Ташкент. Прихожане и люди, которых он вылечил, встречают Войно с восторгом. Он купается в своей славе.
ОШАНИН (Войно). Я давно хочу сказать тебе одну гадость. Но это не моя гадость. Я хочу сказать, что о тебе думают и говорят люди. По-моему, ты должен это знать. Для тебя твой сан – это власть. А власть – это удовольствие, услада. Да, тебя третируют, временами ты очень страдаешь, но после страданий люди поклоняются тебе еще больше, а значит, у тебя еще больше власти. Еще больше услад.
ВОЙНО. Интересно, почему ты не сказал мне это раньше?
ОШАНИН. Я боялся, что эти слова что-то убьют в тебе.
ВОЙНО. Да уж. Ты сейчас будто выпустил в меня очередь из автомата. Если я так выгляжу… то это ужасно. Ужасно, потому что это не так. Я просто несу свой крест… без самолюбования. А если бы я раньше знаю, что так выгляжу, то нести мне этот крест было бы еще тяжелей. Спасибо, друг, за откровенность.
ОШАНИН. А ты прости меня.
ВОЙНО. Зачем же извиняться за правду?
ОШАНИН. Я сказал то, что чувствуют низкие люди. Это правда низости. Хотя… это как раз та правда, которая и существует чаще всего…Однако пора сказать. На днях я уезжаю в Москву. Мне предложили место в кремлевской клинике, и я не мог устоять. Между прочим, предложил – кто бы ты думал? – Карпов! По-моему, так он поддразнивает тебя. Ему очень хочется, чтобы ты отказался от своего сана.
ВОЙНО. По-твоему или он тебе это прямо сказал?
ОШАНИН. Да, он сказал прямо, ссылаясь на то, что война с Германией неизбежна, а значит, ты будешь нужен. Ты им нужен, Валентин, но фанаберия не позволяет им тебя уговаривать. У этой народной власти гораздо больше спеси, чем это было при нашем царе горохе. Может, все-таки поедем вместе?
Появляется сын Михаил, за ним Алексей и Валентин. Он слышали разговор и теперь показывают, что заодно с Ошаниным. Войно напряженно думает, а они смотрят на него хмуро, но с надеждой.
ВОЙНО. Я не могу принять милости от убийц и хулителей бога. А за тебя, Лев, я рад. Здесь слишком жаркий климат для твоего слабого сердца.
Дом Войно.
ВОЙНО (Белецкой) Хотел вернуться на кафедру – отказали. Нет для меня места и в больнице. Там другой главврач. Что ж, буду заниматься частной практикой.
БЕЛЕЦКАЯ. И все так же бесплатно?
МИХАИЛ (появляется). Зато сколько славы.
ВОЙНО. Миша, могу повторить то, что писал тебе. Ты малочувствителен. Неправда не пронзает твоего сердца. Не загорается оно святым негодованием против зла. Не пламенеет восторгом, когда слышит о прекрасном и возвышенном…
МИХАИЛ. Какой слог! Какая выспренность! Но ты не на амвоне и не на кафедре, отец. Чем красивей говоришь, тем меньше это трогает.
ВОЙНО. Соня, что было не так в моем воспитании? Миша отрекся от меня. Алексей не отвечал на мои письма месяцами. Валентин… Ну, ладно. Ему простительно. Он в депрессии, он инфицирован, бедный мальчик.
БЕЛЕЦКАЯ. Но у фтизиатров неплохой прогноз.
ВОЙНО. Сонечка, моя метода не сработала. Получается, родительский пример – не метод воспитания. Плевать они хотели на мой пример.
БЕЛЕЦКАЯ. Огрубели вы, профессор.
ВОЙНО. Соня, я в отчаянии. Бог отвернулся от моих детей.
БЕЛЕЦКАЯ (Войно). Валентин, в жилах ваших детей течет ваша кровь. Достоинство и самолюбие не позволят им стать негодными людьми. А если кого-то не туда заносит…Это временно. И здесь положитесь на меня. Для чего существую я?
ВОЙНО. Соня, Соня… Святая вы женщина.
АЛЕКСЕЙ (появляется). Верующие…они какие-то убогие. Я не хочу быть среди них.
ВОЙНО. Бог – это нечто грандиозное, непостижимое. Попробуй объяснить, почему все живое на свете сделано будто по индивидуальному замыслу. И попробуй доказать, что это произошло в результате хаотичной эволюции.
ВАЛЕНТИН (появляется). Ты живешь в своей скорлупе, в своем мире, и не хочешь видеть, что происходит вокруг. Создается новая цивилизация. Оказывается, можно быть братьями и сестрами без твоего бога.
ВОЙНО. Все происходящее вокруг двойственно. Одно делается в угоду идеалистической идеологии, больше похожей на религию. А другое делается обычными людьми, которые вот уж точно живут каждый в своем мире или мирке, стараясь приспособиться к тому, что навязывает эта идеология и эта религия, по принципу «плетью обуха не перешибешь».
Капа очень изменилась, стала взрослой женщиной. Она работает на медицинском факультете, читает курс физиологии. Тёма, ставший сотрудником ГПУ, не теряет надежды получить ее в жены. А Капу по-прежнему тянет к Войно.
Она находит предлог для встречи.
КАПА. Валентин Феликсович, меня беспокоит состояние моего коллеги Михайловского. Похоже, он свихнулся на своей идее изобрести эликсир бессмертия. После смерти от скарлатины 12-летнего сына Михайловский покупает для него вещи, сладости…
ВОЙНО. Капа, но я не специалист по душевным болезням.
КАПА. Но вы непревзойденный диагност. Понаблюдайте Михайловского.
Зрительный зал. Михайловский выпускает у собаки кровь и вводит ее обратно в особом растворе. С помощью такого промывания он обещает в недалеком будущем излечивать самые разные болезни. Незатейливый фокус подается им как всесилие советской науки. Зрители заходятся от восторга. А шарлатан уже обещает, что впереди – воскрешение из мертвых. Мол, советская наука все может!
МИХАЙЛОВСКИЙ. Наслышан о вас. Это правда, что вы пересадили сибиряку почки теленка? Пойдемте ко мне. Я вам покажу свое чудо.
Квартира Михайловского. Он показывает Войно мумифицированное тело сына.
МИХАЙЛОВСКИЙ. Вот он, мой любимчик. Я держал его тело в формалине, а потом высушил. Теперь он готов к оживлению. Осталось закончить разработку эликсира бессмертия.
Нервы у Войно не выдерживают. Он тут же уходит. Капа поджидает его во дворе.
КАПА. Что скажете, профессор?
ВОЙНО. А что я могу сказать? Я могу только поздравить вас с всесилием советской науки.
КАПА. Михайловский свихнулся?
ВОЙНО. Конченный псих.
Из квартиры Михайловского доносится выстрел.
ЧК. Комната для допросов.
ТЁМА. Вы были у Михайловского?
ВОЙНО. Был.
ТЁМА. Отлично! Значит, это вы убили его.
ВОЙНО. Бог с вами!
ТЁМА. Нет, гражданин Войно-Ясенецкий, бог с вами. А с нами – пролетарское правосудие. Наконец-то, вы попались! Мотив налицо. Опыты Михайловского подрывали основы вашей религии.
В комнату врывается Капа.
КАПА. Михайловский застрелился.
ТЁМА. Какого черта? Кто тебя пустил? Какое твое дело?
КАПА. Во время выстрела я стояла с профессором во дворе. Я – свидетель!
В дверях уже стоит Петерс.
ПЕТЕРС. А мы и не сомневались, что профессор Войно не может быть убийцей. Просто у нас к нему на этот раз совсем другие вопросы. (Тёме) Проводите девушку до выхода. (Войно) Профессор, ваши родственники служили при дворе польских и литовских королей. Вы же не будете с этим спорить, было дело?
ВОЙНО. Ну, было, и что?
ПЕТЕРС. А то, что отец ваш дворянин и католик.
ВОЙНО (он вне себя). И что? И что?
ТЁМА (он вернулся). А то, что ты тоже дворянин, а значит неисправимая и на все способная контра.
ВОЙНО. Что опять будете шить?
ТЁМА. Твое священство, что ж ты по фете ботаешь?
ВОЙНО. Скоро у вас вся страна будет ботать. В чем вы меня обвиняете?
ПЕТЕРС. Вы обвиняетесь в создании контрреволюционной церковно-монашеской организации, ставящей целью свержение советской власти, в шпионаже в пользу иностранной разведки и преднамеренных убийствах больных во время операций.
ВОЙНО. Церковно-монашеской - это понятно. Убийства больных – тоже неплохо придумано. А вот шпионаж… Можно сразу узнать, в чью пользу, чтобы не ломать голову?
ТЁМА. Как в чью? Ватикана. Ведь твой отец католик.
Войно смеется. Смех его, сначала нервный, переходит в почти истерический хохот.
Петерс наливает в стакан воду из графина, подает Войно. Войно не берет. Тогда Петерс льет воду ему на голову.
ПЕТЕРС. На конвейер его.
Войно допрашивают методом «непрерывки», или конвейера. Следователи, сменяя друг друга, ведут допрос днем и ночью, не давая спать.
Войно заставляют стоять в углу. Он объявляет голодовку. От истощения и нервного переутомления часто падает.
У него зрительные и тактильные галлюцинации. То ему кажется, что вокруг него бегают цыплята, то он чувствует, что под рубахой у него шевелится змея. Цыплят он пытается поймать, а змею - сбросить с себя.
Тюрьма.
ВОЙНО. Мне не в чем признаваться. Но вы меня замучили, я готов выдумать признания, только бы прекратились издевательства. Вас это устроит?
ТЁМА. Пиши. Может, что-то и пригодится.
ВОЙНО. Я объявляю вторую голодовку.
ТЁМА. А мы начинаем следующий «конвейер».
Наряженный шутом, Тёма врывается в комнату, где ведется допрос Войно.
ТЁМА-ШУТ. Старик с белой бородой, который сидит на облаке, это твой бог? И ты, материалист, веришь в такого бога? Твоего бога родила девственница без участия в этом мужика – и ты в это веришь? Твой бог навестил своего друга Лазаря, который был уже трупом, и оживил его, уже смердящего? И ты в это веришь? Твой бог любит людей и в то же время у него есть огненное место, где грешники, с точки зрения твоего бога, вечно горят и рыдают, что очень нравится твоему богу. Мелочный ревнивец, злопамятный деспот, женоненавистник, убийца детей и народов – это твой замечательный бог? Отвечай! Отвечай! Отвечай!
Войно закрывает глаза и затыкает себе уши.
ВОЙНО. Прекратите это святотатство! Хорошо, я подпишу любые показания, кроме признания в покушении на Сталина, но прежде мне нужно придти в себя и хорошо поесть. У вас найдется кусок жареного мяса?
Войно приносят жареное мясо. Он просит нож. Ему приносят нож. Уставший от допросов Тёма дремлет за столом.
Войно пытается перерезать себе ножом височную артерию. Но нож оказывается совершенно тупым. Тема просыпается и начинает избивать Войно. Вбегают другие чекисты.
ТЁМА. Хотел перерезать себе височную артерию, гад. Но я не зря учился на медика. Со мной такие фокусы не пройдут.
Заседание особого совещания.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ОСОБОГО СОВЕЩАНИЯ. Особое совещание приговаривает Войно-Ясенецкого к пяти годам ссылки в Красноярский край. На этап его!
Войно выводят из тюрьмы. И он застывает в удивлении. Тёма Фомин усаживает в «воронок» Якова Петерса.
ВОЙНО (Тёме). Вот так раз!
ТЁМА. А чему вы удивляетесь? Для нас прошлые заслуги не имеют значения, если мы видим, что к нам затесался враг.
ВОЙНО (председателю Особого совещания, который тоже выходит из помещения). Если мое дело вел враг народа, как вы могли вынести мне такой приговор?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ОСОБОГО СОВЕЩАНИЯ. У нас оправдательных приговоров не бывает. Пролетарское правосудие не ошибается.
Красноярский край. Село Большая Мурта.
ВОЙНО (спрашивает местных). Где тут храм?
Ему показывают. Он идет и видит вместо храма развалины.
Он идет в рощу на окраину села, ставит на пенек маленькую иконку и молится там.
ОШАНИН (читает письмо Войно). Дорогой Лев! В местной больнице мне разрешают работать только за еду и кров. Выгляжу я сейчас, как дряхлый старик. Но постепенно начинаю делать сложные операции и становлюсь среди простого народа знаменитостью.
Хочу продолжить книгу «Очерки гнойной хирургии», но для этого нужно поработать в медицинской библиотеке, которой в Красноярске нет. Звонил Карпову. По его словам, Сталин велел не чинить препятствий: «Пусть пишет. Нам его работы скоро пригодятся». Меня отпустили в Томск, где хорошая медицинская библиотека. Как только закончу рукопись, сразу пришлю ее тебе, иллюстрированную моими рисунками.
ОШАНИН (в зал). Я обратился к наркому обороны Ворошилову с просьбой ускорить выпуск книги. Добавил: «Товарищ маршал, Войно-Ясенецкий осужден по ложному обвинению. Петерс, который его посадил, три года как расстрелян. А профессор все еще томится».
Реакция Ворошилова: «Петерса мы правильно наказали. Но не один Петерс решал, виновен ваш друг или не виновен. Еще неизвестно, что он там понаписал в своей рукописи. Я велю проверить».
Записываюсь на прием к Карпову.
КАРПОВ. Наш общий друг сам нарывается. Работал бы тихо, и никто бы его не трогал. В славе и достатке бы купался. Его ряса это ж как красная тряпка. Зачем? Ведь и вы наверняка не раз спрашивали его: зачем ему это? Знаете, даже если Бог есть, я думаю, он его тоже не понимает.
Село Большая Мурта. Скромная операционная. Войно делает операцию. Работает радио.
ГОЛОС МОЛОТОВА. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора. Нападение на нашу страну совершено, несмотря на то, что за все время действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни одной претензии к СССР по выполнению договора. Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей.
Войно уходит в другую комнату. Боится, что окружающие прочтут на его лице совсем не подходящее к такому моменту выражение. Он понимает, что наконец-то будет нужен своей стране.
Москва. 6 ноября 1941 года. Карпов у Сталина.
СТАЛИН. Открою вам секрет – завтра парад. Мы должны поднять дух нашего великого народа. Но не только парадом. Возьмите у Местоблюстителя Сергия икону Казанской божьей матери, передайте ее нашим авиаторам. Пусть облетят с ней Москву. Это будет небесный крестный ход. И подготовьте такую же икону для Ленинграда. Говорят, всякая власть от Бога. Вот мы и увидим, с нами ли Бог. А народу пока знать об этом не надо. Если Бог действительно есть, народ это и так почувствует.
КАРПОВ. Товарищ Сталин, Войно-Ясенецкий просит дать ему возможность работать в госпитале.
СТАЛИН. До Красноярска семь тысяч километров… Сколько идут санитарные эшелоны? Недели две, а то и три. Представляю, что за это время происходит с ранеными. Сколько их в эвакогоспитате? Десять тысяч? Поставьте Войно главным хирургом. И заодно консультантом всех госпиталей Красноярского края. Он спасет нам десятки тысяч бойцов
ОШАНИН (читает письмо Войно). Дорогой Лев! С приказом о моем назначении прилетал генерал медицинской службы. Увидел, что я живу в холодной комнатке, где до войны ютился дворник, причем живу впроголодь. На довольствие в госпитале меня не ставят. Как можно? Я же обычный ссыльный.
Санитарные поезда привозят запущенных раненых. Особенно много остеомиелитов от костных ран. Персонал зачастую работает непрофессионально. Я часто срываюсь. Чтобы снять раздражение, пью бром. (в сторону) Ну, бром он пил и раньше, и не от раздражения.
Наиболее тяжелых раненых он отыскивает сам. Если же его вмешательство запаздывает, и он замечает при обходе, что прооперированного им увезли в морг, уединяется в своей каморке и отмаливает свой невольный грех.
И вот последнее письмо. Войно пишет. Лев, это какое-то чудо. В одном из санитарных поездов привезли с передовой… кого бы ты думал? Капу Дрёмову! У нее тяжелое ранение. Сделал ей сложнейшую операцию. Несколько суток она находилась в коме, но сейчас пошла на поправку.
Госпиталь. Отдельная палата, где лежит Капа. Входит Войно.
КАПА. Присядьте, профессор.
Войно садится на стул у кровати.
КАПА. Представляю, как вы меня искромсали.
ВОЙНО. Женщин не должно быть на войне. Но вы не должны переживать. Не вижу повода. Я зашил вас очень аккуратно.
КАПА. То есть не противно будет смотреть?
ВОЙНО. Я монах, Капа. Мне нельзя видеть то, что видят другие.
КАПА. Как же вы живете?
ВОЙНО. Терпением, Капа,
КАПА. Ну и зачем это вам? Может, вы презираете женщин так же, как презирал ваш бог? Учтите, я дважды перечитала оба Завета. От меня ничего не укрылось.
ВОЙНО (теплым тоном). Поправляйся, Капа, и не хули господа всуе.
КАПА. Неправильно. Правильно – поправляйся скорее, Капа. (протягивает руку) Господи, как же я рада, что меня так ранило, что меня привезли сюда. Разве это не провидение?
ВОЙНО. Поправляйся скорее.
КАПА. Я жду тебя с нетерпением, Капа. Ну, скажите так! Назовите меня по имени. Человеку так нравится слышать свое имя.
ВОЙНО. Я буду ждать твоего выздоровления…с нетерпением, Капа
КАПА. Вот теперь правильно. Ну, встаньте же с этого стула. Сядьте сюда, на краешек. (Войно встает и садится на край кровати) Обнимите меня. Ну, хотя бы, как сестру во Христе. Господи, ну что вы такой серьезный, такой деревянный. Как же мне вас оживить?
Войно делает движение, чтобы встать. Капа решительно привлекает его к себе и целует. Войно пытается встать, но Капа держит его крепко.
КАПА. Ой, сколько же я ждала этого момента!
ВОЙНО (отстраняется). Мне пора. Я зайду попозже, а вы… а ты пока поспи.
КАПА. Спать? Ну, нет! Вдруг просплю твое появление.
Войно выходит из палаты, где лежит Капа. Сталкивается в коридоре с медсестрой, которая подслушивала разговор.
МЕДСЕСТРА. Что делается! Я вас не узнаю, профессор. Вы буквально на глазах возвращаетесь в свой возраст.
Комнатка Войно в госпитале. Войно и Капа пьют чай.
КАПА. Я дважды молилась Богу. Когда попала под сильнейший артобстрел на передовой. И когда везли в санитарном поезде - боялась, что не довезут.
ВОЙНО. А ведь я мог умереть до войны. Одиннадцать лет в ссылках, на пересылках, в тюрьмах. И не помог бы сейчас тысячам. До чего же глупый твой бог Сталин, Капа. А еще гений.
КАПА. Давай выпьем за наших богов. Какие бы они ни были, мы с верой в них и с их именем ходим на смерть. А значит… они нам нужны. А если бог нужен человеку, это и оправдывает его существование. Не кори себя, Валентин. Бог должен понять и простить тебе всё, даже без молитв. Ты этого заслужил. Сегодня я останусь у тебя. И мы пойдем дальше по жизни вместе. Я тоже буду гонима. Но я все стерплю. Я тоже заслужила право быть рядом с тобой.
Войно наливает из фляжки в стаканы. Они чокаются. Но тут – стук в дверь.
ПОЧТАЛЬОН. Вам телеграмма.
Войно расписывается в получении. Почтальон уходит.
ВОЙНО (прочтя текст). Митрополит Сергий приравнял мое лечение раненых к доблестному архиерейскому служению и возвел меня в сан архиепископа.
КАПА (она убита этой новостью). Простите, ваше высокопреосвященство. Я забыла, что вы владыко Лука. Кажется, я вас очень серьезно скомпрометировала. Но, слава богу, не успела скомпрометировать еще серьезней.
ВОЙНО (в сильнейшем волнении). Архиерейское облачение шьется из парчи. Где взять парчу?
КАПА. Какая же вам парча во время войны, да еще в Сибири? Здесь даже ситчик - роскошь. Но я найдут вам парчу. Вот оклемаюсь чуток и непременно найду. Чего не сделаешь для любимого … архиепископа.
ВОЙНО. Капочка, я мистик. Ну, что я с собой поделаю? Таким уж уродился. Будь ко мне снисходительна.
Москва. Кремль. Приемная Сталина. Здесь Карпов и митрополиты: Ленинградский, Киевский и Галицкий. А также местоблюститель Патриаршего престола Сергий. Они входит в кабинет Сталина, где уже находится Молотов.
СТАЛИН. Из нас только Молотов не имеет духовного образования. Поэтому мы пока не дадим ему слова. Пусть только слушает и на ус мотает. Какие у вас вопросы к правительству? Давайте обсудим и решим.
МИТРОПОЛИТ СЕРГИЙ. Иосиф Виссарионович, вопрос по сути один. Когда соберется архиерейский Собор и изберет Патриарха?
СТАЛИН. Надоело вам быть местоблюстителем? Хорошо, что для этого требуется?
МИТРОПОЛИТ СЕРГИЙ. Прежде всего, транспорт.
СТАЛИН. Давайте свезем в Москву всех членов Синода самолетами. Ведь многие, наверное, никогда не летали. Пусть приблизятся к Богу. Только архиепископа Луку не будем вызывать. Далековато.
Хочу вас проинформировать. Все вы знаете товарища Карпова, как нашего сотрудника, который помогает нам поддерживать связь. Но теперь он выйдет из тени и возглавит Совет по делам Русской православной церкви при Совнаркоме. Нет, он не станет чем-то вроде обер-прокурора Синода, боже упаси. Напротив, всей своей деятельностью он будет подчеркивать самостоятельность нашей церкви.
МИТРОПОЛИТ СЕРГИЙ. Но товарищ Карпов… (осекается)
СТАЛИН. Вы хотите сказать, что мы назначаем человека, который вас преследовал? Что ж, такое бывает. А теперь он будет вашим ангелом-хранителем. Я знаю Карпова, он очень исполнительный работник. Будет ремонтировать вам церкви. Повесит в кабинете карту и будет по ней следить, как идет восстановление. Сколько в стране скорбей по погибшим, скольким людям нужно утешение.
Февраль 1953-го года. Архиерей Лука заканчивает богослужение. К нему подходят люди в штатском.
ЧЕЛОВЕК В ПЛАЩЕ И ШЛЯПЕ. Мы за вами.
Войно усаживают в самолет, и через несколько часов он в Москве. На аэродроме его ждет правительственный лимузин.
Дача Сталина. Сталин поднимается из-за стола и идет навстречу вошедшему в кабинет Войно.
СТАЛИН. Вот вы какой, товарищ и брат мой Войно! Самые добрые отношения иногда начинаются с недоразумений. Вот и у нас так случилось. Но я всегда учитывал, что у нас много общего. Вы всего на год старше меня. Я тоже имел одно время отношение к религии. И вы однажды сказали, что, если бы не стали священником, то стали бы коммунистом. Вы за то, чтобы государство наше было сильным, иначе его сомнут. Мы оба проповедники. В юности решили стать мужицким, считай, пролетарским доктором. Ну и вы побывали там, где бывал я. Кстати, как вам там, на нашей российской Голгофе?
ВОЙНО. Пусть в ссылку хуже самой ссылки.
СТАЛИН. Это точно. Особенно, если на тебе надето то, в чем тебя арестовали. На мне, как на зло, была то грузинская чоха с кармашками для патронов, то легкое пальтецо. Но мало одежды – это еще терпимо. А вот плохие эскулапы… Я мучился зубами. Фельдшер положил мне в гнивший зуб мышьяк, но не сказал, в какой-то срок вынуть. Боль прошла, но вместе с больным зубом выпали два здоровых.
ВОЙНО. Понимаю. С тех пор вы невзлюбили медикусов.
СТАЛИН. Вот именно, что медикусов, гореть им в аду.
ВОЙНО. Знаете, а я полюбил свои страдания. Всюду, куда бы меня ни ссылали, со мной был Бог. Это не вы привезли меня сюда, говорил я конвоирам, это сам Господь привел меня сюда.
СТАЛИН. А я любил коммунистическую идею. И эта любовь тоже давала мне силы. Сталиным я стал там, в шести ссылках и в восьми побегах. Знаете, а ведь любить хорошую идею - это лучше, чем любить себя. Вы наверняка думаете сейчас, зачем же я вас пригласил. Сейчас поймете. Во время американской бомбежки Милана взрывами бомб снесено все здание со знаменитой картинной галереей, всё в крошку. Осталась только стоять стена с картиной Леонардо «Тайная вечеря». Вот фотография, взгляните.
Войно с волнением рассматривает снимок. Он ничего об этом не знал. Он ищет глазами стул.
СТАЛИН. Садитесь. Я тоже этим крайне удивлён. Даже больше скажу – этот факт заставил меня усомниться. Может, напрасно я разочаровался в религии? Может, мы, большевики, зря преследовали церковь? Надо было завоевать ее на свою сторону.
ВОЙНО. Завоевать – значит, использовать. А использовать бога – это само по себе кощунство.
СТАЛИН. Хорошо сформулировано. Но что из этого следует? Мы никогда не будем заодно?
ВОЙНО. На равных – никогда. Вы этого не позволите.
СТАЛИН. С кем на равных? Ведь вы такой - исключение, редкость. А другие? Неужели вы считаете этих других равными нам с вами?
ВОЙНО. Сказав людям, что религия – дурман, вы сказали, что дурман – сама мораль.
СТАЛИН. Что же вы повторяете антирелигиозную макулатуру?! Ни один мыслящий человек не может однажды не задуматься, откуда это все взялось? Природа. Мироздание. Но природа – это и есть бог! Но не в том виде, в каком подаете его вы.
ВОЙНО. Значит, все-таки вы допускаете существование бога.
СТАЛИН. Черчилль прав: русские умеют хранить тайны, даже от своих. Значит, вы ничего не знаете о небесном крестном ходе над Москвой, над Ленинградом, Сталинградом? Я не могу утверждать, что именно икона помогла. Но ведь не сдали немцам эти три города. И это такие же три факта, как уцелевшая «Тайная вечеря». Но это не весь ответ на ваш вопрос. Последние дни я чувствую, что мне осталось совсем мало. И меня все время тянет исповедаться. Но кому? По-моему, вы – лучшая кандидатура.
ВОЙНО. Бог с вами, как я смею.
СТАЛИН. Всякая власть – от бога. Вот власть вам поручает – исповедать товарища Сталина. Подчиняйтесь.
ВОЙНО. Это какая-то игра, а я не люблю игр.
СТАЛИН. Ну, какая это игра, все всерьез. Не хочу я лежать мумией в мавзолее. Хочу, чтобы прах мой упокоился в сырой земле. Но ведь не позволят. Ни соратники, ни народ. Как быть? Что сделать, чтобы похоронили по-человечески?..
Московская квартира Ошанина. Здесь Войно, Капа, Ошанин.
ОШАНИН. Значит, он почувствовал край. Даже в богочеловеке можно узнать просто человека. Как только на краю… так подавай бога. Карпов говорит, великий вождь своей рукой вписал твою фамилию в список лауреатов его премии. Уж как только тебя не ублажали, как только не искушали – ты стоял, как скала. И вот… принял эту премию. Мой тебе совет, друг. Прими его исповедь, а потом проводи до самых врат… сам знаешь чего. Ладно, ребята, я вас покидаю. У меня сегодня операция.
Ошанин уходит.
КАПА. Интересно, перед тобой стоит вопрос, как жить дальше? Или тебе достаточно прислушаться к голосу божьему? (после паузы) Хорошо, что молчишь. Я боялась, что скажешь – как богу будет угодно. Тебе не бывает скучно с твоим богом? Прости, это, наверно, ревность. Хотя…ревновать к богу – что может быть глупей? Надеюсь, он, бог, это понимает… (после паузы) Сегодня ночью мне пришла мысль. Одна любовь делает ненужной другую любовь. Мне стала не нужна любовь к партии, к идее. Мне нужен ты. Но тебе нужнее твой бог. Как все просто, даже примитивно. А смысл жизни - в любви, к кому-то или к чему-то. Что же мне делать? Спросить совета у партии?
ВОЙНО. Как это ужасно.
КАПА. Что ужасно?
ВОЙНО. То, как я поступаю с тобой. Как поступаю с чувством нашим друг к другу. Ведь в этом чувстве нет ничего греховного. Я тоже не сплю ночами, думаю, ищу выхода. И – не нахожу. Спрашиваю себя, почему не нахожу. И на ум приходит только одно объяснение. Я стал упрямым, твердолобым фанатиком. И если это так, то как я могу осуждать Сталина или тем более исповедовать его?
КАПА. Да леший с ними, Сталиным! Нам-то что делать?
ВОЙНО. Дай мне еще один день и еще одну ночь.
Квартира Войно. Здесь Белецкая и Войно. Дети Войно – совсем взрослые мужчины - в соседней комнате.
ВОЙНО. Я отлично понимаю, что теряю своих детей. Чем старше становятся, тем больше отворачиваются от меня. Вы их вторая мать. К вам они, исключая Михаила, прислушиваются. Подскажите, как мать, что мне делать?
БЕЛЕЦКАЯ. Боюсь, что поезд ушел. К богу они не придут точно. А если так, то между вами не может быть ничего общего.
ВОЙНО. Но все трое пошли в медицину. Скоро станут профессорами. Разве это не общее?
БЕЛЕЦКАЯ. Нет. В медицине они будут сами по себе, отдельно от вас. Тем более, что вы ушли из медицины в работу святителя. И эта ваша священническая работа выпадает из существующей системы ценностей. Ее как бы нет. Ваша работа нужна ничтожно малому числу людей. Души большинства врачует - или только делает вид, что врачует - государственная мораль и ее государственные проповедники. Для вас выход один – ждать, когда существующая мораль исчерпает себя. Тогда к народу вернется ваша церковь. Но боюсь, что к тому времени народ у нас будет совсем другой. Будет в своем большинстве атеистом по сознанию, хотя и уважительно относящимся к церкви. Во всем мире религиозность пойдет на спад. Но нас к тому времени точно не будет. А вам ведь нужно знать, как жить сегодня.
ВОЙНО. Да-да, именно так. Говорите. Договорите до конца.
БЕЛЕЦКАЯ. Ради бога вы оставили без своего попечения и своей благодати своих четверых детей. И убили плотскую любовь к вам двух женщин. Вам было множество явлений, но скажите, было ли хоть в одном из них повеление не делать этого? Можете не отвечать. Не было таких повелений, иначе бы вы их исполнили. И что же из этого вытекает? Бог не пожалел ни одного из самых близких вам людей. Но вы продолжаете его любить, ему служить. Это что такое?
ВОЙНО. Это ужасно.
БЕЛЕЦКАЯ. Да, это ужасно. Но могу вас утешить. Это ужасно только для ваших детей, для Капы, для меня. Но не для вас. В вашем служении медицине и богу найдется немало чудес. Вы будете причислены к лику святых. Потомки поставят вам памятники. О вас напишут книги, поставят фильмы и пьесы. Так что, как видите, все не так уже плохо.
Белецкая уходит. Появляются сыновья Войно.
ВОЙНО. Вы стояли у двери и все слышали. Вы согласны с тем, что сказала ваша вторая мать?
МИША. Абсолютно. Ты странный, отец. Как ты мог верить в своего бога, если он не отвечал на твои молитвы? Когда он не спас нашу маму?
АЛЕКСЕЙ. Религия – это всего лишь плохо продуманная ложь не очень умных писак древности. А как можно верить в написанное неумно, да черт знает когда? Как можно из этого неумного сотворить себе веру?
ВАЛЕНТИН. Для этого требуется опьянение рассудка. Опьянение верой. Таким человеком нужно родиться. Но мы не родились такими.
Дети выходят. Появляется Капа.
КАПА. Ты до сих пор считаешь, что по-настоящему нравственным может быть только религиозный человек. А вот со мной тогда как быть? Я влюбилась в тебя девчонкой. А сейчас мне уже…. Но я до сих верна тебе, своему чувству к тебе. Разве я не нравственна?
Капа уходит.
ВОЙНО. Человек с духовной жизнью не может не слышать повелений Господа. Бог служит человеку больше, чем человек Богу. Говорит с человеком чаще. Намного чаще. Надо только уметь слышать. Но сейчас я ничего не слышу. Ничего! Почему? Почему?
