Глава 49
Мы встретились у метро «Пушкинская-Тверская-Чеховская». Дочь приехала с предсказуемой новостью. Вместо «здравствуйте» я услышал: «Папка, я беременна!» Первая мысль: от кого? Но в таких случаях отцы не должны быть любопытны.
– Тогда пойдем хорошенько пожуем. Тебе теперь нужно есть за двоих.
Мы пошли в трактир. Тогда его только сдуру возвели. Наполнили тарелки зеленью, овощами, кусочками мяса, отдали поварам жарить, а сами сели за столик. Я заказал себе пива, дочери — сок.
– Олег знает?
– Да, я поставила его перед фактом.
– И?
Женя сказала, что у нее был наготове валидол. Но обошлось. Олег смирился.
– Знаешь, только странно… Что-то у меня никакого аппетита, — пожаловалась дочь. — Все время поташнивает.
– Это токсикоз. У тебя будет мальчик, – тоном знатока предсказал я.
– А я хочу девочку. Сонечку. Почему такое красивое имя такое редкое? Я похудела и подурнела, правда? — спросила Женя.
Я сам это отметил про себя. Действительно, девочка выглядела не ахти.
Неожиданно она сказала:
– Папка, тебе надо сходить к Денису.
Оказалось, сына сильно избили.
– По-моему, он хочет помириться, – добавила Женя.
Она, конечно, преувеличивала. Это она хотела, чтобы мы помирились. Хотя, кто знает. Может, Денис ей что-то сказал.
Денис лежал в двухместной палате. Второго пациента не было. Выглядел он так, будто по лицу его били ногами. (Я не ошибся – так и было). Встретил меня без удивления. Привык изображать невозмутимость.
– Красавец, — сказал я, разглядывая его отекшее, синюшное лицо.
Денис усмехнулся и вздохнул. Он как бы стеснялся общаться со мной. Но я знал, что он не только со мной такой немногословный. Все умеют говорить, но не все умеют разговаривать. Конечно, следовало признать, я был для него почти чужой. Но надо было что-то говорить. Не смотреть же друг на друга молча. Но о чем можно говорить с человеком, который не учится, не работает, днем спит, вечером исчезает неизвестно куда и неизвестно где пропадает до утра. Я вспомнил мнение о себе одного умного человека. «Никакого интереса к реализации себя, отсутствие всякой внешней энергии. Я – самый не реализующийся человек». А что, если Денис такой?
Только однажды между нами возник контакт, и мы больше часа переговаривались. Но тогда на кону стояла жизнь, его и моя. В то лето мы отдыхали у моего приятеля в лесничестве, рядом с Форосом, где стояла дача Горбачева. Там было особенно чистое море. Я ловил на донку мелкую камбалу. Денис – черненьких крабов.
Мы заплыли в сторону Фороса. Хотели лучше рассмотреть дачу генсека. Нас заметили. Подплыла моторная лодка с охранниками в костюмах аквалангистов. Нас вежливо предупредили. И даже предложили доставить на сушу. Я отказался. Мы поплыли обратно. Но в какой-то момент наше место на берегу перестало приближаться. А потом стало уходить в сторону. В то время я ничего не знал о коварных струях Черного моря. Поэтому не мог понять, что происходит. Первая тревога пришла вместе с усталостью. Руки заметно отяжелели. Мы легли на спину и пытались отдохнуть. Но совсем не работать руками было еще хуже. Нас все заметней уносило в море. Тут уж трудно было не догадаться – нас несет струей.
Охрана, конечно, видела нас в бинокли. Я мог помахать рукой. К нам бы подплыли в считанные секунды. Но – не мог. Не хотелось, чтобы сын начал меня презирать. Я поделился с ним своей догадкой. Мы отчаянно заработали руками. Именно отчаянно. Это нам помогло. Мы каким-то чудом выбрались из струи.
Сейчас Денис бы один в какой-то более опасной струе. Привычку взял – четками поигрывать. Это ведь опознавательный знак в известной среде. Четки говорили мне, что я продолжаю терять сына.
– Знаешь, что главное? – сказал я ему. – Быть и оставаться хозяином себе. Это обычно помогает вывернуть на каком-то повороте. И вообще – что-то из себя сделать.
– Потерпи, – сказал Денис.
– Хотелось бы дожить.
– Доживешь, – снова пообещал Денис.
В его голосе не было сарказма.
– Ладно, пожуем, что ли?
Я вынул из сумки колбасу, овощи, фрукты и две бутылки пива. Денис стал пить прямо из горлышка. Я налил себе в стакан. Новую моду я не признавал. «Ну, теперь-то он, может, спросит о чем-то? Как живу? Или как дела на работе?» Но Денис молчал. Он не прикоснулся к еде. Только отхлебывал из бутылки и смотрел в стену прямо перед собой.
– Может, тебе сдать экзамены экстерном за среднюю школу? Я договорюсь.
Денис сделал вялое движение рукой. Похоже, скопировал у дона Корлеоне.
– Может, ты хочешь где-то работать? Я помогу устроиться.
То же движение.
– Может, тебе пойти на курсы автомехаников? Я дам денег.
Безо всякого выражения:
– Спасибо. Не получится из меня кастрюльщика.
А что получится? Привыкший понимать и разгадывать людей, я чувствовал полную беспомощность. Я не понимал самого главного: как ко мне на самом деле относится Денис. Любит? Ненавидит? Равнодушен? Понятно, что родители любят детей больше, чем дети родителей. Но разница обычно хоть как-то видна. А что вижу я? Ничего.
Я поднялся, чтобы уйти. Протянул ему руку. Он приподнялся, чтобы не отвечать на рукопожатие лежа. Подушка слегка сместилась. Показалась рукоять. Я потянул на себя. Это был маленький наган с барабаном. Семь малокалиберных патронов. Ствол совсем короткий, не то, что у «парабеллума». Такое оружие не выстреливает, а выплевывает пули. Надежды ответить на серьезную угрозу никакой. Но припугнуть можно.
– Ну и зачем эта игрушка?
– Ну, мало ли, – ответил Денис.
Только после этих слов я понял, что его побили не просто так. Возможно, должны были убить. А если не получилось, могут добить. Я гладил наган. Вот люблю оружие, есть такая слабость. Однажды отец чистил и смазывал немецкий «парабеллум». У меня руки задрожали, когда он дал мне подержать. Он не мог этого не заметить. Вскоре отец демонстративно, у меня на глазах бросил «парабеллум» в сортир.
– Что ты сделал!? - вырвалось у меня.
– От греха подальше.
Наверно, он был прав. А если учесть, в каком направлении шло мое развитие, точно прав. Но я долго не мог успокоиться. Как можно вот так – в говно? Почему не выбросить в реку? Почему не закопать в лесу?
– Понравился – бери. Дарю, – сказал Денис.
Ну да, есть такой обычай.
– Кому-то не нравишься?
– Первое место на бильярде не поделили, – вроде как пошутил Денис.
Позже я узнаю: так на самом деле и было. С этого началась вражда с одним из взрослых завсегдатаев бильярдной.
Взять наган – означало избавить Дениса от срока за серьезное телесное повреждение. Но при этом оставить без защиты. Я отказался от подарка. Наган занял свое место под подушкой. Позже я узнаю от одного из дружков Дениса - эта пукалка однажды выручила сына в трудной ситуации.
Глава 50
Я был в Москве, когда позвонила Женя и поделилась с болью в голосе: у нее выкидыш. Дочь была в отчаянии. Сгоряча заявила, что ей не хочется жить.
– Успокойся, — сказал я. — Ты сама в порядке, и это главное. Еще родишь.
– Папка, ты чего-то не понимаешь. После выкидыша может не быть детей вообще, никогда.
– Зато сохранишь фигуру, – неуместно пошутил я.
– Не понимаю, что для тебя важнее. Внуки или моя фигура!? — разозлилась дочь.
– Фигура, Женечка, — продолжал я шутить. — Хочу, чтобы ты всегда была стройной, красивой, с талией. Ты в какой больнице?
– Не скажу. Не хочу, чтобы ты видел меня такой. Позвоню, когда выпишусь.
Я сел за компьютер. Написал несколько строк и почувствовал резкую боль в правом боку. Во рту появился металлический привкус. Я прилег, меня быстро сморило. Проснулся через час. Удивлялся себе. Такого еще не было. Позвонил Ирине. Она сказала, что выкидыш говорит о серьезном сбое в организме.
А после полуночи, когда я еще сидел за машинкой, раздался звонок. Голос Олега. Зять говорил в страшном волнении.
– Юрий Леонтьевич, Женечке сделали операцию по поводу острого перитонита и обнаружили в печени метастаз, представляете?
У меня перехватило дыхание. Несколько мгновений не мог ничего соображать. Казалось, меня переломило пополам.
– Где, говоришь, обнаружили? — спросил я.
– В печени. Хирург говорит, четвертая стадия. Юрий Леонтьевич, нужно срочно что-то делать.
Господи, подумал я, что можно сделать с раком печени четвертой стадии? Нет, тут что-то не так. Это какое-то дикое недоразумение.
В трубке послышался голос Веры. Она пыталась что-то сказать. Но ее не слушался язык. Получался немой вопль. Она вопила.
– Мы ждем вас в 36-й больнице, — сказал Олег.
Я выгнал машину из гаража и понял, что ехать не смогу. Дрожь в руках, ногах, во всем теле. Загнал машину обратно и пошел на маршрутку.
Олег и Вера стояли в вестибюле больницы, оба серые от бессонной ночи. Губы у Веры подрагивали, но удивительно - она не рыдала, держала себя в руках.
– У Жени начались боли в правом боку, поднялась температура, – объяснял Олег. – Ничем не могли сбить. Отвезли в больницу скорой помощи. Там врачи тоже не могли ничего сделать. А потом начался перитонит. Сделали разрез и увидели…это.
Вера добавила:
– Хирург подошел ко мне: «Вы мать Дудаковой? У вас есть еще дети?» У меня ноги подкосились. Хирург растопырил пальцы: «На печени вот такая опухоль».
– Сейчас Женя в реанимации, — сказал Олег, — Скоро ее должны перевести в обычную палату. После этого нас пустят к ней. Мы договорились с хирургом – он скажет Жене, что нашел у нее камни в желчном пузыре. У одной старушки вынули камни, их покажут.
Втроем мы встретили каталку возле лифта. Женя держала в руке пригоршню крупных камней и смотрела на меня с жалобной улыбкой.
– Папа, неужели это было у меня? Это ж булыжники. Когда они успели такими вырасти?
В палату бодрячком пришел хирург в сопровождении других врачей.
– Что мне можно есть? — спросила Женя.
– Ты хочешь есть?! — воскликнул хирург. — Замечательно! Есть можно все!
– Разве можно при болезни желчного пузыря есть всё? — удивилась Женя.
– Но мы же вынули камни. Значит, можно, — нашелся хирург.
– Как у меня могли образоваться такие камни? — удивлялась Женя.
В ответ хирург развел руками: мол, чего не бывает.
Он вполголоса велел мне зайти к нему после обхода, и вышел со своей свитой.
Я присел у кровати дочери. Женя сжала мне руку:
— Видишь, как получилось. Выкидыш… Мальчик. Ты угадал…
Слезы покатились по ее щекам.
– Папка, мы возьмем из детдома девочку.
– Что за глупости! Родишь сама, — сказал я, удивляясь, как естественно вру.
Женя сжала в кулаке край простыни.
– Папа, мне не нравится температура. Даже сейчас, после операции, около 38.
– Так бывает.
Женя продолжала о чем-то говорить. Я не слышал. Я вглядывался в лицо дочери. Цвет нормальный. Никаких видимых признаков исхудания. Черт возьми, может быть, хирург все же что-то перепутал? Может, это доброкачественная опухоль?
— Сегодня 26-е. Через пять дней — новогодняя ночь. Неужели к этому времени меня не выпишут? — жалобно спросила Женя.
Вера сказала:
– Доченька, если не выпишут, мы будем в новогоднюю ночь здесь, с тобой: я, Олег, Денис…
Вера вопросительно смотрела на меня. Оставляла мне место.
Мы зашли к хирургу втроем. Доктор был неподдельно потрясен: «Такая девушка!»
Вера тихо плакала. Олег стоял навытяжку с застывшим лицом.
– Почему вы уверены, что это рак? — спросил я.
– Такое ни с чем не спутаешь, — ответил хирург. — Сразу должен вам сказать. Любое лечение не имеет смысла. Поражены обе доли печени. Из-за беременности болезнь принимает ураганный характер. Скоро начнутся очень сильные боли.
– Сколько ей осталось? — спросила Вера.
– Месяц, от силы полтора.
Вера вскрикнула и зарыдала.
– Неужели никаких надежд? — спросил Олег, у него дрожал кадык.
– Молодой человек, там вот такая опухоль, – хирург для наглядности растопырил пальцы. – Требуется сильная химиотерапия. Но эта же химия ее и убьет. Пораженная печень не выдержит. Это — гибель раньше времени. Но химиотерапия возможна только в онкологической больнице.
– Сколько еще Женечка может побыть у вас? — спросила Вера.
– Максимум, десять дней. Это не наш профиль. Мы не можем держать таких больных.
– Мы заплатим. Нельзя везти Женю в онкологию. Это убьет ее раньше времени, — сказал Олег.
– Медсестер — благодарите. А мне просто жаль девочку, — сухо ответил хирург.
Я поехал на работу. Нужно было сделать неотложные дела. Позвонил Виктор. Сказал, что он уже знает о случившемся от Веры. Спросил, что сказать родителям.
Стасик не звонил, хотя было ясно, что он тоже в курсе. Сообщив Виктору, Вера не могла не сообщить Стасику.
Я позвонил ему сам:
– Не знаю, говорить ли родителям.
– Они оба бесчувственные, – сказал Стасик.
Он почему-то не спросил, в какой больнице лежит Женя.
И он в очередной раз удивил Ирину странным выводом. Мол, я еще не осознал, что произошло. Мол, я бессердечный.
- Вот почему он так сказал? – гадала Ирина. – Считает, что все понимает и чувствует лучше тебя?
Женя спрашивала меня, почему не приезжает Стасик. Переживала, неужели она чем-то обидела его? Я не знал, что сказать. Точнее, я знал, почему он не появляется. Он уехал с Феней встречать Новый год в Финляндию. Не сдавать же ему билет, не менять же планы. У него жизнь шла своим чередом.
Москву лихорадил предновогодний ажиотаж. Люди тащили елки, торты, подарки. Это праздничное кипение жизни раздражало.
Я позвонил в Обнинск, в медицинский радиологический центр. Там раковые клетки убивают радиоактивными изотопами. Я писал об этом дважды. Добровольно пропагандировал этот опыт. Вдруг придется везти туда Ирину.
- Рак печени – это кранты, - жестко сказал знаменитый профессор.
Узнав, что речь идет о моей дочери, посочувствовал и сказал, что их методами рак печени в запущенном виде не лечится. А если совсем откровенно, нигде пока не лечится.
Я купил в подземном переходе оберегу, смешную куклу бабы с распущенными патлами. Прошел по магазинам и рынку, накупил разных вкусностей.
Я опоздал со своими деликатесами. Женя, Олег и Вера уже обедали и что-то живо обсуждали.
– Папа, почему ты настаиваешь на переливании крови? — спросила Женя.
– Я не уверен, что врачи поставили правильный диагноз, — соврал я. — Мне кажется, в тебе сидит какая-то инфекция. Есть одна редкая азиатская болезнь, не помню ее название. Симптомы очень похожи. Субфебрильная температура, утомляемость. Думаю, прилив новой крови поможет организму бороться.
Вера и Олег вышли в коридор. Женя налила мне растворимого кофе.
– Знаешь, в последнее время я многое поняла. Я вижу, как Олег переживает. Теперь мы будем жить иначе. Обвенчаемся. Мы уже решили. Одобряешь?
Я кивнул.
– Я весь этот год в церковь ходила. Даже постилась. Не знаю, что меня потянуло. А ты не хотел бы покреститься, исповедаться?
– Хорошо, покрещусь и даже исповедаюсь.
Господи, я готов на все, только бы это помогло.
– Ты покрестишься только потому, что я об этом прошу? Но это будет неискренне по отношению к Богу. Тогда это ничего не изменит, – сказала Женя.
Я молчал.
– Я так люблю тебя, папочка, — прошептала Женя. В ее глазах стояли слезы. — Я всегда хотела, чтобы ты гордился мной.
– Ты самое лучшее, что у меня получилось в жизни, — сказал я. – Хотя у меня и тут не обошлось без брака. Я внушил тебе, что женщина должна быть материально независимой от мужа. Ну и чего хорошего из этого вышло?
– Папочка, мне в тягость не работа, а чужая квартира. Все покупаем для своего угла, а его все нет и нет. Я уже сказала маме: хватит кому-то наживаться на моих деньгах, забери их. Поправлюсь — займусь покупкой квартиры сама.
– А тебе не хочется поспать? – спросил я. – По-моему, у тебя глазки слипаются.
– Мне все время хочется спать. Но я почему-то не могу. Все думаю, думаю, перебираю в памяти свою жизнь. Я была плохой дочерью, папочка. Прости меня.
– Это я был плохим отцом. Это ты прости меня, — сказал я.
Ирина приехала из Пущино и ждала меня в московской квартире. Я не видел ее такой взвинченной, даже в те дни, когда она сама была ошарашена своим диагнозом, и когда готовилась к операции.
– До меня только сейчас доходит... Бедная девочка жаловалась, что ей часто хочется полежать. Она предчувствовала. Помнишь, пела про кукушку? Но я думала, что она просто устает от своей работы. Ну, как можно было такое предположить? Такая цветущая, такая яркая…
Несмотря на предсказание хирурга, Ирина предлагала не сдаваться до последнего вздоха.
– У меня любимая ученица умирала в тринадцать лет. Лимфосаркома в четвертой стадии. Тело истощилось в скелет. И, представь себе, выжила в последний момент. Это происходило на моих глазах.
– Она знала, что с ней?
– Конечно. Это невозможно было скрыть.
– Значит, и нам нужно сказать. Но я не могу. У меня духу не хватает, – признался я. – Может, ты?
– Ладно, – сказала Ирина.
Но тоже не смогла.
Глава 51
В больнице мы встретили возле гардероба Лору. Без косметики девушка выглядела невзрачно. И тем самым вполне уместно. Втроем мы вошли в лифт. Лора уколола Ирину оценивающим взглядом. От Ирины это не укрылось. На четвертом этаже мы вышли из лифта и увидели Олега и Дениса. Сын переминался с ноги на ногу. Так он обычно нервничал.
– Представляешь, мать привезла попа!
– Попа?! Зачем?!
– Вера Алексеевна хочет, чтобы Женя исповедалась, причастилась, а священник провел соборование, — объяснил Олег.
– Она ее, считай, к смерти готовит! – возмущался Денис.
– В принципе, соборование, как и исповедь — это очищение души. Когда душа освобождается от грехов, болезнь может отступить, — поучающе сказал Олег.
Он отправился в палату, где лежала Женя, и вскоре вернулся.
– Можно войти. Исповедь окончена.
Священник читал молитву. Женя его не слушала. Она, не отрываясь, смотрела на меня. Священник перекрестился. Помедлив, я тоже осенил себя крестным знаменем. Не стоять же истуканом. Глаза дочери удивленно расширились и приобрели беспокойное выражение, а губы дрогнули. Кажется, она подумала: ну, если отец крестится, значит, положение серьезное. Я ободряюще улыбнулся. Женя едва заметно кивнула головой и прикусила губу, чтобы не расплакаться.
Священник закончил соборование и готовился уйти. Женя тихонько объяснила мне:
– У меня снова начались боли. Мама сказала, что надо пригласить священника, тогда все пройдет.
Медсестра вкатила кресло. Дочь переводили в одноместную палату.
– Папа, помоги мне, — попросила Женя.
Я был потрясен, какими тонкими стали руки дочери, как сильно исхудало ее тело.
Дочь поинтересовалась:
– Папка, а почему Стасик не приходит?
Я не знал, что сказать. А когда не знаешь, лучше говорить правду.
– Он уехал в Финляндию.
– Он на меня обиделся, – сказала Женя.
– У него это пройдет, – сказал я.
– Вчера к нам в палату заходила старушка, у которой не нашли в почках камней. Представляешь, она уже разгуливает. А у меня камни вынули, но мне совсем не хочется ходить.
Я ввел в палату Ирину. Женя оживилась.
– Дашь нам посекретничать?
Я вышел. Денис куда-то исчез. Олег сидел в холле на диване.
– Меня должны познакомить с одним врачом, – сказал он. – Вы не поверите, его фамилия Ленин. Мистика…Этот Ленин изобрел как бы очень эффективный препарат. Называется «Противорак». Но он уехал и будет только через неделю.
Ирина накрывала новогодний стол. За окном стреляли петарды. Куранты в телевизоре отсчитывали последние секунды уходящего года.
– Звони, — сказала Ирина. – Пора.
Я набрал номер, дождался соединения, услышал голос дочери и передал трубку Ирине.
– Здравствуй, деточка! — сказала Ирина. — Папка твой, если бы не я, был бы сейчас с тобой. Прости его, ладно?
Голос у дочери был слабый. Она закашлялась. Потом сказала:
– Ирина Антоновна, я вас очень люблю.
– Ты даже не представляешь, как мы тебя любим, доченька, — кусая губы, сказала Ирина.
Мы сидели за праздничным столом. По телевизору выступал президент. Потом пошли «голубые огоньки». Все было, как всегда. Но в голову просилась мысль, что теперь каждый очередной новый год мы будем встречать, вспоминая этот. А значит праздник уже не будет тем праздником, каким был раньше.
- В браке всегда слабый гнет сильного, - сказала Ирина. – Не орел, зато надежный, не гуляет. Неужели он ничего не замечал? Температуру и похудание во время беременности - невозможно не заметить. - Она имела в виду Олега. - Я уж думаю, может, он знал о ее отношениях с десятиклассником?
Я сказал, что это было бы уж слишком. Ирина согласилась, что она иногда бывает излишне подозрительной.
- Она не женой была в их семье, а добытчицей и кормилицей, а для его брата – матерью, - сказала, глотая слезы Ирина.
Я попросил ее не говорить в прошедшем времени. Она налила себе большую рюмку водки, выпила и села за фоно. Играла что-то торжественное и плакала. Я сказал, что мне надо покреститься. Ирина вспомнила, что настоятель местного храма – ее бывший ученик.
Второго января мы купили белую сорочку и пошли в пущинскую церковь. Пол там был выложен бетонной плиткой. Отопительная система работала неважно. Отец Мефодий лет тридцати велел послушнику положить мне под ноги коврик. Я разделся и стоял, накинув на себя простынь. Ирина держала мою одежду в руках. Она забыла надеть платок, но вышла из положения. Накинула на голову шарф.
Отец Мефодий читал молитву не меньше получаса. Н я почти не чувствовал холода и не слышал священника. Пришел в себя, когда на меня стали лить холодную воду.
После крещения я сказал священнику:
– Нужно молиться, просить Бога о помощи. А я не знаю ни одной молитвы.
– Можно просить Господа своими словами, — сказал отец Мефодий. — А можно читать молитвы. Они в церковной лавке.
Ирина купила молитвенник и кассету с записями молитв.
– Будешь слушать в машине.
Зачем? Если можно молиться своими словами, то я занят этим постоянно. Что у меня на душе? Одна мольба.
Глава 52
Фонд «Здоровье народа» размещался в центре Москвы, в Газетном переулке. Мы (я, Ирина и Олег) поднялись на второй этаж. Миловидная девушка усадила нас в стильной приемной, предложила кофе. Спустя несколько минут вошли двое мужчин. Один Борис Семенович. Другой – Ленин, похожий на своего великого однофамильца обширной плешью. Интеллигентные лица, приятные манеры. Ну, а как иначе должны выглядеть медицинские шарлатаны?
– У вас есть патент на лечение? — спросил я.
Дурацкий вопрос. Конечно, все у них есть. Борис Семенович показал ксерокопию патента. Меня перекосило. Такие ксивы можно напечатать хоть массовым тиражом.
– Из чего состоит ваш препарат?
– Ампициллин, йод, желчь… Другие компоненты, по понятным причинам, назвать не можем. Состав препарата — секрет нашего фонда.
Ну, конечно, а как же иначе?
– Сколько уже применяется препарат?
– Два года.
– А сколько пролечено больных?
– 44 человека.
– На какой стадии была болезнь?
– В основном, на третьей и четвертой.
– А результаты?
– Ни одной смерти, — не моргнув глазом отвечал Ленин. — Недавно отправили на родину одного американца. Убрали ему метастазы, и он улетел для пересадки донорской печени.
Я спросил, сколько стоит донорская печень. Оказалось, сто тысяч долларов. Но есть очередь. Не меньше месяца. Мы посовещались. У нас такого времени нет. Пусть начнут лечение, а мы будем искать другие варианты.
– У нас есть одно непременное условие, — сказал Борис Семенович. — Вы должны вызвать у больной прилив оптимизма и терпения – наше лечение дает высокую температуру.
Вера ждала нас у входа в палату. У нее были воспаленные глаза, она часто моргала.
– Не спит, — сказала она. — Снотворное не действует. Поднялась, немного походила по коридору, но быстро устала. Снова боли. Я заказала — должны привезти трамал. Она что-то чувствует. Говорит: мамочка, я из этой больницы уже не выйду.
Я собрался с духом, вошел в палату и в очередной раз соврал дочери. Сообщил, что нашлись врачи, которые лечат ту самую редкую азиатскую лихорадку, которую она, судя по всему, подхватила в Лондоне.
– Только придется терпеть высокую температуру, — сказал я.
Женя приободрилась:
– Папочка, я все выдержу.
Пришел Ленин. Попросил всех выйти из палаты и полчаса обследовал Женю. Пришла медсестра фонда и сделала первый укол. Минут через сорок начала подниматься температура. Через час она достигла сорока градусов. Вся в поту, Женя металась на постели. Так продолжалось несколько часов. Потом температура опустилась почти до нормальной, и боли прекратились.
Олег вызвался подвезти меня до метро. Гнал он так, словно за ним шла погоня. Без нужды перестраивался из ряда в ряд, резко тормозил на светофорах и первым вырывался вперед, когда зеленый свет только должен был зажечься.
И говорил, говорил, говорил…
– Вы никогда не понимали, Юрий Леонтьевич, что чувства родителей к детям — это одно, а чувства мужа и жены — совсем другое: они более глубокие. Женя для меня все, остальные — ничто. Понятно, что вы дали жизнь, вспоили-вскормили. Но дальше-то жить вашему ребенку суждено с другим человеком. Для вас — чужим, для нее — родным. Вы всегда это не понимали. И добивались своего: Женя говорила, что меня любит больше, а на самом деле лучше относилась к вам, родителям. И я страдал от этого. Да, я ее обижал, был с ней сух, мог подолгу не разговаривать. Но это была всего лишь моя реакция на ее отношение ко мне. Вам этого не понять. Вы никогда никого так не любили, как я Женю. Для меня брак — прежде всего духовный, а не сексуальный союз.
– И поэтому не хотел ребенка?
– Нельзя заводить ребенка при таких непрочных отношениях.
– Ребенок как раз и мог бы упрочить ваши отношения.
– Я никогда до конца не был уверен в Жене.
– Сейчас у тебя мог остаться сын. Или дочь.
– По самому больному бьете, Юрий Леонтьевич. Ну, тогда я тоже скажу: то, что случилось, случилось не просто так.
– Тебе станет легче, если будешь считать виновным меня?
– Вы исповедались, когда крестились?
– Нет.
– Почему? Ведь исповедь — обязательная часть крещения?
– Священник не сказал этого.
– Ну, понятно. Как он мог это сказать? Он же видел, что ваше желание покреститься — чисто формальное. К тому же он, насколько я знаю, знакомый Ирины Антоновны. Вы приняли веру Христову без очищения души. Зачем вы это сделали? На что рассчитывали? Решили принять веру в Бога, не веря в Бога. Думали, Бог не заметит вашего обмана и поможет Жене? Но так не бывает. Бог все видит. Потому и не хочет пощадить Женю.
Стасик вернулся из Финляндии. Женя ждала его каждый день. Он не приезжал.
Я не выдержал, позвонил ему. Феня сказала, что Стасик спит, и будить его она не решится. Спит средь бела дня? Ну-ну. Я попросил ее передать брату мой вопрос: как он будет смотреть в глаза племяннице?
– Нормально он будет смотреть, – жестко ответила Феня.
Я сидел перед компьютером и думал о том, что еще недавно показалось бы мне чушью. Если Жене стало легче — это не случайность. Рак не дает больному ни малейших послаблений, не отступает ни на минуту. И если температура стала нормальной, это чудо.
Но утром позвонил Олег и с горечью сообщил, что температура поднялась, как и прежде, до 38,5.
Ирина уехала в Пущино. Я был один в московской квартире. Повесив трубку, я опустился на колени перед иконой Казанской Божьей Матери…
Глава 53
На другой день, после очередного укола, Женя осторожно поинтересовалась, справится ли ее сердце. Она не просто так спросила. Померили давление. Оно не было высоким. Но сердце билось с частотой 140 ударов в минуту. Я сжал дочери пальцы
– Надо держаться, доченька. Надо держаться!
Женя часто закивала головой. Конечно, она будет держаться, нельзя падать духом. Она зашлась в кашле.
Меня затрясло. Я вышел из палаты.
Через неделю медсестра фонда взяла у Жени кровь на анализ. Потом позвонил Борис Семенович.
– Количество лимфоцитов показывает, что идет восстановительный процесс, интоксикация спадает. Опухолевые клетки стали менее злыми.
– Разве можно судить о ходе лечения только по анализам крови? — спросил я, вспомнив, что у Ирины накануне операции кровь была почти идеальной.
– Нам этого достаточно, — ответил Борис Семенович.
– Можно как-нибудь снижать температуру? — спросил я.
Борис Семенович сочувственно вздохнул:
– Нет, придется, терпеть. Снижение температуры автоматически снизит эффективность действия препарата.
– У Жени усиливается кашель. Как это объяснить?
– Через мокроту выходят разрушенные раковые клетки.
Я сжал телефонную трубку. Уж лучше бы этот прохвост придумал что-нибудь другое. И он бы, конечно, придумал, если бы знал, что кашель начался еще до лечения.
Нужно было срочно искать какой-то другой способ лечения. Ирина обзвонила своих знакомых в пущинских научных институтах. Ей подсказали: в Новосибирске есть врач по фамилии Хван. Он, якобы, изобрел эффективный препарат именно против рака печени.
Я немедленно связался с Хваном. Тот сказал: как раз осталась одна доза этого чудо-препарата. Мой университетский друг, который жил в Новосибирске, переправил этот препарат самолетом в Москву. К этому времени мне стало окончательно ясно, что ленинское лечение было не только бесполезным, но и вредным. Сердце дочери было ослаблено до последнего предела.
Хирург сказал, что держать Женю в больнице больше не может. Я перевез дочь на ее съемную квартиру в Новокосино.
Я купил цветы, развлекательные журналы и взял с собой диктофон. Решил записать разговор с Женей, сохранить на память ее голос. Дверь открыла Вера. Вместо того чтобы впустить меня, она вышла на лестничную площадку. Ее била нервная дрожь.
– Она не может спать. Я вхожу ночью в их комнату и вижу: Олег спит, а она — смотрит на него.
Бессонница – ее ужас, подумал я. Она сознает, как ей мало осталось. Жизнь кончается раньше, чем наступает смерть. Ее бессонница — крик организма: не спи, я погибаю!
Вера плакала:
– Как я хочу, чтобы она продержалась хотя бы до весны. Пожила бы на даче, послушала птиц, погрелась на солнышке. Нужно перевезти ее домой.
Я вспомнил, что перед операцией Ирина прощалась не с людьми, а с травой, деревьями, небом, птицами, солнцем. А когда поняла, что смертный приговор отсрочен, опять-таки возвращалась к солнцу, небу, птицам.
– Что делается, — слабо улыбнулась Женя. — Папка дарит цветы! К чему бы это? Помассируй мне спину. – тут же попросила она. - Люблю твои руки.
Я чувствовал, что у дочери не стало талии. А когда она легла после массажа, заметил, как округлился ее живот. Она закашляла и не могла остановиться. Она зашлась в кашле и долго лежала после этого с закрытыми глазами.
– Господи, когда же это кончится? — пробормотала она.
Я незаметно включил диктофон.
– Мы с мамой помирились, – говорила Женя. — Мама забрала у ректора большую часть денег. Теперь я спокойна. А вот журналы ты зря принес. Я их больше не читаю: там все про жизнь… Ты решил записать мой голос? — спросила она, заметив диктофон.
Я растерялся, но вышел из положения.
– Это записи с молитвами.
– Папка не ври. Он у тебя включен. Я ж вижу огонёк. Ты решил записать мой голос. Ладно, я тебя понимаю.
Я отошел от ее постели. Я сказал Вере, что друг (она его знала) прислал мне из Новосибирска другое лекарство, вроде бы, стоящее. Может, попробуем? Женя тоже знала моего друга. Приободрилась.
– Снова уколы? Тогда нужна очень опытная медсестра. Колоть мне можно только сюда.
Она показала на тыльную сторону ладони. Я хотел что-то сказать, но дочь движением руки остановила меня. Ей хотелось договорить, пока еще есть силы.
– Мы продолжим уколы, папа. Ничего не изменилось. Я по-прежнему тебе верю. Боюсь только, что моя болезнь зашла слишком далеко. Поэтому так плохо действуют лекарства. Но ты говоришь — держаться, и я держусь. И буду держаться до последнего. А что мне еще остается? Раскисать нельзя. Только почему я не послушала Ирину Антоновну раньше - не родила ребенка?
Помолчав, Женя продолжала:
– Папа, я знаю о твоем разговоре с Олегом. Он поклялся, что больше не будет так ездить. Не суди его строго. Ему сейчас тяжело. Ему всегда было тяжело. Фактически он стал для младшего брата отцом. Поэтому и от армии уклонился. Боялся, что младший брат без него пропадет. А знаешь, почему он так относился к тебе? От ненависти к собственному отцу. В какой-то момент он увидел его в тебе. И уже ничего не мог с собой поделать. Сейчас он о тебе другого мнения. Хотя, конечно, какая-то неприязнь осталась. Но ведь и ты его не очень любишь, правда?
– Просто досадно, что ты досталась не тому мужчине.
Женя сказала со слезами на глазах:
– Папка, но ведь и тебе досталась не та женщина. И маме – не тот мужчина. Ну, давай уж хоть сейчас поговорим откровенно. Считай, что я перед тобой исповедуюсь. Ты считаешь маму сильной. Ну, как же – Стрелец. А она в отчаянии слабой бывала. Припоминала твои грехи. Беременная женщина не прощает невнимание к себе. Помнишь, ты уехал в Алма-Ату, встречать Новый год с друзьями. А она уже была беременна мной на третьем месяце. Она была в компании. Вышла вместе с другими смотреть фейерверк и сильно простыла. Я родилась желтушной… А если бы ты бы рядом, ты бы это предотвратил. А перед родами ты уехал в командировку. Маму встречали только ее сестры, родители. Такое тоже не забывается…
Здесь я прервал дочь. Мне надо было оправдаться.
- Женечка, в моей работе редактор – командир. А я в своей работе – солдат. Я не мог сказать редактору: извините, не могу выполнить задание, пошлите другого, у меня жена должна родить.
Дочь сказала мне тоном совсем взрослой женщины:
- Твой редактор тоже должен был знать, что отношение к родам – это уважение или неуважение к женщине. Неуважение не прощается, папка.
Она на пару секунд задумалась и продолжала:
- Конечно, мама в своих счетах с тобой заходила слишком далеко. А потом и мы с Денисом. Знаешь, ведь про твою любовницу Денис сначала мне сказал. И мы вдвоем доложили маме. А помнишь, мы подолгу ужинали, а ты не мог войти в кухню что-то себе приготовить? Ведь я могла тогда защитить тебя. Но я боялась изменить маме. Если бы мы с Денисом объединились и сказали маме, чтобы она угомонилась, она бы нас послушалась. Куда бы она делась? И уж тем более гнать тебя из дома… Тут мы вообще потеряли берега. Как все глупо получилось. Как трудно сориентироваться, когда живешь всего один раз. Прости меня, папочка.
Я целовал дочери руки.
– Глупенькая, почему ты не сказала это раньше?
– Боялась, что разлюбишь, — прошептала Женя.
Слезы ручьем катились у нее по щекам. Когда я уходил, она вынула из-под подушки блокнот. Вырвала листок, протянула мне. Я прочел, как только вышел из квартиры.
Я все бегу, колотит сердце в грудь,
Вокруг все не мое, все ничего не значит.
Нет сна, и им не отдохнуть.
Похоже, что за стенкой плачут.
Бегу и, видно, не вернусь,
Закончен праздник елкой у порога,
Отчаянная в Новом годе грусть,
Вся веточками устлана дорога.
Сыночек, детки бегают в саду,
По вечерам раскрашивают книжки,
Как хорошо, но только не найду
Я своего упрямого мальчишки.
И в школу я тебя не провожу,
И в прописях мы не заполним строчек,
На выпускном балу не погляжу,
Каким красавцем стал сыночек.
Ждала, а ты покинул, не придя,
Сама себя к тебе я провожаю,
На голых ветках птенчики сидят,
Сынок, я здесь уже чужая.
Как жарко бьется сердце в грудь,
Вокруг все не мое, все ничего не значит.
Бессонница…родным не отдохнуть,
По мне, еще живой, уже тихонько плачут.
Женечка говорила мне, что понимает. Но только, как и все мы, боится прямого разговора. Откровенный разговор только ослабил бы и ее, и всех вас. Наше общение превратилось бы в сплошной плач и надрыв. Зачем? Надо сцепить зубы и держаться. Вдруг в последний момент болезнь отступит перед нашим отношением в ней.
Женя сказала, что уколы ей может делать Лора. Она проходила медицинские курсы. Я позвонил Лоре. Она тут же поехала в больницу, где раньше проходила курс подготовки медсестер. Ей дали сделать несколько инъекций. У нее все получилось, она не утратила навыка.
Когда Лора появилась в дверях, я не сразу узнал ее. Платок, перекрашенные волосы.
Даже Женя удивилась:
– Ты осветлилась!
Лора вымученно улыбнулась. Я вышел. Дверь была полуоткрыта. Я расслышал голос дочери. Она подбадривала подругу
– Коли, Лорик, спокойно. Мне не больно.
Глава 54
В следующий раз я приехал, чтобы перевезти дочь домой. Припарковал машину и пошел к подъезду. Подошел и обомлел. Прямо перед входом огромными буквами на асфальте было жирно написано мелом: «ЖЕНЯ, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!» Тот, кто это написал, узнал, что Женя сегодня уедет и уже не вернется.
Женя сидела в кресле, уже одетая, с кошкой на руках. Кошка лизала ей руки, потом поднялась на задние лапы и стала лизать шею, лицо.
– Ну, что ты, моя хорошая? Прощаешься? Ну, попрощайся, — говорила Женя.
Я отвернулся. Видеть это было невыносимо. Тут же ревниво крутилась Джерри, облаивая кошку. Собачонке больше повезло. Она ехала вместе с хозяйкой.
– Ну, что ты злишься? — воспитывала ее Женя. — Нельзя быть такой. Ты поедешь со мной.
На коленях у Жени лежал сверток.
– Это деньги, папа, — сказала она. — Почти все, что я заработала за свою жизнь. Деньги будут у мамы. Если понадобятся, возьми, сколько будет нужно. Если бы не ты, я никогда бы их не заработала. Я маме скажу.
Мы вышли из подъезда. Женя увидела надпись на асфальте и закрыла глаза. Я покрепче взял ее под руку. Женя прошла по словам «ЖЕНЯ, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!» — с закрытыми глазами.
В пути мы попали в пробку. В стоящих рядом машинах гремели динамики. Женя сидела на заднем сидении отрешенная. Голова откинута, глаза закрыты.
– Папа, поставь «Ave Maria».
Это была ее любимая мелодия. Она услышала ее в исполнении Ирины. Потом попросила купить запись на кассете. Я боялся, что не сдержу слез. Сделал вид, что не могу найти кассету. Женя открыла глаза.
– Папа, это желтая кассета. Ты только что отбросил ее в сторону.
Мне пришлось подчиниться. Зазвучала «Ave Maria». Женя снова откинула голову и закрыла глаза. Я смотрел на нее в зеркало заднего вида и чуть не врезался в идущую впереди машину.
Теперь, когда Женя переехала к матери, я стал видеть Дениса каждый день. Чем хуже становилось дочери, тем сильнее мне хотелось поговорить с ним. Сын просто обязан понять, что пора жить иначе. Не добивать родителей своим поведением, а напротив — дать им силы для дальнейшей жизни.
Денис старался как можно реже бывать дома.
– Ему тяжело видеть Женю в таком состоянии, — оправдывала его Вера.
Квартира была полна людей. Приехала из Павлодара сестра Веры. Она готовила еду. Приходили ученики и подруги Жени. Я все же улучил момент и заговорил с сыном в ванной, где тот брился.
– Помнишь, я тебя побил.
Денис пожал плечами.
– По-моему, не было такого.
– Я жалею, — сказал я. — Ты должен знать, что я сожалею.
– По-моему, ты на себя наговариваешь, – отвечал Денис.
– Ну, как же?
– Убей, не помню, батя. Ты знаешь, у меня неважная память.
– Денис, ты же понимаешь, что скоро у тебя не будет сестры. Вся надежда теперь только на тебя. Тебе нужно измениться еще до того, как не станет Жени.
– Что я должен сделать?
– Сначала начать работать.
– Надо подумать, — сказал Денис.
Он стоял передо мной выбритый, красивый и ладный, надушенный хорошим дезодорантом.
– Надо подумать, — повторил он, потому что я стоял у него на пути, и мешал выйти из ванны.
Всем своим видом он как бы говорил: да, я не такой, каким ты хотел бы меня видеть. Но мать любит меня таким. А если ты не можешь, это твои проблемы.
– Что я должен сделать, чтобы ты начал жить нормальной жизнью? — теряя терпение, спросил я.
– Надо подумать, — сказал Денис.
Он быстро оделся, и его как не бывало. Я выглянул в окно. Он быстрым шагом направлялся в тээрцэ. Я надел пальто и пошел следом.
Пивной бар подрагивал от гула голосов. Денис сидел с какими-то парнями за столом. Они что-то обсуждали, потягивая пиво. У парней были специфические физиономии, отвислые щеки и животы. Денис выглядел стройнее.
Я присел к стойке и заказал пива. На меня стали поглядывать. Среди молодых посетителей я выглядел белой вороной. Наконец, меня увидел и сын. Он лениво поднялся из-за стола, подошел с улыбкой хозяина и приветствовал, будто мы давно не виделись:
– Может, забьем партийку?
У меня не было настроения. Но если тебе предлагают бой, как отказаться? Я сильным ударом разбил пирамиду. Ни один шар не пошел в лузу. Денис мог воспользоваться подставками, но не стал. Забил трудовой шар. Но второй его удар был неудачным. Я не упустил возможности забить ответный шар. Так мы и пошли к финишу — очко в очко, пока на столе не осталось два шара. Я видел, что на самом деле Денис мог бы играть лучше. Но на него действовали зрители. Его сходство со мной не могло не бросаться в глаза. Вот сын и проявлял снисходительность.
– Хватит, – я положил кий. Я не мог больше играть.
Денис пожал плечами и тоже положил кий.
Я пошел к выходу. Сын не оставлял надежд. Он вырастает в обаятельного отморозка. А я не могу понять, отчего это происходит. И странное сравнение пришло вдруг в голову. Вот и рыбы не понимают, что с ними происходит, когда им не хочется есть. Потому, что ничего не знают об атмосферном давлении. Так и я чего-то не знаю, связанного с Денисом. И никогда не узнаю. Ни от него, ни тем более от Веры…
Глава 55
Состояние Жени ухудшается с каждым днем. Она уже не может самостоятельно вставать и ходить по квартире. Она уже не может лежать – боли в спине. Точнее, в позвоночнике. Полусидит в кресле. Нужно решать, что делать дальше.
– Хватит ее мучить, – тихо рыдая, сказала Вера. – Вы же отлично понимаете, ничего уже не поможет.
Мы с Олегом молчим. Дверь открывается. На пороге стоит Женя. Она проснулась, увидела, что одна. Попыталась кого-нибудь дозваться. Никто не приходил. Женя впервые с начала болезни увидела мать плачущей. Это ее не удивило. Она впервые увидела на наших лицах отчаяние и безысходность. Это тоже ее не удивило.
Она спросила строго:
– Что вы тут делаете?
Вера первая пришла в себя.
– Женечка, хочешь чаю?
Женя от чая отказалась. Попросила хурму. С усилием откусывала кусочек за кусочком. При этом внимательно осматривала кухню, будто видела ее впервые. Отодвинула тарелку:
– Больше не могу. Отведите меня.
Она побывала в той части квартиры, где шла жизнь. И хотела вернуться туда, где жизнь останавливалась. Потом она попросила отнести ее в ванную. Там, в горячей воде, ей стало плохо. Потом она сидела в кресле с закрытыми глазами. Я принес ей ужин. Она съела два перепелиных яйца и дольку свежего огурца.
– Давай смерим температуру, — неожиданно попросила она.
Градусник показывал 34,8 градуса. «Неужели препарат начал действовать?» Я хотел перемерить температуру. Но Женя зашлась в кашле. В спальне был полумрак. Женя полулежала в кресле с закрытыми глазами.
– Папа, я поправлюсь?
– Обязательно, доченька, даже не сомневайся, — сказал я.
Если бы Женя открыла глаза в эту минуту, она бы даже в полумраке увидела, что я вру.
В тот вечер я получил от дочери еще один листочек из блокнота.
Крадется ночь и не несет покоя,
Прощенья и прощанья тает час.
Наступит завтра не со мною,
В ночь вечную я ухожу от вас.
Я завещаю вам свои надежды,
Свою любовь, и мир чтоб вас хранил,
Я так бы не жила уже, как прежде,
Но сочтены мгновения мои.
Устала… В вашей жизни день настанет,
А мне пора! Я вижу в темноте
Последнее сиянье нарастает…
«Она угасает». С этой мыслью я ехал ночью домой. Въезжая в гараж, не вписался в поворот, раздался хруст — бокового зеркала как не бывало.
Надо было выходить из машины, но зачем? Я не знал, что мне делать дома. И вообще — как жить дальше. Я выехал из гаража и покатил по ночной Москве. Погода резко менялась. Подул сильный ветер. Повалил мокрый снег. На дорогах стало, как на катке. Я остановился у храма «Утоли моя печали».
Я подошел к самой большой иконе и опустился на колени. Сам не понял, как это у меня вышло. Закрыл глаза и просил Господа пощадить мою дочь. Я услышал тихие шаги и открыл глаза. Мимо шел священник примерно одного со мной возраста. Я поднялся с колен и сказал, что хотел бы исповедаться и принести покаяние.
– По сознанию или по сердцу? — тихо спросил священник.
– Наверное, по сердцу.
– Все мы живем в грехе и страстях. О чем скорбит ваше сердце? О чем болит душа?
– Я раскаиваюсь в том, как относился к бывшей жене. Я оскорблял ее чувство. Дочь могла бы выйти замуж за другого человека, который бы лучше о ней заботился. И она была бы жива.
Я говорил путано, но священнику и не требовалось полной ясности.
– Дочери осталось совсем немного. Может быть, считанные часы. Уже ничто не поможет. У меня нет надежды на чудо. Просто я не могу с этим жить.
– Вы крещеный? — спросил священник.
– Покрестился три недели назад.
– Вы каетесь перед Богом, — продолжал священник. — Это правильно. Но жить по-божески — это преодолевать гордыню. Покайтесь перед вашей бывшей женой и дайте своей душе успокоиться.
Священник пристально посмотрел мне в глаза:
– Вы покрестились, но я вижу: у вас нет страха Божия. Скажу, как поддерживать в себе этот страх. Первое и главное — иметь память смерти и память мучений. Страх праведного наказания за грехи вводит нас на корабль покаяния, перевозит по смрадному морю жизни и путеводствует к божественной пристани, которая есть любовь…
Я вышел из церкви. Природа шла вразнос. В феврале лил дождь. Улицы превратились в каток. Я бросил взгляд на разбитое зеркало. Как просто: хрясь — и нет стекла. Так же и с человеком. Надо только посильнее разогнаться и — об стену. Не получится, возразил я себе. Подушки безопасности спасут. Врачи не дадут помереть. Останешься калекой, только и всего. Хотя есть еще ружье. Это более верный способ. «Что ж тебе мешает»? – спросил я себя. Ирина. Как она без меня?
Я поставил машину в гараж и поднялся к себе на тринадцатый этаж. Хотел выпить и не мог. Включил телевизор и тут же выключил. Я ничего не мог делать. Даже думать. В голове была одна мысль: без Женьки вся жизнь — псу под хвост.
Раздался телефонный звонок. Я похолодел. Неужели? Неужели сейчас скажут, что все кончено? Заныло в левом плече и зажгло в груди. Закружилась голова, стали холодными руки. Но я нашел в себе силы снять трубку.
Это была Ирина. Я только сейчас вспомнил, что не звонил ей сегодня.
– Ну, как? – спросила она.
– Совсем плохо, — сказал я.
У меня все плыло перед глазами.
– У вас с Женей сильная биологическая связь. Держи себя в руках, не шути с этим.
– Понял, — я положил трубку.
На самом деле я уже ничего не соображал. Голова не работала. Меня знобило. Я потрогал ступни. Они были холодными. Я погасил свет, лег под одеяло и закрыл глаза. Мне показалось, что я слышу какую-то мелодию. Нет, музыка играла не у соседей. Был первый час ночи. В это время соседи вели себя тихо. Я замер. Это была «Ave Maria».
У меня кружилась голова. Мне казалось, что я отрываюсь от земли и лечу навстречу ослепительному сиянию. Какой хороший сон. Я очнулся. В комнате было темно. Тихо щелкали настенные часы.
Раздался резкий телефонный звонок. Веру будто мучила икота – она едва справлялась с рыданием
– Нашей Женечки больше нет.
Глава 56
10 февраля. Я видел теперь себя как бы со стороны. Я не помнил, о чем только что думал, выключил ли электроплиту, закрыл ли двери квартиры, поставил ли на сигнализацию машину. Жизнь продолжалась. Но только как полуявь-полусон.
Когда я приехал, двери были полуоткрыты. В коридоре и на лестничной площадке стояли соседки. Я снял пальто и открыл дверь спальни. Женя лежала на широкой софе. Ее подбородок был подвязан. Руки вытянуты вдоль тела. Вера и Олег тихо рыдали и гладили ее. Дочь была еще теплая.
Я целовал ее исколотые руки. Вера причитала. Олег стонал, покачиваясь, закрыв глаза. Теперь Женю нельзя было поделить. Теперь она принадлежала всем. И – никому. К нам подошли и сказали, что нужно на какое-то время оставить умершую одну. Такова традиция.
Через полчаса я, Вера и Олег снова вошли в комнату. И застыли. Женя лежала, улыбаясь уголками губ.
Стали приходить ученики Жени. Дверь не закрывалась. Джерри выскочила и побежала вниз по лестнице. Олег кинулся за ней. Вернулся минут через сорок с убитым видом:
– Представляете, убежала.
Больше Джерри не видели.
На другой день гроб выставили в церкви. Я подошел и не узнал дочь. Женя была похожа на мертвую царевну из киносказки, но не на себя.
Приехал Витя. Сказал, что отцу нездоровится, а мама приедет позже. Передал записку. Вера прочла и протянула мне. Я узнал каллиграфический почерк отца: «С болью в сердце скорбим по поводу безвременной кончины любимой внучки Женечки. Видимо, каждому человеку судьбой предначертано определенное время существования на планете Земля. Ее облик навсегда сохранится в наших сердцах!»
Я недоумевал: что это? Старческий маразм? Нет, это не маразм. Это упакованное в формальные слова безразличие. Оскорбительно, но не удивительно.
В церкви пахло ладаном, и было душно. Стояла звонкая тишина. Лора сказала, что останется здесь до утра. Женя была для нее больше, чем подружка.
Я тоже хотел быть эту ночь с дочерью. Но Лора сказала:
– Юрий Леонтьевич, давайте буду только я. Простите.
В этот вечер, накануне похорон, должен был приехать мой сын от первого брака Павлик с женой. Стасик был их крестным отцом. Наверно, ему нужно было появиться при них. Он позвонил мне. Удивительно подменятся смыслы у Стасика. Вот он звонит и говорит, что хотел бы приехать. Я говорю ему: приезжай. А он спрашивает меня:
– Ты действительно хочешь видеть меня?
Теперь получается, что не он инициатор встречи, а я. С этим убеждением он и будет жить дальше.
– Приезжай, – повторил я.
Когда мы сидели вчетвером, позвонила Ирина. Она собиралась приехать на похороны Жени, но хотела это согласовать.
Стасик немедленно выдал совет:
– Нет, лучше ей не быть. Вера может отреагировать очень нервно.
У Ирины был удивительный слух. Она вскипела.
– Передай Стасику, что на похороны не требуется приглашения. На похоронах не хотят видеть только злейших врагов.
У меня было такое чувство, будто я предал ее.
– Юра, не надо больше никаких слов. Я не приеду, - Ирина положила трубку.
– Это я виноват, не усмотрел – сказал я за столом. – Нельзя было отдаляться.
Стасик твердо сказал:
– Братан, ты ни в чем не виноват. Ты ни в чем не виноват, – повторил он. – И впредь можешь на меня положиться. С руками и ногами. Ты знаешь, я надежный человек.
Я смотрел на брата с удивлением. Его никогда не поймешь с лету. Хотя на этот раз, кажется, все ясно. Ему важно хорошо выглядеть в глазах своих крестных. И если я не должен, по его совету, ни в чем упрекать себя, то его и подавно.
– Не волнуйся, – сказал я. – То, как ты себя повел, мы обсуждать не будем.
Стасик, как ошпаренный, выскочил из-за стола, и закричал:
– Ну, знаешь, мое терпение лопнуло. Ты злобное насекомое! Я рву с тобой навсегда.
– Ну и убирайся, – зарычал я.
На отпевание в церковь пришли подруги и сокурсники Жени, ее ученики. Среди них выделялся высокий парень с ярким мужественным лицом и огромным букетом желтых хризантем. Я переглянулся с Лорой. Спросил взглядом: «Это он?» Девушка кивнула.
В отдалении стоял Стасик. В черных очках он был похож на слепого. Когда прощались, он подошел к гробу, губы его сморщились. Наверно, это должно было означать сдерживаемое рыдание. Он не поцеловал Женю в лоб, как другие, а как-то странно провел ладонью по контуру ее лица и всхлипнул. Я взглянул на Лору. Она взглянула на меня. Что означал этот жест ладонью? Как можно лезть рукой к лицу? Где это видано, чтобы так прощались? Это мог бы объяснить только режиссер и актер этой сцены. Сам Стасик.
Я вдруг вспомнил: однажды я ехал на мотоцикле. При близком обгоне меня зацепил воздухозаборником «Запорожец». Я свалился, но тут же вскочил. Руки-ноги были целы, только два оторванных пальца болтались на левой руке, висели на остатках кожи. Стасик подбежал, упал на колени, стал лихорадочно ощупывать мои ноги. Он как бы не видел оторванных, окровавленных пальцев. Что это с ним, подумал я тогда. Ах, да! Мальчик бредит театром, изображает переживание.
Приехала мама. Подошла к гробу, склонилась. Впереди ее лица оказалась ее рука. Вместо лба внучки она поцеловала тыльную сторону своей ладони. Ко мне она не подошла. Ни на похоронах, ни на поминках. Я не знал, что думать. Но мои переживания по этом поводу длились не больше минуты.
На поминках я как-то странно оказался за столом рядом с Олегом, который тоже был все время один.
– У меня нет никакого желания жить, – говорил он мне. – Я живу только потому, что Бог не велит сводить счеты с жизнью. Я многое никогда себе не прощу. Но я не могу устроить над собой самосуд. Самоубийство — не просто тяжкий грех, но и венец безбожной жизни, следствие неверия в Бога. А я — верующий.
«Зачем тебе теперь солнце, если у Жени мрак и холод?» – думал я.
– Со временем боль утихнет, — говорил Олег, — Буду молить Бога, чтобы поскорее забрал меня. Я уверен, наши с Женечкой души найдут друг друга.
Олег говорил что-то еще. Я не слышал. «Почему Бог поменял меня с Женей местами? – думал я. – Бог мог не пощадить Женю только по одной причине. Желание больнее наказать меня было сильнее. Если он, конечно, есть, Бог».
Олег вызвался отвезти меня домой. Он жал на весь костыль. Катил почему-то закоулками, на бешеной скорости, с визгом тормозов. Решил избавиться от себя и заодно от меня? Вот потеха! Ну, давай же, давай! Но Олег благополучно довез меня до дома.
– Теперь я к себе, в Новокосино.
Его тянуло туда, где все напоминало о Жене. Если он действительно ее любил, то будет лелеять свое горе, как ребенка. А чем утешиться мне? Я вошел в квартиру. Не снимая пальто, опустился в кресло. В темноте моргал красный глаз автоответчика. Может, это Ирина? Нажал на кнопку. Точно, это был ее голос.
— Юра, возьми себя в руки. Горе выгрызает человека. Ты был со мной в самые трудные дни. Но сейчас ты свободен. Женись на Лоре, родите дочь. Тебе нужно утешение. А я разберусь со своей жизнью сама.
