? Я пожал плечами: нет, я ничего такого не заметил. Незнакомка была расстроена. Я спросил, где тут гостиница.

–  Рэмочка, давай проводим товарища, – сказала псу женщина. – Нам ведь по пути, правда?

Она была хорошенькая. Маленький нос правильной формы, а нос, как известно, самая важная часть женского лица, это еще Лермонтов отмечал. Аккуратный рот с родинкой в уголке, стройные ноги и классическая соразмерность роста и веса 165 на 65. Как у Венеры Милосской. Это я уже на глаз определил.  Но она была какая-то замученная. Худая, тени под глазами. Но пыталась выглядеть веселой. «Интересно, что она изобрела? – думал я. – Тоже, наверное, что-нибудь искусственное».

–  А вы чего еще не сбежали на Запад?

–  Я – не то, что вы подумали. Я ребят музыке учу, – ответила женщина.

–  Пианино? – спросил я.

–  Угу.

–  А зовут как?

–  Пианино – «Петрофф». Меня – Ирина.

–  Вот предположим, я впервые слышу, что есть такое пианино – «Петрофф». Как считаете,  невежа я, или невежда? – спросил я.  

–  Если совсем неотесанный, то невежа, а если безграмотный, то невежда. Что вам больше подходит?

Прикольно ответила. Я окинул ее известным мужским взглядом.

–  Голоданием, что ли, увлекаетесь?

Ирина почему-то ответила серьезно.

–  Наоборот, поправиться хочу. Я только что из Трускавца. Там на танцах хохлушки говорили: надо ж иметь такую плоскую фигуру!

–  Представляю, как вы там зажигали, – шутливо проворчал я.

–  Ах, если бы! Там обо мне говорили: гарна жинка, тильки шкода, що такая хвора.

Перед гостиницей стояло несколько автобусов.

–  Это научники съехались: конференция. Быстро к администратору! – заторопила Ирина.

Места еще были, но только в двухместных номерах. Это меня не устраивало категорически. Соседей без ночного храпа мне еще не попадалось ни разу в жизни.

–  Ну, найдите же что-нибудь! – настойчиво просила администратора Ирина.

Было видно, что ее в городе хорошо знают.

–  Ирина Антоновна, все забито.

–  Где тут у вас расписание автобусов на Москву? – решительно спросил я.

Лучше уехать, чем мучиться всю ночь. Храпуны всегда засыпают первыми.

–  Вы надолго? – спросила Ирина.

–  До завтра.

–  Я живу рядом.

Клюшки в регистратуре жадно ловили каждое слово. Но Ирине, похоже, было все равно.

Я удивился:

–  Но вы даже не знаете, кто я.

–  Вы человек, которому негде ночевать. И ваше лицо я где-то видела. Не в криминальной хронике, в фас и профиль?

 

            Квартира трехкомнатная, просто обставленная, с ароматом вкусной еды, собакой не пахнет, стол на кухне накрыт. Салаты, мясо, кувшин с вишневым компотом. Ирина поставила на газ кастрюлю с борщом. Я понял, что нормально поем. Потер руками.

–  В шкафу, – отреагировала на пантомиму Ирина.

Я достал бутылку вина. Взял бокалы. Налил. Сели. Посмотрели друг на друга. Улыбка у Ирины была немного грустная, а глаза смотрели хотя и пристально, но благожелательно.  Она умела читать людей лучше меня. Только я об этом еще не знал.

Борщ с телятиной был отменный. Я не ел такого, даже у мамы. Ирина добавила. Я продолжал есть. Ирина сразу поняла, что у меня не все ладно в жизни. Только вот как меня зовут? И где же она меня видела?

–  Вы журналист, – неуверенно сказала Ирина. Я видела вашу фотографию. У вас там надутый вид, поэтому я не сразу опознала. Возле борща вы смотритесь лучше.

–  А где остальные? – оглядываясь, спросил я.

–  Сын женился, муж – тоже.

Похоже, у нее было органическое поражение мозга юмором.

–  Значит, это у нас свидание?

–  Нет, это у вас ночевка. Пейте компот.

Я взял кувшин за горло. Кувшин выскользнул и грохнулся на пол. Осколки разлетелись по всей кухне. Компот залил полосатое рядно. Рэмочка зашелся в звонком лае. Это была катастрофа, позор, тихий ужас. Я вскочил и растерянно переминался с ноги на ногу.

–  Будете топтаться –  поранитесь, – тихо сказала Ирина.

В ее руках оказалась тряпка.   Через минуту все было прибрано. Но я все еще был в шоке.

–  Ваше свидание продолжается, – успокоила меня Ирина.

Зазвенел колокольчик на двери. Весело загавкал пес. В дверях стояли две ярко раскрашенные девицы.  Они с порога начали извиняться за опоздание. Помыли руки и появились в кухне.

–  Здравствуйте, Валерий Семенович.

–  Здравствуйте, – отозвался я.

–  Это не совсем Валерий Семенович, – сказала Ирина.

Девицам было все равно. Не совсем, так не совсем. Они приехали помыться в ванной, хорошо поесть, отоспаться, чтобы в воскресенье вечером вернуться в свой детдом с подарками и воспоминаниями о семейной жизни. Через минуту за столом стало непринужденно весело. Я слушал разговор, смотрел на Ирину и думал, сколько ей? Младше меня лет на пять, не больше, но выглядит моложе Веры. Вот как, оказывается, может быть.

Ирина выдала мне комнату и постельное белье. Я прилег. Удивительно, совсем не чувствовал себя лишним и одиноким. Пошел в ванную. Но там были девицы. Они о чем-то шептались. Я расслышал слово «тетка».   Потом увидел через неплотно закрытую дверь, что они целуются.

Я прошел в кухню. Ирина мыла посуду.

–  Неужели хотите удочерить этих теток?

–  Надо же о ком-то заботиться.

–  Вам не кажется, что они лесбиянки?

–  Возможно. Они спят в одной постели.

–  И вы способны таких полюбить?

–  Ну, вот Рэмочка. Он же считает меня своей матерью. Руку мне грызет, когда я его лечу или купаю. Но я его люблю.

–  Лучше бы меня усыновили.

Я сам удивился, как серьезно это у меня сказанулось. Ирина поглядела внимательно.

–  Надо посмотреть.

Впервые за много месяцев я уснул без снотворного, спал как убитый, и спал бы еще, но надо было идти к ученым. Я тихонько поднялся, оделся, и хотел так же неслышно уйти, хотя из кухни сочился запах оладий.

Ирина застукала меня у дверей:

–  Вы куда? А ну, за стол!

 

            Я вернулся от ученых часа через два. В квартире играло пианино. Девицы исчезли. Ирина занималась с ученицей.

–  Стоп, – остановила ее Ирина. – Давай еще раз уточним, что ты должна выразить.

–  Как что? Карнавал, – сказала ученица, ковырнув в носу.

Ирина растолковывала:

–  Эту пьесу Григ написал в тот год, когда у него умерла единственная любимая дочь. Однажды он попадает на карнавал. Чудные костюмы, страшные маски, все пляшут и смеются. И вдруг одна маска начинает манить, уводить его куда-то. И непонятно, смеется она или плачет. Григ пытается узнать, кто под этой маской. Но маска ускользает и снова тянет за собой. Они оказываются на скале, внизу бьется о камни холодное море. И тут маска показывает лицо: «Разве ты меня не узнаешь? Я – твоя дочь».

–  А это действительно, была его дочь? – спросила ученица.

–  В том-то и дело, что нет! И вдруг Григ узнает это место.   Здесь могила его дочери. И он уже не верит маске. И тут подходят люди и говорят: будь с нами!

Я спросил:

–  Действительно такое содержание?

–  Нет, я только что придумала, – сказала Ирина. – Но так легче правильно играть.

–  Знаете,  что? Давайте сходим на рынок, – предложил я.

–  А я? – пролепетала ученица.

–  А ты, говорящее полено, сиди и учи, – сказала Ирина.

Здесь ее юмор мне показался грубоватым.

–  Говорящее полено не обидится?

Ирина молчала. Ученица вздохнула и ответила явно ее словами:

–  Обижайся – не обижайся, жить-то охота.

В магазине мы чуть не поссорились. Ирина пыталась расплачиваться за все. Мол, я у нее в гостях. А я думал – на постое. Когда она рассчитывалась, я посматривал на нее. Конечно, она старше Веры. Но почему такое ощущение, что моложе? Эх, Терехов. Надо жить с женщиной своего поколения. Но вот только с такой.

Но каждой очередной покупкой она унижала меня, и я вытеснял ее из очереди в кассу.

–  Как же неприлично вы себя ведете! – шипела она, похожая на взъерошенного подростка, который не уступает в драке.

Кассирша смотрела на нас с терпеливым любопытством.

–  Это вы как со мной обращаетесь? Я все-таки по гороскопу Лев. Вы за это ответите, – возмутился я.

–    А я – Телец, – парировала Ирина. –  И что же мне грозит? Новые рога? С меня хватит!

Я сказал, что ей грозит дальняя командировка. Вылет завтра.

 

                                                               Глава 39

 

Самолет летел на Дальний Восток через наш Крайний Север ночью. Безжизненное пространство. Ни огонька. Будто другая планета. Хартман сидел неподалеку и половину из девяти часов полета отсыпался. Ирина тоже больше дремала, скрывая, что плохо переносит долгие перелеты. Мне не спалось. В голову лезли разные мысли. Я еще не начал себя хоронить, но уже придумывал утешения.

Вспомнил поэтическое определение смерти Афанасия Фета: «Ночь безрассветная и вечная постель». Красиво-то как! Чего ж тогда, кого ни спросишь, говорят, что предпочли бы умереть во сне? Никому не интересно прочувствовать свое умирание. Страх смерти сильнее этого интереса.

Зря ругают нас, агностиков. Мы последовательны и логичны. Если что-то приводит человека на свет божий, а потом ведет по жизни, то точно так же должно и увести. Если у рождения есть хоть какой-то смысл, то, наверное, и у смерти должен быть. А смысл – это еще не конец всего.

Но какой смысл, если рождение почти всегда случайно? Значит, все–таки уходим с концами? Что ж, и в этом случае можно увидеть смысл. Если появляемся на свет случайно, то всем нам, живущим, дико повезло. А значит, сильно убиваться, что срок подходит к концу, как бы даже неблагодарно. Правильней сказать небу: и на том спасибо.

Хартман выспался, и последний час полета мы провели в разговоре. Сначала я получил исчерпывающее объяснение, с чего началась неприязнь Чубайса к Костенко. Магазин в центре Владивостока был продан за 700 миллионов рублей. А гигантский судоремонтный завод с 16 тысячами рабочих -  за 300 миллионов. Пакет акций морского пароходства был оценен в миллиард рублей. Тогда как независимый английский аудит оценил пакет в миллиард долларов.

Предшественник Костенко (ставленник Чубайса) перевыполнял план приватизации. Доля госсобственности упала до 17 процентов. Тогда как рыночные государства оставляют в своих руках до 30 процентов. Приватизаторы получали от Чубайса премии и устраивали роскошные банкеты. А десятки тысяч рабочих и служащих ликвидированных предприятий сидели на макаронах. Приморцы избрали Костенко, и он эту лавочку прикрыл.

Естественно, меня интересовала фигура генерала Бондаренко. Оказывается, этот мужик за 17 лет прошел путь от лейтенанта до генерала. Три звания получил досрочно. Раскрыл 40 убийств и отправил за решетку 11 банд. Фальшивомонетчики приговорили его к смерти. Пережил три покушения.

До Костенко фактическим хозяином края был криминалитет. Вырубались массивы отборного ясеня и кедра. Продавались за рубеж сотни тонн лосося. Из нефтепроводов сливались тысячи  ГСМ* (*ГСМ – горюче-смазочные материалы). Получали незаконную  прописку тысячи граждан Китая. Это была война против государства, которую можно было выиграть только одним способом. Встречной войной.

Но масштабные операции против криминалитета тут же были объявлены облавами. И покатили одна за другой комиссии. А однажды ночью Костенко разбудил лай собаки. Загородный дом был охвачен пламенем. Губернатор едва успел выломать окно и вытащить жену и своих двоих мальчишек.

 

В аэропорту встречала пресс-секретарь губернатора. Молодая и без кольца на правой руке. Я был любезен и раскрепощен. Соблюдая конспирацию, сыграл давнего знакомого. Хотя не понимал, почему секретность командировки так грубо нарушена.

Пресс-секретарь приехала сообщить, что у губернатора сегодня вечером прием. Можно сразу познакомиться с массой нужных людей и с ним самим. Я понял, что Костенко решил провести смотрины. Ну и правильно.

 Я был не готов к светскому мероприятию. В сумке у Ирины тоже лежал совсем не тот наряд. Мы отправились на местную барахолку. О, дальневосточный рынок! Чего там только нет! Я купил японский диктофон со скрытым микрофоном, позволяющим записывать речь человека на расстоянии в сотню метров. Ирина помимо банкетного платья и туфель получила красное кимоно. И себя, конечно, не обидел.

Чопорный прием плавно перешел в непринужденную вечеринку. Стол ломился. Местные министры и адмиралы заметили интерес Ирины к морепродуктам, особенно к омарам. «Будем поправляться», – шепнул я ей. Потом ее уговорили поиграть на фоно. После небольшого концерта министры и вояки принялись ухаживать напропалую.   Пришлось поскучать.

Костенко долго приглядывался ко мне издали. Потом как бы нечаянно оказался рядом с бокалом в руке. Я уже приметил: он собственноручно наливал из бутылки с винной наклейкой, в которой определенно было не вино, а какой-то сок.

–  Что пьете? – спросил я его.

–  Тещин морс.

Я подумал, что губернатор боится отравления. Но мне подсказали, что он вообще не пьет. Что касается тещи, то подробности детства Костенко были не секретом для приморцев. Все знали, что рос он без отца. Мать, деловая женщина, жила работой.  Мальчика опекала мать одноклассницы, на которой он впоследствии и женился. Костенко говорил о теще с нежностью. Я понял, что будет правильно узнать его и с бытовой стороны.

- А вы поручите это своей жене, - посоветовал Костенко. – А то мои женщины будут вас стесняться.

От слова «жена» применительно к себе Ирина не упала в обморок. А на предложение выступить в роли интервьюера ответила коротко:

- Легко.

Костенко поинтересовался, как она перенесла 9-часовой перелет. Ирина совсем по-детски поморщилась.

- А я в первый год работы слетал в Москву 33 раза. Провел в воздухе 600 часов, или 20 суток, - похвастал губернатор.

Это прозвучало у него тоже по-детски. И тоже симпатично.

Ирина сыграла для него какую-то сонату. Он сел рядышком и подыграл. Оказалось, «дьявол» закончил музыкалку.  Как все мужики при власти, он выглядел любимцем женщин. То есть как бы бабником. Но адмирал, ухлестнувший за Ириной, снял недостойное предположение. Когда Костенко пришел в краевой Белый дом, пошли разговоры, что он, такой мачо, заменит прежних секретарш моделями с ногами, растущими из ушей. А новый губернатор сказал журналистам: «Я люблю свою жену и своих двоих мальчиков. Наконец, я люблю тещу. Так что давайте не будем искать что-то в моей личной жизни. Там полный порядок».

            Губернатор сделал свое дело и исчез. Он без того слишком задержался. Его ждали экстремальные дела. Край боролся с тяжелейшим наводнением. Было затоплено 24 района, 12 тысяч жилых домов, 1575 километров автодорог, 122 плотин и дамб. Какая могла быть 48-я комиссия? Но Чубайса и Гайдара это не трогало. 

            Чопорный прием перешел в раскованную вечеринку. За Ириной начал ухлестывать отставной адмирал с железными зубами, что-то шептал игриво на ухо. Я использовал момент, чтобы перейти со своей спутницей на «ты». Предъявил ультиматум: выбирай: или я, или этот козырек.

Ирина воинственно избоченилась:

–  А кто с пресс-секретаршей ворковал? Ужом увивался, соколом летал?

Эх, никто еще не отменял мужское правило – никогда не сознаваться.

–  Это было исключительно деловое общение.

–  Учти, я читаю взгляды, – пригрозила Ирина, принимая мое «ты».

Я усмехнулся:

–  Что ж мужа прозевала?

–  Я в это время сына от тюрьмы спасала.

Наметилось сходство жизненных напрягов.

           Через неделю Ирина улетела обратно. Ее ждали ученики и какой-то престижный  конкурс. Прощаясь в аэропорту, она сказала мне:

–  Ну что. Буду изучать правила пользования львами. Будем сидеть на тумбе и прыгать через обруч.

 

                                                                                      Глава 40             

                                                                Из журналистского блокнота.

Во Владивосток и приморцев невозможно не влюбиться. Холмистый город запружен машинами. У каждого второго жителя - «японка». Пробки с утра до позднего вечера. Но водители проявляют поразительную взаимную уступчивость. Местные одеваются тщательно и нарядно. Еще Чехов отмечал, что «интеллигенции здесь относительно больше, чем в любой русской губернии». В этом смысле можно отметить только одно изменение.  Сегодня приморцы начисто лишены провинциальности. Они считают Владивосток, как минимум, третьей столицей России. Возражать им можно, но едва ли хватит аргументов.

С концертов люди возвращаются толпами, как болель­щики со стадиона. Молодежь с удовольствием поет «Подмосковные ве­чера» и танцует вальс «На сопках Манчжурии». Попу­лярнейшая программа на телевидении - русские романсы в ис­полнении местных артистов.

В советское время, если у приморца была недельная командировка в столицу, он успевал побывать на семи спектаклях... Если суточная — на двух...Раз в три года родители везли детей в Москву, приводили на Красную площадь. Прильнуть к сердцу Родины — эти слова приморцы воспринимали очень конкретно.

Здесь и патриотизм особенный. Патриотизм пограничного населения, живущего на самом краю своей земли. Рядом с народом, который тоже считает эту землю своей. Всеобщий любимец здесь — ансамбль Тихоокеанского флота. К людям в форме отношение особое. Один из попу­лярных шлягеров — «А я люблю военных, красивых, здоровен­ных». Владивосток называют городом в тельняшке. Это неточно. В тельняшке — весь Приморский край.

                

     Труднее всего было разузнать, за что так подловато поступили с генералом Бондаренко. Заманили в городскую прокуратуру, яко­бы, подписать какие-то бумаги. А там засада -  сотруд­ники ФСК (Федеральной службы контрразведки).

           - Приказано доставить вас в Москву.

     Самолет, Москва, Лефортово, оди­ночная камера.

     Оказывается, до назначения Бондаренко регион получа­л в бюджет от штрафов за скрытые доходы 500 миллионов рублей. При нем — только за первые шесть месяцев работы —70 миллиардов. На одну только инвестиционно-промышленную корпора­цию «Феджи» налоговики наложили штраф 5 млрд. рублей.

     Обычно несогласные со штрафными санкциями фирмы пишут жалобы в разные инстанции.  «Феджи» обратилась лично к А. Чубайсу. Почему? Узнаю: президент кор­порации «Феджи» является председателем местно­го отделения партии «Демократический выбор России».  Партии Гайдара, Чубайса.

     

           По замыслу политтехнологов «Демроссии», Костенко должен был заменить некий Черенков. Но сначала его решили сделать мэром Владивостока. Был распространен слух, что в советское время Черенков занимался разработкой психотронного оружия. Хотя на самом деле был всего-навсего начальни­ком отдела военно-технической информации.  

       Его бывшая сотрудница вспоминала под диктофон. Работал он обычно за плотно закрытыми дверями. Для звукоизоляции повесил на стене ковер. Проводил с матросами сеансы гипноза. Брал у них какие-то анализы. На столе у него можно было увидеть книгу «Венерические болезни». Засиживался допоздна и часто ночевал прямо в кабинете. Койка после нажатия секретной кноп­ки выпадала прямо из стены... С наслаждением рассказы­вал в присутствии женщин сальные анекдоты.  Танцевал с девица­ми ламбаду, вращая бедрами. На пляже напялил на се­бя женский купальник и снова кривлялся. 

 

      Голосовать пришли всего 19 процен­тов избирателей. Но при такой явке выборы почему-то были признаны состоявшимися. Черенков стал называть себя «народным мэром». Социальной сферой стала заведовать бывшая проводница. Народным образованием — бывший тренер по гандболу. Социальной защитой населения — горький пьяница.

      «Мы работаем по 20 часов в сутки!» — заявлял Черенков. Дей­ствительно, окна мэрии горели до поздней ночи. Разрабатывались прожекты, как организовать работу мэрии, чтобы каждую про­блему решал свой отдел. Появился отдел стоянок и гаражей. Отдел проблем слепых. Отдел проблем глухонемых. 

      Владивосток обрел славу самого грязного города России. Во дворах лежали тонны мусора и пищевых отходов. По городу бегали крысы, рас­ползались вши, распространялась туберкулезная палочка. 

       У Черенкова не сложились отношения с главами администраций районов. Тогда его осенило: а что если ликвидировать районные администра­ции и командовать Владивостоком  прямо из мэрии? Город затаил дыхание: неужели решится? Решился. И тогда районные адми­нистрации сами отказались работать под началом сумасбродного мэ­ра.

       «Народный мэр» объявил себя больным и велел оборудовать себе больничную палату рядом с кабинетом, в комнате отдыха. На веревочке су­шились носки и трусики. Жена опального мэра сидела в та­почках за его столом и отдавала по телефону какие-то распо­ряжения.

       Черенков пустил слух, что у него проблемы с сердцем. Поз­волил измерить давление. Оказалось 120 на 80. «Но у меня предынфарктное состояние», - пролепетал мэр. — «Тем более вам надо в стационар», - отвечали врачи. После четырех часов уговоров разрешил уложить себя на носилки. И очень оскорбился, когда его не­чаянно понесли ногами вперед.

  

        В ночь, когда Черенкова выносили из мэрии, местное телевидение сообщало телезрителям России, что Костенко совершает переворот. В городе якобы наблюдаются волнения (в кадре — колонны людей с красными флагами). По приказу Костенко в город якобы входят войска и танки. Краевая больница якобы готовится к приему раненых (в кадре ряды коек и что-то говорящий врач). Миллионы телезрителей в стране кипели от возмущения: какой же все-таки негодяй этот Костенко, что вытворяет!

        Как фабриковалась телевизионная ложь?  В кухню «желтых перьев» «ДемРоссии»  меня посвятил (по очень большому секрету) работавший ранее с ними оператор:  «У корреспондента ВГТРК* (*ВГТРК – сегодня канал «Россия-1») В-ского — огромный архив ранее отснятых сю­жетов. Он достает тот, который ему требуется в настоящий мо­мент, выбирает из него нужные кадры и выдает их за только что отснятые. Возьмем, к примеру, сюжет о так называемом перевороте. В-ский взял кадры демонстрации, когда владивостокцы «отмечали» трехлетие развала Союза. Достал из архива старый сюжет о переходе на платное лечение, когда врачи показывали ему пустующие палаты. С показом «ввода» войск тоже проблем, я думаю, не было. Таких кадров у любого оператора — море. А дальше — дело техники. Не­большой монтаж, берущий за живое текст.   У А-вой – супруги В-ского, надо признать, бойкое перо…На журналистских попойках А. провозглашала тост: «Да здрав­ствует краевая администрация — источник наших гонораров!»

         

           Во всех дьявольских хитростях демороссов надо было не только разобраться, но и добыть улики. Чьи-то показания я записал в открытую, по договоренности, чьи-то – шпионскими способами. Ирина сидела с включенным диктофоном на улице, а я беседовал по душам с носителем ценной информации – с микрофоном в кармашке. 

          Но политики чаще всего не оставляют улик. Не было их и на этот раз, по крайней мере, прямых. Но когда косвенные улики выстраиваются в один ряд и говорят об одном и том же, они выглядят, как прямые.

          И все же мне повезло. Один местный предприниматель получил письмо от самого Гайдара – с предложением сотрудничества. И вот это письмо в моих руках. Гайдар просит оказать его партии материальную поддержку. Не безвозмездно. За 200 миллионов рублей обещал возможность «принять участие в мероприятиях партии, носящих эксклюзивный характер». В слове «эксклюзивный» был заложен тонкий смысл. Мол, придя к власти, мы расплатимся с лихвой.

       Немного короче, но не менее откровенно звучал другой посул. «Пожертвование 500 миллионов потребует специального обсуждения». Что имелось в виду здесь? Можно было строить разные предположения. Но трудно было уйти от очевидного вывода. Гайдар не так щепетилен, как хочет выглядеть. Ради власти он готов проявить и цинизм. А сейчас он просто очень осторожен.

       Еще очевидней был другой прокол Гайдара. Глава СЭЗ (свободной экономической зоны) Находка» был уличен в незаконной приватизации портов. А также использовал не по назначению триллионы рублей, выделенных правительством на развитие СЭЗ «Находка». Спасаясь от прокуратуры, Устинов срочно протырился в Госдуму, вступил в партию Гайдара и выставил свою кандидатуру на губернаторских выборах.  Политтехнологи демороссов понимали, что один Черенков для Костенко – не противник.  А двое, Черенков и Устинов, могут растащить голоса.  

      

        Два-три раза в неделю Костенко приезжал в местную кардиологию. 44-летний некурящий, непьющий мужик, в прошлом чемпион края по бегу на 110 метров с барьерами час-другой

лежал под капельницей. Врачи настоятельно рекомендовали усилить сердце перед  48-й комиссией. На этот раз летели 40 ревизоров… 

     Я побывал в родном для Костенко Дальнегорске. На въезде в рудник сторож с венич­ком стряхнул с колес машины грязь в совочек. Рассказал, что Костенко первое время сам поднимал окурки, спички. «Теперь глава компании другой, но окурков или спичек вы не увидите».  

      Любого, замеченного в выпивке, Костенко лишал двухмесяч­ного заработка. Опоздание, курение в неположенном месте, разбрасывание мусора тоже наказывалось рублем. Питание пятиразовое и бесплатное. Столовые из резного кедра. Костенко терпеть не мог столовки, где мужики сидят в телогрейках и едят из алюминиевых мисок. Ненавидел стандартные совковые общаги. Построил не­большие домики с балкончиками, с мансардами. После работы ребята шли в сауну. Отдыхали, а потом резвились на хоккейных площадках, в небольших спортзалах, в теннис играли, на биль­ярде.  

      Построенные Костенко с нуля четыре рудника и пять фабрик работали, как ча­сики. В свои 44 года он мог с полным правом сказать себе: пришло его вре­мя. У него была все возможности стать одним из крупнейших промышленников Дальнего Востока, а может быть и всей России. Его оклад был на не­сколько порядков выше жалованья главы администрации края.

       Но он стал губернатором. Зачем? «Я видел, как валится страна», — скажет мне Костенко.

           Деловой, но политически неосмотрительный, он сказал однажды, что Россия ломается по Уральскому  хребту. Имел в виду экономический разлом из-за идиотских тарифов. Но гайдары и чубайсы схватили его за язык и пришили сепаратизм.

                           

                                                                        Глава 41

 

И вот три недели работы позади. Хартман вручил мне белую «Тойоту-Марк-2»» с правым рулем. Подержанную, местами даже слегка подгнившую. Но - личный подарок губернатора. «Ласточка» из его гаража. А подарками надо довольствоваться в любом их виде.

           Правый руль есть правый руль. Удобно выходить из машины сразу на тротуар. А вот каждый обгон – смертоубийство. Но через несколько километров горной дороги я почувствовал себя вполне уверенно. Ставил те кассеты, что были в бардачке: Таню Буланову, Вилли Токарева, Шуфутинского. Что самое удивительное – почти не болело горло. Раз за разом сглатывал слюну. Проверял ощущения. Нет, горло не болело. Неужели пронесло? Но в Москве меня ждали анализы. И я говорил себе: не спеши радоваться, парень!

 

Запах выпечки просачивался на лестничную площадку. Я позвонил в квартиру. Мне ответил заливистый лай. Дверь открылась. Навстречу вылетел жизнерадостный Рэмочка, размахивая пушистым хвостом и норовя лизнуть в лицо. Ирина держалась намного сдержанней.

–  Какое ласковое животное, не то, что некоторые, – проворчал я, поглаживая собаку.

–  Моя нежность на столе, – отвечала Ирина.

           –  В детстве я, как видишь, была толстая, носик пуговкой, – рассказывала о себе Ирина, показывая фотографии. – Любила наряжаться во все мамино. Надену ее платье в горошек, туфли на мощных каблуках, насандалю губы, выхожу к гостям и пою: «Приходите свататься, я не буду прятаться, я невеста неплоха, выбираю жениха». Но воспитывали меня в полном неведении о моей смазливости. И в полном неведении, откуда берутся дети. В четырнадцать лет я была уверена: если меня кто-нибудь поцелует, я тут же забеременею.

–  Что так сладко-то? Негодяй, однако,  – шептала она ночью.

Я молча улыбался.  Вот это по-нашему. «Негодяй» звучит куда сексуальней, чем «милый» и «дорогой».

Потом Ирина ушла в свою комнату. Имела привычку спать одна. Это тоже понравилось мне. Всегда удивлялся нелепому супружескому обыкновению спать в одной постели.

Утром я начал работать, и через каждый час получал в виде премии чашечку кофе. А потом были блины. Настоящий дом – это запах теста и блинов. К вечеру первая глава был готова.

–  Давай сюда!

Ирина схватила машинописные листы и скрылась в своей комнате. Появилась с поправками. Все замечания были по делу.           

           

           Я хотел знать об Ирине все. И она рассказывала, рассказывала:

–  Я рвалась из Брянска. Это был, можно сказать, вопрос жизни или смерти. Не хотела жить в этом городе. Хотя потом, когда приезжала, всегда удивлялась: чего мне там не хватало?

Поехала поступать в МГУ, и встретила там Валеру, своего будущего мужа. Хотела поступить на филфак, а он уже там учился. Точнее, заканчивал учиться. Он приехал в Москву вообще из какой-то ростовской станицы. Но был не по-деревенски изящный, и снаружи, и внутри. Утром просыпаюсь в общаге, по комнате разбросана сирень. Валера уже наворовал и кинул в окно. Это из тебя, Юра, слова надо выдавливать, как из тюбика. А там был фонтан. Валера хорошо говорил по-немецки и постоянно твердил: Du bist maine Scicsain! Ты моя судьба! Говорил и другие слова, которые ждет женщина. Типа: «Наконец-то я тебя нашел». «До тебя я не жил на свете». «Ты не будешь работать, но у тебя будет все». Из Лермонтова шпарил: «И будешь ты царицей мира, подруга вечная моя».

Хотя иногда Валерика заносило: «Даже если тебе ногу отрежут, я все равно буду тебя любить». Это даже для моих ушей было слишком. Но все равно я купилась на эту иллюзию обожания. Меня даже не остановило, что у него уже была жена и маленький сын. Правда, он сказал, что разведен, а на самом деле разведен не был. А тут ему подфартило. Подвернулась возможность поехать в Германию, в группу советских войск переводчиком. И он женился на мне по военному билету. До сих пор не понимаю, зачем я ему была нужна. Я бегала в ванную с токсикозом, а он – по гарнизонным потаскушкам. Рога на мне стали расти почти сразу же после свадьбы, но они мне как-то не мешали. Считала, что раз вышла, то должна терпеть. Платила за него алименты из своей зарплаты, потому что всегда получала намного больше. А Валера говорил, что его не устраивает мое развитие. Я выслушивала его замечания (во время ссор он меня иначе, как дурой не называл) и давала себе слово перерасти его. И, думаю, переросла. Мы дважды разводились, причем, я делала это по-мужски. Отдавала ему половину нажитого, хотя оставалась с ребенком. И он с достоинством забирал свою долю. А потом возвращался ни с чем, безо всякого приданого. И я его принимала – ради сына.

Женщины рожают для себя. Но мне не надо было обыкновенных детей. Я считала, что должна родить и воспитать гения. У меня был на это кураж. Конечно, мечтала, чтобы первым родился сын. Он вырастет большой и красивый, и мы будем идти рядом, и все будут на нас оглядываться. Но бог наказал меня.  То ли у нас с Валерой оказались разные резус-факторы, как мне объясняли медики. То ли еще по какой причине… Короче, у нас могли быть только болезненные дети. И поэтому на Славике я остановилась. Но он рос совсем не таким, каким я его представляла. Хотя я вкладывала в него все силы. Он часто и серьезно болел. Болезненное состояние изуродовало его психику. Он считал, что я в этом виновата. Он вырос совершенно не приспособленным к жизни. Доверчивым и безрассудным. Это и привело его в тюрьму. Там над ним издевались. А я бегала туда каждый день с двумя полными сумками. Одна – для надзирателей, другая – для камеры, где сидел Славик. Кража была мелкая, через два года его выпустили, но он вернулся совершенно чужим человеком.

Слушая Ирину, я понял, что меня привлекает в ней, помимо всего прочего. Она хлебнула того же, чего нахлебался я. Мы – как двое потерпевших.    

 

            Позвонили из профильного института. Велели немедленно приехать. Заныло под ложечкой. Значит, подтвердилось. Как же некстати! Жить хотелось, как никогда.

Врачи сказали, что мне повезло: опухоль только в начальной стадии. Одолеть эту гадость можно курсом лучевой терапии. Я сказал, что осиплость прошла. Врачи полезли в рот, что-то там увидели и решили облучение отложить. Но снова взяли ткань на биопсию.

Через две недели я позвонил в институт. Мне сказали, что могу отпраздновать второе рождение. «Ничего нет». В это чудо страшно было верить

 

            Очерк под названием «Травля», прежде чем выйти отдельной книжкой, был опубликован частями в разных газетах и журналах. Генерал Бондаренко вышел из тюрьмы. В декабре 1995-го года 82 процента приморцев отдали свои голоса за Костенко. Желтые перья «Демроссии», похоже, сами устали от своего хамства. Покусывали губернатора, но без прежнего возбуждения. Видимо, упали гонорары.         

Позвонил Хартман. Спросил, какие у меня будут пожелания. Он имел в виду размер гонорара. Я не знал, что сказать.

–  Губернатор предлагает обмен, – сказал Хартман. – Вы решили его проблему. Он готов решить вашу проблему.

Я сказал, что мои запросы ему не потянуть…

–  Обижаете, – сказал Хартман.

 

            Обставив свою новую 40-метровую однушку, я понял, что жизнь в командировках сыграла со мной незлобивую шутку. Квартира напоминала гостиничный номер. Ирина ревниво наблюдала за этими хлопотами. Была уверена, что квартирная свобода мужчине противопоказана.

–    Избыток возможностей – страшный соблазн.

Я мысленно говорил ей. Эх, Ирина!  Это молодость приспосабливает под идеалы свои бурлящие гормоны. А в зрелые годы найти свою половину – совсем не то, что обычно думают. Настоящая половина вертикальна, а не горизонтальна. В молодости человек ищет то, что ему надо.  Или то, что ему кажется, что надо. А зрелость, наоборот, отказывается от того, чего не надо. Выбирает, с кем можно жить до конца своих дней. Короче, зря она тревожилась. Мне не нужно было, помимо нее, никого.

            –  Не понимаю Веру, – говорила Ирина. – Всех своих женихов старше на семь лет я считала стариками. Никогда на ее месте не вышла бы за тебя.

Такой выпад нельзя оставлять без ответа. Я огрызнулся.

–  А я бы тебя и не посватал.

– Для тебя жениться – все равно, что сесть в тюрьму. - развивала свой взгляд на меня Ирина. –  И дети у тебя, как я понимаю, никогда не были на первом плане.

–  С чего ты взяла?  Я хотел много детей. Это во мне сидело.

–  По молодости, ты бы и от меня гулял. Когда бы я возилась с очередным ребенком, - продолжала гвоздить Ирина. — Ты ж не умеешь себе отказывать.

–  Я бы боялся потерять тебя, – возражал я. –  Рано или поздно ты бы меня объездила.

–  Нет, Юра, – вздыхала Ирина. – Не умеешь ты до конца принадлежать никому.

 

           Позвонили из журнала, где собрались самые кондовые перья из «Правды», «Известий»… Предложили опубликовать весь очерк частями. Ну, правильно. Если у нас общий враг – Ржавый Толик – как же нам не посотрудничать.          

В кабинете главного редактора меня ждал сюрприз. За письменным столом восседал… Сыр.  А за накрытым столом для заседаний редколлегии сидели моложавые динозавры упомянутых изданий. Отмечали чей-то день рождения.

Бывшие правдисты и известинцы посматривали косо. Припоминали мои публикации в «демократической» прессе. Завязался умнявый треп.  Почему наш социализм откинул кеды? И есть ли у него шансы на оживление? Оказалось, собеседники не читали Чаадаева: «Социализм победит не потому, что он прав, а потому, что не правы его противники». Как в воду глядел! Противники осознали свою неправоту, реформировались в целях самосохранения, и социализм задрал лапы.

Что из этого следует? А то, что мысль Чаадаева не устарела, только будет действовать с точностью до наоборот. У социализма появится второй шанс, если только его противники, уверовавшие в свою правоту, окажутся неправыми в новой реальности.

Сыр предложил хорошую должность. Но было ясно, что в этой редакции мне не прижиться. Конечно, шеф будет простирать опекающую длань. Но – этого мне только не хватало - к концу карьеры ходить в фаворитах. А если точнее, я просто устал. Не было ни зуда, ни страсти, ни тяги к деньгам. Надо было завязывать с древнейшей профессией.

Я спросил Ирину, выдержит ли она, если я обопрусь на ее хрупкие плечи. Мне требовалось полгода. Я решил вернуться к истории с Дашей - написать небольшую повесть, которую можно было бы переделать в киносценарий. Ирина давно уже собиралась сказать, что ей порядком надоели мои командировки. Конечно, она прокормит меня, нахлебника-иждивенца.

 

Глава 42

Наконец-то позвонила Женя. Мы встретились в кафе на Тверской. Сели у окна. Мимо шли красивые люди. В центре каждого столичного города по странной закономерности всегда много красивых людей. Дочь была одета дорого и изысканно. Неужели Олег стал хорошо зарабатывать?

–  Папка, это я хорошо зарабатываю.  - она взяла меня за руку. –  Папка, прости меня. Я стала лучше тебя понимать. Я вообще живу теперь больше головой. Очень хочу развиваться и расти. Только мне часто становится страшно. Мне кажется, что я не успеваю жить. В меня будто встроены часы, и они тикают, тикают.

Женя вгляделась в меня экспертным женским взглядом:

–  А ты изменился. Стал спокойным, гладким. Хотелось бы взглянуть, кто на тебя так действует.

Договорились устроить себе легкий стресс. А вдруг моей дочери не понравится моя женщина? А вдруг моей женщине не понравится моя дочь?

 

Женя приехала в Пущино голодная. Ирина была на работе. Я разогрел борщ в подвернувшейся под руку кастрюльке. Дочь уплетала борщ за об щеки, когда Рэмочка встретил Ирину в прихожей радостным лаем. Женя перестала есть. Я напрягся.  От того, как они посмотрят друг на друга, зависели их дальнейшие отношения.

 Потом Ирина признается мне, что страшно нервничала. Это она-то, видавшая виды училка. На нервной почве она и устроила мне скандал в первый миг появления в кухне.

–  Юра, ты в чем борщ грел? Здравствуй, Женя! В этой кастрюльке? Господи! Женя, как тебе мой борщ? Это ж Рэмкина кастрюля! Я в ней ему кашу варю. Как ты ее вообще нашел? Женя, за твоим отцом нужен глаз да глаз. Это ж надо из всех кастрюль взять именно эту!

Рэмочка зашелся в веселом лае, только непонятно на чьей был стороне.

Женя уже вставила в этот поток свой восторг насчет борща, и когда поток иссяк, заметила с шутливой строгостью:

–  Ирина Антоновна, учтите, мама все еще любит кой-кого и ждет.

Ирина ответила, не раздумывая:

–  Ну, во-первых, Женечка, мы не можем любить тех, кого однажды разлюбили. А, во-вторых, Женечка, папку твоего я никому в обиду не дам, сама обижать буду.

Ирина  повела дочь в лоджию, где открывалась панорама Приокского заповедника.

–  Господи, красотища-то какая! –  восхитилась Женя. – А воздух!

Она не могла держать в себе секреты и информацию. Тут же выдала главную новость своей жизни.

- Папка, а ведь мы с Олегом сейчас дома больше не живем, квартиру снимаем.  Страсть как любит руководить не своей жизнью мама.

 

           Следом за Женей появился Стасик. Съев тарелку харчо, он попросил добавки и поинтересовался, нет ли у Ирины одинокой подружки. Ему тоже хочется бывать в маленьком городке, дышать чистым воздухом, отдыхать от Москвы. Съев добавку, отвалился от стола и высказался о харчо более определенно: все-таки Феня готовит это блюдо лучше.

Решили сфотографироваться для альбома. Брат встал рядом, развернул плечи.

–  Стасик, не вытягивайся, – сказала ему Ирина. – Ты и без того выше Юры на пару сантиметров. Хотя, возможно, я преувеличиваю. На полтора.

–  Это она за харчо сводит с тобой счеты, –  сказал я брату.

Потом я фотографировал их. Стасик как-то слишком уж закинул руку на шею Ирине.

–  А ведь тяжело, – сказала она и убрала руку. – Юра, а ты будто не замечаешь?

Мне вдруг вспомнились слова мамы.  

–  Младшим нужно уступать.

Ирина еще не знала, что это всего лишь цитата. Сдержанно возмутилась.

–   Ты сам-то понял, что сказал?

Стасик, как обычно, много балагурил. Ирина смеялась над его хохмами и анекдотами, хотя не все они годились для первого знакомства. Но в ее смеющихся глазах, чего я раньше не примечал, стыл холодный сторожок.

Когда брат уехал, она спросила.

–  Так я не поняла, мне всерьез искать ему подружку? Я-то ведь могу сосватать. У нас в музыкалке полно резведёнок.

Я сказал, что это всего лишь шутка.

–  Неужели ты на его Феню так же руки складываешь? – спросила Ирина. – Нет? Тогда почему он себе это позволяет? Считает себя неотразимым? И эти шуточки ниже пояса.  Неужели он думает, что это смешно?

–  Но ты же смеялась.

–  Я проявляла такт, а он – что?  

Ирина посмотрела на меня с сомнением: сказать или не сказать?  

–  Стасик поделился странным мнением о тебе. Мол, с тобой бывает трудно. Ты бываешь тяжелым, грубым, черствым.  Но ты не подлый. Заметь, я его не спрашивала, какой ты. Еще не хватало! Он сказал это ни с того, ни с сего. Как бы ободрил меня. К чему это? Я же должна знать, как вести себя с ним дальше.  Жены не должны разводить братьев.  

Я сказал, что у меня нет объяснений.

–  А я могу сказать, что означают эти слова.  Мол, он очень порядочный, и ценит в людях неспособность к подлости.  Мол, он морально выше, и потому имеет право давать такие оценки.

Я слушал и думал: а вот интересно, мне бы пришло в голову сказать что-то подобное Полине?  Мог бы я взять на себя такое право?   

Вот так мы и живем, родные люди. В двух иллюзиях. Одна иллюзия – что тебя могут понять. Другая – что ты можешь понять. Хотя, кинологи говорят: даже собачий нюх безошибочно действует только в 70 процентах случаев.

 

Глава  43

 

Возвращаясь из Москвы, я подъехав к дому в Пущино и по привычке взглянул на окна. Часы показывали десять вечера, а окна были уже темные. Обычно Рэмочка встречал радостным лаем, а тут вышел в прихожую молчком, виновато виляя хвостом. Я включил свет в гостиной. Ирина лежала на софе лицом к стене. Тонкие плечи ее подрагивали.

–  Хреновые дела у меня, Юра. Опухоль нашли в правой груди. Вроде бы, в начальной стадии, а на самом деле – кто знает… Сделать операцию более-менее надежно – это отнять грудь.

Меня обдало холодом. Вот, оказывается, кто следующий. Вера может с облегчением вздохнуть.

Ирина прижалась ко мне, как ребенок:

–  Если ты настоящий друг, найди мне хороших таблеток. Ты понял, о чем я? Я должна знать, что они у меня есть. Так мне будет спокойнее. Я считала себя крепким орешком. Но этот диагноз раздавливает.

Однако она довольно быстро взяла себя в руки. Перед обследованием в Каширке нарядилась во все лучшее и даже пыталась шутить.

–  Для того, чтобы тебе сочувствовали, нужно хорошо выглядеть.

Хирургу жалко было уродовать красивое женское тело. Он по-мужски предупредил меня.

–  Учтите, придется почистить капитально.  Одну грудь придется отнять.

            Женя сказала, что даст на операцию столько денег, сколько надо. Мне хватало своих сбережений. Но для дочери это было дело принципа. Нет, она должна помочь Ирине Антоновне.

За день до операции Ирина надела красное кимоно, прошлась по комнате, крутнулась перед зеркалом.

–  А что, я еще ничего. Смотри, какая талия. А грудь!

Грудь у нее была на редкость красивой формы. И вот – половины не будет.

Хирург как сказал, так и сделал – почистил капитально. Операция шла четыре часа. Наркоз был глубоким. Но когда, наконец, все кончилось и к Ирине вернулось сознание, она чуть не задохнулась в реанимации. Врачи вытащили ее с того света.

 

            Женя требовала общения. В назначенное время я подъехал к знакомому дому. Был поздний вечер. Шторы в кухне были, как всегда, раздвинуты. Женя и Вера что-то выясняли. Появился Олег, сказал что-то резкое теще и исчез. Ругань нарастала. Вера замахнулась на дочь.

Из подъезда вышел Олег. Сел в свою «шестерку», взвизгнул тормозами и уехал. Сбежал от скандала.

Подъехала маленькая машина, «Пежо — 206». За рулем молодая женщина говорила по мобильнику. Потом включила освещение салона и стала копаться в сумке. «Лора!»

Дверца «Пежо» открылась. Лора решительно зашагала к моей машине. Села на переднее сидение. Салон заполнился запахом дорогих духов.

–  Как интересно получается. Похоже, вы помолодели, а я — постарела. Почему не спрашиваете, как живу?

–  Как живешь? —   как попугай, спросил я.

–  Скучаю по Жене. Мы редко видимся.  Я закурю?

–  Кури.

Лора зажгла тонкую сигаретку.

–  Вы, наверно, благодарны Жене. Невольно помогла вам уйти. Я знала, что рано или поздно вы уйдете.

К дому подходил высокий худой парень. Он приостановился у «пежо», увидел, что в машине никого нет, и вошел в дом. Это был Денис. «Как же он вымахал!»

–  Вам за него не страшно? – спросила Лора. –  Или вычеркнули его? Вы его вычеркнули, Юрий Леонтьевич, – закончила она осуждающим тоном.

Я ответил терпеливо:

–  Лора, я, конечно, плохой человек. Но когда хорошие люди мне об этом напоминают, я начинаю думать о себе лучше. Пошла бы, вытащила Женю.

–  И то, правда. А то стоит сейчас насмерть, а потом будет пить валерьянку.

Лора решительно пошла в дом, и спустя время вернулась с Женей.

Дочь была тихой и опустошенной. Она выкурила сигарету у машины, потом села на заднее сидение.

–  Снова в квартире вокзал. Куча родственничков, сумки, чемоданы. Снова Денису негде спать. Ночует парень неизвестно где. И слова не скажи.

Потом призналась, что просила у матери денег. Та допытывалась: зачем?  «Я могу взять у тебя своих тысячу долларов, не объясняя, зачем они мне? – спрашивала Женя. – «Нет, не можешь!», – отвечала Вера, догадываясь, зачем понадобились дочери деньги.

–  А ведь приходила поделиться с мамочкой: еду в Лондон на курсы переводчиков, – с горечью сказала Женя.

 

            Эту неделю я жил в Москве, чтобы ездить к Ирине. Едва поднялся в свою квартиру, как зазвонил телефон.

–  Юрий Леонтьевич, гляньте в окно.

Я вышел на балкон и посмотрел вниз. Там стоял уже знакомый маленький «Пежо». Лора вышла из машины, махнула рукой и сказала в мобильник:

–  Кого вы больше боитесь, Юрий Леонтьевич? Меня или себя? Меня бояться не надо. А себя вы умеете держать в руках.

Лора окинула взглядом квартиру, провела пальцем по зеркалу в прихожей. Обнаружила пыль. Усмехнулась. Поняла, что Ирина редко здесь бывает.

Увидела на письменном столе фотографию Ирины.

–  А ваша Ирина Антоновна действительно ничего.

Зашла в ванную, поправила прическу.

–  Сколько лет мы уже знаем друг друга, Юрий Леонтьевич? Впервые я вошла в ваш дом, когда мне было двенадцать.

–  Быстро стареет молодежь, — обронил я, включая чайник. – Ты-то как живешь?

–  Любовь – в наше время немодна. Моден прагматизм. Как вам вообще наше время, Юрий Леонтьевич?

–  Время — это люди.

–  А как вам люди?

–  В нас все меньше и меньше русского. Точнее, того лучшего, что было в русских. И все больше худшего, что есть в нерусских.

–  А я занялась издательским делом, – сообщила Лора. – Хочу что-нибудь такое закрутить, замутить. Когда есть деньги, это нетрудно. Нанимаешь профи, и они все делают, а ты учишься на ходу. Я очень обучаемая, Юрий Леонтьевич, если вы этого еще не знаете.  Между прочим, мои издатели – люди в основном вашего возраста. Мне скучновато с моим поколением. Хотя… Мне и с мужем скучновато. Он богатый, но неинтересный. У него на уме только работа и деньги.

Я рассмеялся:

–  Я еще хуже. У меня в голове только работа.

Чашки, банка с кофе «Egoste» и сухой торт уже были на столе. Мы сели. Лора посмотрела на меня взглядом деловой женщины.

–  Я показала своим издателям ваши очерки, книги. Я не говорила им, что мы хорошо знакомы. Просто попросила дать оценку, можете ли вы представлять для нас какой-то интерес, как автор. Они сказали, что это добротная журналистская проза. А многие ваши очерки – это заготовки интересных киносценариев. Так что у меня к вам чисто деловой подход, а вы что-то нервничаете.

Мы вышли на балкон. Перед нами открывалась панорама Москвы-реки.

–  Сегодня ночью читала женский роман, – сказала Лора. – Там есть интересный монолог. Хотите, прочту по памяти?

–  Давай, – сказал я.

–  Вы подпустили меня слишком близко. Но вы не виноваты. И никто не виноват. Так уж получилось. Но теперь я всех сравниваю. И раньше сравнивала. Я где-то читала, что мужчины живут забыванием, а женщины – памятью. Так вот, я все помню, даже, какая кожа на ваших руках и как пахнет у вас возле уха. Вы всегда считали, что слишком стары для меня. А я уверена, что рядом со мной вы еще очень долго будете молодым. Как там у Конфуция? Ничто не бывает рано или поздно. Все бывает только вовремя.

–  Неплохо – сказал я. –  А может, это твое? Тебе не издавать других надо, а самой писать.

–  Научите – буду писать. Я очень обучаемая, Юрий Леонтьевич. Ну, так что? Контракт?

Я сказал, что мне сейчас не до планов и новых проектов.

Стоя на балконе, я смотрел вниз. Лора подошла к своему «Пежо», но не взглянула на мой балкон, не помахала рукой.

Я налил себе еще кофе. Плеснул коньяка. Неужели у нее все так серьезно? Очередной треугольник, но на этот раз, кажется, последний в моей жизни. Только раньше я даже не пробовал бороться с соблазном, поскольку всякое новое увлечение приходило в то время, когда прежняя любовь кончалась. А к Ирине я не охладел. Я просто еще не знал, как мне теперь любить ее, после операции. Получится ли любить по-прежнему? Я этого еще не знал. Я знал только, что не хочу ее потерять. Без нее я с любой женщиной снова буду один. А это значит – мне нужно порвать с Лорой. Но тут в голову пришла мысль, которая меня ужаснула. А что, если я резко порву с ней, то она будет желать смерти Ирине?

 

Глава 44

 

Я строил дачу. Точнее, хлопцы с Украины, пилили, стучали, весело перебрасываясь словами, а я орудовал лопатой. Вскапывал землю под плантацию клубники и малинник. И той и другой ягоды должно хватать при любом количестве гостей. Ирина выкапывала в лесу крохотные деревца и сажала их возле дома. 

–  Ира, земля забирает красоту, —   предупредила соседка, всю жизнь проработавшая в лесничестве.

Она была постарше Ирины, но ей казалось, что намного. Она уж всяко подъезжала, чтобы узнать поточнее. Но Ирина не выдавала возраст.

Однажды соседка не выдержала:

– А ну, покажи зубы.

Пришлось Ирине показать. Соседка успокоилась. Я вытащил из багажника знак «Дорожные работы».

–   Откуда это? — удивилась Ирина.

–   Валялся на дороге. Подобрал.

Я прибил знак к шесту, воткнул в огороде, взял фотоаппарат.

–   Вставай.

Ирина с лопатой в руках встала под знак в позу стахановки, изобразила улыбку.

Я работал, не приседая, с утра до вечера. Ирина тоже не могла оторваться от грядок, чтобы пойти в дом и что-нибудь попить. На этой почве происходило выяснение, кому идти за соком? Я проявлял мелочность и не уступал. Но сегодня на меня что-то нашло. Я накрыл на веранде стол и пригласил Ирину отобедать.

–  Так и знала, — сказала Ирина. — Колбаса, селедка, лук, черный хлеб, водка. И — на газетке! Что такое свежая газета? Это газета, на которой еще не ели.

–  Неблагодарная, —  ворчал я.

У меня заиграл мобильник.

–  Папка, — послышалось в трубке, — Звоню, между прочим, из Лондона. Можешь поздравить. Получила сертификат переводчицы.

–  Детеныш, поздравляю! — с восторгом отозвался я. — Слушай, ты куда пропала? Две недели — ни одного звонка.

–  Детенышу через два месяца стукнет двадцать два, — напомнила Женя, — Подарок приготовил?

Я виновато вздохнул.

–  Никогда не знаю, что тебе купить.

–  Встреть меня, папка, когда прилечу. У Олега проблемы с машиной.

–  Почему не звонила? Говори громче, плохая слышимость, — орал я в трубку.

–  Болела, папка. Что-то вроде гриппа. Валялась, как тряпка. Как там Ирина Антоновна?

–  Ворует саженцы в лесу.

–  Передай, что я рада за своего папку.

–  Спасибо, доченька. Мы тебя тоже очень любим. Когда обратно?

–  Примерно через неделю. Раньше не получится.

Я открыл бутылку пива, налил в кружки.

–  Как приедет, вези ее сразу сюда, — чокаясь, сказала Ирина. – А то мне ночью не с кем поболтать.

–  Сразу сюда – сюрприза не получится. Давай хотя бы дом достроим.

–  Разве тут главное дом?

Ирина была права. Нам здорово повезло. Это был маленький лесной хутор.  Я купил у бывшего лесничего старый, полусгнивший дом. Кругом сосняк, рядом пруды.  Пахло дымком соседского костра. Припекало солнце. В небе стоял щебет птиц. Вишни только собирались расцвести. Кругом все хотело жить и радоваться.

–  И не вздумай ее воспитывать, — наставляла Ирина. — Забудь, что ты отец. Мне нравится, что она не ревнует тебя ко мне. Вообще, иметь такую дочь — счастье.          

Щебет птиц забивал стук молотков. Почки старых яблонь уже готовы были выбросить бело-розовый цвет. Среди берез кружили майские жуки. Ирина убрала со стола и принялась рыхлить клубнику. Я сел под старую яблоню и стал рисовать эскиз веранды.

 

                                                                          Глава 45

 

Через неделю я встречал дочь в аэропорту. Высокая, белокурая, с влажными карими глазами и ярким пухлым ртом, Женя выделялась в толпе.

–  Ой, папка, как же я соскучилась!

Она обхватила меня за шею и поцеловала в щеку напомаженными губами. Я принялся стирать помаду. Она помогла мне носовым платком. Сделала выговор.

–  Почему без цветов? Когда я научу тебя дарить дочери цветы? Ну, что? Едем к тебе?

–   А может, все-таки домой? - это Олег словно из-под земли вырос.

–   Олежка! — Женя повисла у мужа на шее.

Олег отстранился:

–  Что-то произошло, малыш?

Меня от этого слова передернуло.

–   Мы, кажется, договорились, — сказала Женя мужу. — Сначала едем к отцу, посидим там, а потом он отвезет нас домой. Или что-то изменилось?

–   Изменилось, — сказал Олег. — Я отремонтировал машину. Можно ехать прямо домой.

–   Ты чего-то не понял, — вспыхнула Женя. – Сначала — к папе.

Олег повернулся ко мне.

–   Извините, Юрий Леонтьевич, если что не так. Сами понимаете, от Жени две недели не было вестей. Какие только мысли не приходили в голову. А Вера Алексеевна просто извелась.

–   Не надо ничего объяснять, — сказал я. — Вы всегда гораздо больше переживаете за Женю. И вообще, я хорошо знаю свой третий номер. На другой и не претендую.

–   У вас был первый номер, Юрий Леонтьевич, но вы сами от него отказались, — сквозь зубы произнес Олег.

–  Но я бы на твоем месте этого не говорил.

–   Вы так всю жизнь будете меня делить? — упавшим голосом спросила Женя.

Она все-таки поехала со мной. Я мог, наконец, получить ответы на свои вопросы. Тема покупки квартиры была для дочери самой болезненной.

–  Мы договорились с мамой, что этим занимается она. Мне совершенно некогда. К тому же все деньги у нее.

У меня в голове не укладывалось.  Почему не покупает? Были деньги на однушку – не купила. Скопили на двушку – снова не купила. Теперь уже есть на трешку – опять не покупает. В чем дело?  

–  Ей то некогда, то какие-то другие причины.

–  Какие?

–  Папка, ну ты прямо как следователь! — возмутилась Женя.

–  Выкладывай! Я чувствую, тут что-то не так.

Женя тяжело вздохнула. Но все же решилась объяснить:

–  Мама держит баксы в кассе академии.

-  Какой академии? – удивился я.

- Гуманитарной.  Она теперь замректора по воспитательной части. В этой кассе капает до двадцати процентов в год, представляешь? В каком банке может быть такой навар?

Я присвистнул. Денежки, оказывается, в западне.

Женя сказала слабым голосом:

–  Честно говоря, живу в постоянном стрессе. Вдруг ректор вернет не все деньги? Вдруг вообще не вернет? Ведь он даже расписки не написал. От этих мыслей жить не хочется. Когда я начинаю говорить об этом, мама раздражается, я завожусь, плачу. Она обзывает меня истеричкой. Я в долгу не остаюсь. Все заканчивается тем, что я — неблагодарная дрянь и вылитая отец. Мы с Олегом думали, что после того, как ты уйдешь, она изменится. На какое-то время она действительно стала другой. А потом… То ей кажется, что я слишком много на себя трачу. То я будто бы к Дениске плохо отношусь. То много курю. То налево посматриваю.

Помолчав немного, Женя спросила:

–  Слушай, папка, а тебе приходилось перебарывать себя? Ну, в смысле, преодолевать свои влечения? Или ты никогда ни в чем себе не отказывал?

–  Приходилось, когда видел, что мне ничего не светит. Искал и находил недостатки. При желании это не так уж трудно. А потом говорил себе: и стоит ли из-за этого всего расстраиваться?

–  Потрясающе! — воскликнула Женя, — Я сделала то же самое.  

Мы проехали мост через Оку и после деревни Липицы свернули на Пущино. На стене в кухне Женя увидела лист бумаги с текстом, написанным фломастером рукой Ирины.                                                   

Он: «Сколько мыслей не пришло мне в голову с тех пор, как мы знакомы».

Она: «Как тебе повезло, что ты встретился со мной так поздно. Иначе бы загубил на меня свою жизнь».

–  Папка, я так рада за тебя!  – сказала Женя.

Я обнял дочь:

–  Какая же ты у меня немелочная.

Женя полезла в сумочку за сигаретами:

–  С чего ты взял? Думаешь, мне не обидно? Еще как обидно. Но факт налицо: Ирина Антоновна самая классная женщина из всех, кого я знаю.  Она такая сложная и в то же время такая… - Женя не находила подходящего слова.

Я подсказал:

- Сама она называет себя обиходной.

- Вот! Так и есть. Мне особенно нравится, что с ней можно говорить обо всем. С ней я умнею и учусь давить в себе бабство. Это же само страшное, что бывает в женщине.

Когда распаковали подарки, Ирине достались настенные сувенирные часы: лондонский Биг Бен в миниатюре.

–  Пусть часы вашей жизни идут долго-долго, – сказала Женя

–  Давай, Женечка, выпьем за тебя, — сказала Ирина. — Ты такая молодчина.

–  Это папка заставлял меня заниматься!   — сказала Женя. — А это, папочка, тебе.

Она вручила мне одеколон «Despot».

–  Ирина Антоновна, сыграйте «Грезы любви», — попросила Женя, – Только, пожалуйста, не отказывайтесь.

Она забралась с ногами в кресло:

–  Хочу дочь. Назову ее Сонечкой. Хочу, чтобы она говорила на трех языках и играла на пианино. А Олег стоит на своем – никого нам пока не надо.

–  Подошел срок, и дети должны рождаться, несмотря ни на что. В этом смысле жить будущим нельзя, – сказала Ирина.

– Так я и сделаю. Решу этот вопрос сама.

Ирина пошла варить кофе. Женя погасила сигарету и присоединилась к ней. Помешивая кофе, спросила, глядя пытливо в глаза:

–  Как вы себя чувствовали после операции?

–  Как Серая Шейка из сказки. Уточки улетели, а я осталась зимовать одна.

–  Вам не кажется, что мир скоро погибнет? — неожиданно спросила Женя. – Я недавно прочла, что через десять-пятнадцать лет Солнце взорвется, и Земля сгорит в считанные минуты.

Ирина обняла Женю.

–  Что с тобой, деточка?

–  Ирина Антоновна, а что делать, если муж не удовлетворяет? – попыхивая сигаретой, деловито спросила Женя.

–  Если не хочешь с ним расстаться, то ничего не говори.

–  А можно спросить: вам с папкой – как? Вам хорошо вместе?

– У нас медовый климакс, — пошутила Ирина.

–  А почему бы вам не завести ребенка? У меня будет сестренка. Или еще один братик.

–  Женечка, мой поезд слегка ушел, — сказала Ирина.

–   Тогда удочерите меня.

Это была шутка. И это не было шуткой. Но что это было? Какой Арнольд объяснит мне это?

Женя сняла со стены гитару, сделала незамысловатый перебор и тихонько запела:

Под вечер кукушка вещала, кому-то щедро врала,

Долгую жизнь обещала, взамен ничего не брала.

Я тоже ее спросила, шутя отчего не спросить?

Все есть, красота и сила… Кукушка, сколько мне жить?

Гадалка мои посчитала непрожитые года…

Ку-ку… и вдруг перестала… Неправда, я так молода!

Какая противная врушка! Сама минутой живешь.

Кукушка и есть кукушка, гнезда своего не вьешь.

Я не разомкнула круга, не выпрямила пути,

Еще не успела друга единственного найти.

И главное не успела – гнездышка не свила.

Песню свою не спела, деточек не родила.

Ошиблась – считай сначала! Что там, на моем веку?

Кукушка долго молчала, потом сказала: «Ку-ку».

–  Чьи слова? – спросила Ирина.

–  Слова народные, – с усилием рассмеялась Женя.

Я не знал, что она пописывает стихи. Ничего удивительного. Мы редко знаем, как портится потомство. И как развивается, тоже не очень замечаем.

 

            На другой день я отвез дочь в Москву. Мы пришли к Арнольду.  

–  Ну и что вы хотите у себя найти? – шутливо спросил Женю доктор. –  Ничего у вас нет. Вы просто мнительная.

–  У меня легкая температура не проходит уже несколько месяцев.

–  Это, скорее всего, какая-то инфекция. Сейчас посмотрим.

Арнольд завел Женю в кабинет с аппаратом УЗИ. Их не было минут десять. Доктор появился первым и сказал, что все чисто. Женя вышла, поправляя прическу. Она была обрадована. С облегчением распрощалась и скрылась за дверью.

            Когда я вернулся в Пущино, Ирина выдала секрет дочери:

–  В Женечку влюблен десятиклассник. Ее ученик. Она показала его фотографию. На голову выше ее, с лицом молодого мужика, но совершенное дитя. Он ее боготворит. А она не знает, что с этим делать. Я ее понимаю. У меня это было. Эта любовь несравнима ни с какой другой.

Я не знал, что на это сказать.

 

Глава 46

 

Стасик позвонил: Полины больше нет… Когда человек долго и безнадежно болеет, сообщение о его кончине воспринимается почти обыденно. Как неизбежное и должное. А Полина как раз болела долго.  Долго и отважно. Способы лечения доходили до самоистязания. Голод, холод, одиночество. Сама врач, она не отказывалась от знахарских снадобий. Как на войне, в окопах не бывает атеистов, так и в этой хвори нет больных, не верящих в чудо. Но чуда, как в абсолютном большинстве подобных случаев, не произошло.

Смерть Полины, как и смерть первой жены Виктора, которая была еще моложе, казалась мне чудовищной несправедливостью. А несправедливая смерть – это не просто смерть. Это гибель. Было жаль, что мы с Полиной не нашли общего языка. Я понимал, что именно не располагало ее ко мне, а меня к ней. Мы были закрытыми людьми. Избегали душевного контакта. К тому же…Это из области предположений. Полина могла не знать, как она со Стасиком на самом деле оказалась в Алма-Ате. Точнее, могла знать только его версию.   

Теперь Стасик мог осуществить свою мечту – переехать в Москву.

Он пока снимал квартиру у метро «Марьина роща». В условленный час я подошел к неплотно закрытой двери. Вошел. В прихожей -  батарея пустых бутылок, в основном из-под водки. В кухне – та же картина. Первая мысль: неужели мусоропровод не работает?

Судя по бутылкам, Стасик пил теперь в основном водку, хотя раньше больше любил дорогое вино. Он лежал в комнате лицом к стене. На мои шаги не отреагировал. Я сел на стул. Осмотрелся. Стасик отвлекся от стены. Глянул мутными глазами.

–  А, это ты.

–  Еще кого-то ждешь?

Не отвечая на вопрос, брат предложил пойти в кухню и вмазать. Пил Стасик, как заправский выпивоха. Задерживал дыхание. Морщился и тряс головой. Квашенную капусту отправлял в рот не вилкой, а пальцами.  Но я все-таки сволочь - меня это изображение горя не устраивало. Мне нужны были бесспорные доказательства.

Пришлось ждать. Стасик наливал мне щедрой рукой, а себе совсем чуть-чуть. Объяснял это тем, что он без того тепленький. Процитировал Жванецкого. Мол, алкоголь в малых дозах безвреден в любых количествах. В подтверждение стал совсем плохо работать языком. Это был явный прокол. Все-таки я не вчера родился, умею отличить действительно заплетающийся язык от имитации. Но и этого мне было мало.

Всегда удивляюсь, как в кино пьют водку. Как воду. И при этом не закусывают. Я так не могу. С разрешения брата открыл холодильник. Я обомлел. Котлетки?! Ну, не сам же он жарил! Что ж московская пассия бутылки не спускает в мусоропровод?   

Но этот вопрос был бы не к месту. К тому же у меня была домашняя заготовка, которую пришел момент озвучить. Я спросил Стасика, как он понимает известные слова Ахматовой, что «можно быть замечательным поэтом, но писать плохие стихи».

Брат сидел с чуть опущенной головой. Мой вопрос его озадачил. Он поднял голову. И я не увидел в его глазах никакой мути. Это был взгляд думающего человека, каким и был Стасик. И сейчас он пытался осмыслить слова Ахматовой. Я прибавил на всякий пожарный случай, что так ведь и в журналистике бывает. Считается профессионалом, а пишет скверно.

–  Это надо обмозговать, – сказал Стасик.

- Как думаешь, можно имитировать какую-то свою способность? – почти в лоб спросил я.

- Странный вопрос, - совсем озадачился Стасик.

И это было как раз то, что мне требовалось. Пусть теперь думает. Пусть примеривает к себе. Пусть честно спросит себя и честно себе ответит. Для своей же пользы. Почему только я должен это делать применительно к себе?

- Тут без еще одного пузыря не разобраться, - сказал Стасик.

Я убрал со стола выпитую бутылку и достал из своей сумки другую.

–  Ты пей, я – пас, – сказал брат.

Эх, скорее бы Колобок повесился, чем Стасик впал в запой. Позже я узнаю, что ему пообещали роль жутко пьющего журналиста. Может, решил устроить себе репетицию? Если так, то репетиция была только отчасти. Все-таки после похорон Полины прошло не так много времени.

 

                                                                         Глава 47

 

Я решил жениться на Ирине. Но прежде надо было развестись с Верой. На оформление развода я надел тот же костюм, в котором был на свадьбе. В этом мне виделась забавная логика. Сегодня костюм оказался на два размера меньше. Но я все же втиснулся и стал дышать через раз. Вера пришла в джинсах «Montana» двадцатилетней давности. (Не иначе, как с мылом надела). Это совпадение нас обоих развеселило.

Ожидая своей очереди, мы прогуливались по дворику Таганского загса.   Коснулись анамнеза отношений. Вера блеснула эрудицией. Оказывается, невротик – это страдающий от неврозов. А заставляющий страдать –  психотик. Я осторожно предположил, что в этом качестве мы частенько менялись местами. И свершилось чудо! Вера согласилась. Мне хотелось быть великодушным. Я сказал, что женщина права даже тогда, когда не права. Вера приняла это обобщение на свой счет. Выражение ее лица еще больше подобрело.  

Но рано или поздно разговор должен был утратить игривость.  Я не мог не предъявить Вере серьезного упрека. Зачем ей нужно было возбуждать у обоих детей подозрение, что я их не хотел?

–  Ты ж знаешь, я Стрелец, - напомнила Вера.

Потом я сказал, что Жене надо развестись с Олегом. От него не может быть здоровых детей.

–  Да, поторопились мы с женитьбой, – согласилась Вера.

Сработал семейный сценарий. Когда-то я поспешил с первой женитьбой.  Не мог ужиться с отцом. Хотелось своей спокойной жизни.  Вот и Женя спасалась замужеством от нашей психопатии.  

Поставив штампы в паспорта, мы не пошли в ресторан. Я не смог бы долго смотреть в глаза Вере. Не смог бы что-то изображать. Моя жизнь с этой женщиной была как бы не моя жизнь. И ее жизнь со мной была как бы не ее жизнь. Если бы ей не надо было что-то доказывать мне, она не поехала бы завоевывать Москву. Не расписывалась бы со мной дважды и дважды бы не разводилась. И дети у нее были бы совсем другими.  То же самое я мог сказать и о себе. Короче, как-то совсем не умно и неправильно складывалась жизнь. Хотя кто знает, может быть, какой-то другой вариант был бы еще хуже.

           

           Итак, Ирина стала моей третьей женой. Самой необходимой. С Ириной я понял, что самая главная цель человека – это сохраниться. Не бог весть какая свежая мысль. Но я приложил ее к себе и понял, что она поможет мне прожить остаток жизни не по инерции, а как бы со вторым дыханием.

Что значит «сохраниться»? Не исчезнуть совершенно. Чтобы после тебя что-то осталось. И чтобы это «что-то» было известно и доступно многим людям, не только близким. Чем больше людей знают о тебе, тем больше ты сохранился.

Усталость от журналистики привели меня к мысли, что пора к Сироте. Но к нему, редактору, нужно было прийти не с замыслами, а с готовым текстом. А я по-прежнему не верил в свою способность писать по-писательски, а не по-журналистски. Все тексты казались мне всего лишь набросками. Показывать их Сироте было неловко.

Говорят, человек должен быть тем, кем он может быть. Я не уверен, что смогу стать писателем. Я вообще очень сомневающийся в своих способностях человек. Но это меня не угнетает. Это все-таки лучше, чем самонадеянность.          

            Повесть «Мечта моя, тюрьма» я все же накатал. Вроде, нескучно вышло – за счет сюжета. Девочка выросла в семье оборонщиков. Но денежная работа кончилась. Жить стало не на что. И без того выпивающие родители совсем ударились в пьянство. Неравнодушная к модным нарядам Даша попросила девочку из семьи новых русских одолжить ей прикид.  Хотела сходить в диск-клуб. Девочка отказала. Тогда Даша, угрожая ножиком, сняла с нее всю упаковку. От сережек до туфелек. С этого началась ее криминальная жизнь. Сколотила шайку из таких отчаянных метёлок. Ну, и так далее.

Я отправил повесть Сироте. Он позвонил мне назавтра.  

–  Слушайте, – говорит. – Так ведь под таким названием уже снят фильм. Комедия. Сценарий Станислава Терехова.

Конечно, Сирота сразу понял, что это мой брат. Утешил: можно назвать повесть «Метёлка», тоже годится. Но мне жалко было первый вариант.

Сирота рассказал вкратце сюжет комедии Стасика. Безработный умелец, этакий современный Левша, сделал из «Запорожца» плавающий автомобиль с гоночным мотором. Ему бы купаться в славе и деньгах. А он позволил использовать себя – вскрыл сейф с деньгами. Замаячила тюрьма. Тогда он сбежал в Нидерланды, где тюрьма – как санаторий…

Брат подогнал содержание под название. Он почему-то не подумал, что Левша из фильма не мог так мечтать о тюрьме, как мечтала Даша.     

 

Вскоре фильм «Мечта моя, тюрьма» показали по ящику. Ирина знала, откуда взялось это название. Смотрела ревниво, ей было обидно за меня. Хорошие актеры изо всех сил смешили зрителя. Мы с переглядывались: почему нам не смешно? А Стасик последнее время чего-то не звонил, не приезжал.

–  Успех лизнул его своим языком, – словами Чехова сказала Ирина. - В руках у нее был томик писателя. – Меняй название –  Сирота ждет.

А я не мог. «Мечта моя, тюрьма» – это же не просто название повести. Это крик запутавшейся гордой девочки – неваляшки, как ее называли на улице. Девочка старомодно берегла свою честь. За это шпана приговорила ее к спиду. И вот она отчаянно ищет защиты и спасения. Самое безопасное место для нее – страшная тюрьма. Она хотела в тюрьму – она ее, в конце концов, получила.

Но это не все. Ведь Даша – это отчасти я. Я в свое время буквально голову совал за решетку. И вот теперь вместо Даши (как бы меня) появляется какой-то тошный совковый умелец, который дивит народ своими нелепыми похождениями в Раше (в начале 90-х Россия точно была Рашей) и Европе.

Я забросил рукопись в нижний ящик письменного стола.  

 

                                                                        Глава 48

 

Очередная семейная ассамблея. Поводов – два. Новоселье у Вити и поминки Полины. Место проведения – новая квартира младшего брательника. Устроился он уютно. Хотя семье с тремя детьми двушка явно тесновата. Я приехал с Ириной и Женей. Естественно, с подарочками детям. Стасик привез маме импортный слуховой аппарат. Вставил батарейку, приладил к маминому уху.

–  Как слышишь, мама?

–  Стасик, солнышко мое, отлично слышу!

Мама светилась от счастья. Я зашел в кухню, где она хлопотала, дал ей денег. Вернулся в комнату. Мама позвала Витю, якобы помочь что-то принести. Я вышел в прихожую, откуда видна кухня. Мама делилась с Витей. Витя не дурак. Он не мог не понимать, откуда вдруг у мамы деньги. И все же брал. И тут же готовил мне сюрприз. Сжимал камешек за пазухой. В своем, между прочим, доме.

Не ладилась у отставного майора продажа красок. А другого применения себе он не мог найти. Вот и нуждался. Хотя высокое мнение о себе при этом никуда не девалось. Я посоветовал ему поработать дворником. Сослался на свой бесценный опыт.  Брат ответил уничтожающим взглядом. Заподозрил насмешку. За него вступился отец:

–  Это какого рожна офицер должен махать метлой?  

–  Наш Витя - бывший офицер, - бестактно уточил я.

Брат скривился:

–  Держал бы ты свои советы, знаешь где?  

Я пропустил грубость мимо ушей. Ну, не может человек найти себе места на гражданке. Это ж такая драма. Но я предупреждал? Предупреждал! Какие могут быть ко мне претензии?

Но скажем еще раз – это драма. Сколько офицеров спивается на этой почве. Сколько отравляет жизнь окружающим. Но Витя не сопьется. Он примерный семьянин. А если отравляет жизнь, то не всем, а только мне.

Витя хотел быть офицером. Но при этом не умел и не хотел быть солдатом. А настоящий офицер – всегда солдат. Военная профессии была ему противопоказана. В той молодежной организации, которую я когда-то создал, подростки сами мыли полы, сами зарабатывали себе на жизнь сдачей металлолома и уборкой мусора на сдающихся объектах. Витя, единственный из всех, под разными предлогами избегал этих работ. Мама его оправдывала. Мол, достаточно того, что он дома помогает. Мол, ты там начальник, можешь брата освободить.

Я поступил жестоко. Попросту отчислил брата. Мальчуган тяжело переживал обиду. Через пару лет я вернул его. Он поступил в училище. А еще через сколько лет, получив майора, приехал показаться во всей красе. Он как бы доказал мне, что я в нем ошибался. 

А у меня в тот вечер был аврал. Весь вечер валил снег. Я махал лопатой, а новоиспеченный майор сидел с Верой, потягивая армянский коньяк. В полночь Вера не выдержала, вышла во двор со второй лопатой. А что же брат? Брат продолжал вкушать и выпивать, не испытывая никакой неловкости.

Вроде бы отчаянный выход из партии оказался хитрым финтом. Но – и тут никакого смущения.  

Разобрав подарочки и попробовав сладости, дети Вити теперь могли преподнести подарочек мне. Внесли в гостиную, где все сидели, развернутый лист ватмана. Прикололи кнопками к стене. Мило захихикали.  

–  Там про тебя, –  говорят мне чудные детки.

Подхожу к листу ватмана. Шаржи. Точнее, карикатуры. Я и такой, я и сякой. Гибрид Бармалея и Карабаса-Барабаса.

- Это вы всей семьей рисовали? – уточняю.

- Ага! - дети заливаются счастливым смехом.

Женя подошла, глянула, вспыхнула:

- Ну, вы, дядя Витя, даете! Мы ж у вас в гостях! И вообще…

- А чего тут такого? – притворно рассмеялся брат.

- Чего дурковать-то? – пробормотала Женя.

Ирина не стала смотреть. Пошла на кухню помогать маме. Конечно, надо было проявить чувство юмора. Но меня чего-то замкнуло.  Я сказал тихонько Вите:

–  Эх, братец, морду бы тебе набить.

Витя набычился, изображая готовность к драке. Но вовремя передумал. Стасик мог его не поддержать. Стасик все еще возился со своим подарком. Он как бы не слышал, что происходит рядом. И карикатуры он не мог не видеть, потому как приехал раньше, и ему не могли не показать… Но не велел младшему брату убрать подальше.

Рядом был отец. Он сказал мне сквозь зубы:

–  Совсем оборзел!

Обстановку разрядила Ирина. Появилась с блюдом пельменей. Можно было перейти к повестке дня. Мы все переживали за Стасика. Обозначили это словами утешения и сочувственным молчанием.

–  Полиночке  там хорошо, – вздохнул Стасик.

Полностью беду мамы со слухом импортный аппарат не устранял. Иногда создавал проблемы. Так случилось и на этот раз.

–  Где там? – отреагировала мама.

–  Мама, не верю! Не верю, что ты меня не слышишь. У тебя совершенно новая батарейка, –   воскликнул Стасик.

Согласно одной из семейных легенд, в юности мама занималась с сестрами в драмкружке. Стало быть, как все несостоявшиеся артисты, поигрывала в жизни.  Слуховой аппарат давал ей новые возможности.  Теперь она могла, слыша все, что говорят, реагировать по своему выбору. В трудных для себя случаях, делать вид, что не слышит.   Отец был безбожник, и со слухом у него был порядок. Но и он напрягся.

–  Я тоже не понял. Хорошо там – это где? – осторожно спросил он.

–  Душа ее смотрит на нас, – кратко пояснил Стасик. – Видит, что нам хорошо вместе. Вот и ей хорошо.

Сомневаюсь, что Стасик сам придумал эту теорию. Скорее всего, где-то услышал, и она ему понравилась. Но что-то не устроило в ней отца. Наверное, он тут же применил эту теорию к себе. И захотелось ему подробностей. Стасик  проигнорировал интерес отца к этой теме. Но тут меня черт дернул встрять. Я поинтересовался, чья это теория? Стасик заподозрил подковырку, помрачнел.

-  Какая разница?

Витя скривился, будто съел что-то кислое. Галя вознесла очи к потолку и подавила то ли выдох, то ли вдох. Отец задумчивым жестом велел Вите налить еще. Он тоже не верил в способность души умершего человека витать над живущими, но решил вступиться за Стасика.

–  Все умничаешь, – бросил он мне, опрокинув в рот чарку.

Отец искал слова побольнее, но не нашел. А он, когда не находил подходящих слов, выражался прямолинейно. Вместо того, чтобы закусить пельменем, громко сказал:

–  Выбрался из грязи в князи.

Ну, вот, приехали. Никак не получалось выдержанного разговора. В ход пошли не аргументы, а оценки личности. Но в этом случае родитель как-то особенно хватил через край. Это даже ко всему равнодушная тетка Катерина почувствовала.

–   Раньше собирались раз в месяц, а сейчас раз в полгода. Давайте уж так себя вести, чтобы хотелось чаще, а не реже общаться.

Отец присмирел. Старушка-полковница была с характером.  Еще не составила завещание. Вполне могла отписать квартиру не Вите, а, предположим, детскому дому. С нее станет.

Но Стасик никак от Катерины не зависел. К тому же за ним оставалось несказанное слово.

Он шепнул мне на ухо сурово:

–  Не боишься остаться один?

Это была неприкрытая угроза. Кровь ударила мне в голову.  

–  Ах, Стасик, как же ты меня напугал. Я сегодня не усну.

–  Ну да, ты же по всей жизни особняк, – желчно реагировал Стасик. – Я понимаю, тебе Ириной море по колено. Но, знаешь, совсем обособиться от родных, это… Ой, не советовал бы я тебе, братан. Ой, не советовал бы.

- Стасик, - сказал я. – Чего грозить-то? Вы меня уже обособили.

Стасик предложил выйти покурить.  Мы поднялись из-за стола. Нас проводили обеспокоенными взглядами. Мы спустились с четвертого этажа. Здесь, во дворе, брат предъявил мне обвинение.

–  Когда ты прекратишь унижать Витьку?  Почему не поможешь ему с работой? Если бы у меня была такая возможность, я бы помог.

–  Кем я устрою его в редакции? – возразил я. – Нет там работы для бывшего офицера, если он не умеет писать. А в театре или тем более в киностудии – пожалуйста. Хоть осветителем, хоть помощником режиссера, хоть водителем. Хоть пиротехником, наконец, или консультантом по минно-взрывному делу в фильмах про войну. Он даже каскадером может себя попробовать.

–  Очень смешно, – скривился Стасик.

- Ну, просмейся и пристрой его в свое кино. Там он точно найдет себе больше применения, чем в коммерции. Может, перестанет подсознательно презирать себя.

- Я сам еще толком туда не встроился, - сказал Стасик.

– Ну, как же? У тебя в визитке указано: актер, сценарист, продюсер. У тебя масса связей. А с недавних пор ты еще и гендиректор киностудии. У тебя намного больше возможностей.

 По лицу Стасика было видно, что эта идея просто не приходила ему в голову. А Виктору - тем более не приходила. Сказывался шаблон. Считалось, что вернее всего срубить бабок в купле-продаже. Я уже подумал, что этим тема разговора исчерпана. Стасик сделает со своей стороны, что сможет. Но он сказал с досадой. 

- В общем, перекладываешь на меня.

Стало ясно, что пристраивать брата он не будет. Чего ж так?

- В кино – как в армии, нужно уметь подчиняться, - сказал Стасик.

- Пусть тогда всю оставшуюся жизнь подчиняется самому себе – продает краски, - сказал я. 

Теперь можно было вернуться и хлопнуть еще по рюмашке. Но я не мог не спросить Стасика, знал ли он, что Виктор приготовил мне сюрприз? 

- Я видел эту мазню, - признал Стасик. – Ты сразу себя увидел. А там, между прочим, и я изображен. Конечно, не так зло.

- Увидел. Ты изображен с добрым  юмором,  – вставил я.

- Наверно, надо было сказать, чтобы он это не делал, - согласился Стасик. -  Но он бы меня не послушал. Ты ж знаешь, он упертый.

- Он бы не послушал по другой причине. Он знает, что душой ты с ним, а не со мной.

Стасик ничего не ответил. Мы вернулись в квартиру. Стасик сел за стол и проникновенно заговорил:

- Я подарил Полиночке японскую игрушку- коробочку с двумя игрушечными сверчками. Открываешь крышечку – и два позолоченных сверчка, подрагивая тельцами, источают хрустально-нежные звуки; закрываешь – умолкают. Никаких чудес, простой фотоэлемент. Полиночка обрадовалась, как ребенок, все носилась с ней, открывала, закрывала, клала на ночь под подушку. И вот когда она скончалась, сверчки запели на полке ореховой «стенки». Я взял коробочку. Невероятно! Сверчки продолжали петь в моих руках. При закрытой крышке. Подошла теща, обняла меня сзади. Мы долго стояли молча, не решаясь произнести вслух то, о чем думали. Полиночка подавала нам знак – оттуда. Это значило, что смерти – нет, нет кромешного, непоправимого горя, и страшной разлуки – тоже нет. И, словно в подтверждение этого, разрезав полумрак, комнату пересек луч солнца…

Стасик умолк и часто заморгал. Это означало, что он с трудом сдерживает слезы. Но это был не весь монолог.

Стасик продолжал:

- Этот номер со сверчками Полиночка повторила на своих поминках. Когда я поведал эту историю притихшему застолью, все умолкли. И тогда, словно дождавшись этой тишины, сверчки запели снова. В закрытой коробочке. Помню, у меня перехватило горло, придушили слезы. Я вышел в ванную, открыл кран, поплескал в лицо холодной водой, заглянул в зеркало, и вдруг видел в своих глазах то самое, что было в глазах Полиночки в последние дни перед ее смертью. Но это не испугало меня. Это был данный мне свыше знак, что ничего не исчезает, все пребывает и пребудет со мной во веки веков.  А счастье – это только ее рука в моей руке.

В глазах Стасика стояли слезы. Мама погладила его по голове.

- Бедный любимый сыночек, что тебе пришлось пережить.

Я не знал, как реагировать. Женя переглядывалась с Ириной. Похоже, они тоже не знали. Стасик настаивал на своей излюбленной теории. Мол, абсолютной и необратимой кончины нет. Умирая, мы превращаемся в невидимые сущности, что позволяет нам быть свидетелями земной жизни. Придумано красиво, но зачем это живым? Получается, что живые как бы под контролем? Но если предположить, что это так, то тут возникает столько вопросов, столько сомнений… Просто тьма. 

На наших лицах Стасик мог прочесть только одно впечатление от его монолога. Недоумение. Ну, или удивление. Лицо его совсем помрачнело. Для него мы были зрителями, не оценившими его выступления, не отметившими его игру аплодисментами.

Пришло время разъезжаться. Мы спустились вниз: Ирина, Женя и я. Ждали Стасика, чтобы попрощаться. Стасик вышел и направился к своему джипу, не замечая нас.  

Я ехал за ним по улицам Коломны бампер в бампер. Посигналил, хотя понимал, что он не остановится. Потом обогнал и помахал рукой: остановись! Стасик дал газу, обошел меня и показал средний палец.

–  Ого, чего это он! – удивилась Женя.

–  Ничего себе! – воскликнула Ирина. 

Она долго молчала. Потом сделала вывод.

- Стасику надо играть в мистических фильмах. У него получится.

Она не ошиблась. Вскоре Стасик сыграл роль мага. В этом образе он был на удивление органичен.