Осень 1921-го года. Ташкент. На каждом углу лоточники, продающие фрукты и лепешки. В толпе преобладает мусульманская одежда. Но немало усатых мужчин в военной форме без погон. Противники советской власти съезжаются сюда с фронтов гражданской войны. Сюда же привозят эшелонами раненых красноармейцев. Здесь спасаются от голода жители Поволжья. После истерзанной России здесь сущий рай. Хотя и тут голодно.
Здание больницы. На стене плакат «Белый офицер, помещик и поп – злейшие враги советской власти». Пациенты греются на солнышке, «забивают козла». К приемному покою подкатывает лимузин. Из него выскакивает чекист в кожанке. Это глава Туркестанского ОГПУ Яков Петерс.
Чекисты выносят из авто молодого человека в грязном, изорванном костюме альпиниста.
КРАСНОАРМЕЕЦ. О, сам Петерс! Какую-то шишку привез.
Из больницы встречать Петерса выходит профессор ОШАНИН.
ПЕТЕРС (профессору) Наш товарищ пострадал, ответственный работник Совнаркома. Совершал восхождение, упал в расщелину, множественные переломы.
ОШАНИН. Товарищ Петерс, я не возьмусь. Надо послать за Войно-Ясенецким.
ПЕТЕРС. Ошанин, в чем дело? А если Войно нет дома? Вы ж сами профессор!
ОШАНИН. У меня узкая специализация, товарищ Петерс. А у Войно - широкая. Но главное – он мастер по излечиванию незаживающих ран. (окликает молодого парня-санитара) Фомин, быстро за профессором Войно!
Дом Валентина Войно-Ясенецкого. Профессор собирает докторский саквояж, проверяет остроту скальпелей.
В столовой завтракают жена профессора и четверо его детей.
ВАЛЕНТИН (хнычет). Мама, не буду я эту похлебку с капустой.
АЛЕКСЕЙ. Никто не будет.
АННА. Ребятки, ну это же только сегодня. Завтра, бог даст, будет другая еда.
МИХАИЛ. У мамы эта похлебка каждый день. Ешьте без капризов!
Появляется санитар Артемий Фомин, или Тёма. Бойкий, симпатичный.
ТЁМА. Профессор, вас ждет очень важный пациент. Сам Петерс привёз.
ВОЙНО. Фомин, наточи получше скальпели.
ТЁМА. Будет сделано, профессор.
Тёма Фомин берёт скальпели и уходит.
АННА (покашливая, мужу). ВалЕнтин, дальше так продолжаться не может. Тех денег, что ты получаешь, хватает только на неделю. Я знаю, больные предлагают тебе овощи, фрукты, лепешки, даже мясо. Почему ты не берешь? Если у детей не будет полноценного питания, их ждет моя участь.
ВОЙНО. Анечка, у меня самого сердце разрывается. Но ты же знаешь - не могу я что-то брать у больных. Это медицинская подлость. Прости, я спешу, привезли какого-то советского вельможу.
Надев рясу священника, профессор Войно-Ясенецкий пешком идет в больницу. На него оглядываются прохожие, отпускают обидные реплики.
ПРОХОЖИЙ. Ряженый!
ДРУГОЙ ПРОХОЖИЙ. Поп – толоконный лоб.
ПРОХОЖИЙ. Кто тебя из психушки выпустил?
Войно не реагирует.
Больничный двор. Здесь студенты медицинского факультета. Выглядят они странно. Лица у парней и девушек размалеваны сажей, на головах самодельные рога, сзади свисают веревочные хвосты. Среди них выделяется Капитолина (Капа). Девушка яркой народной красоты. В руке у нее книжка, в которую она время от времени заглядывает.
КАПА (громко оглашает). Мы – члены общества воинствующих безбожников. Проводим антирелигиозный карнавал. Сейчас будем сносить крест с церкви.
ПЕТЕРС. Что умудряетесь при этом читать, красавица?
КАПА. Самоучитель английского языка. Пригодится во время мировой революции.
Гвалт. Студенты решают, кому лезть на купол, и как лучше свалить крест.
ОШАНИН (не в полный голос, чтобы не слышал Петерс). Непростая у вас задача, молодые люди, если учесть, что при прогнившем строе люди все делали на совесть.
Появляется Тёма Фомин. В руках у него ножовка по металлу. Мероприятие безбожников готовы освещать фотограф и корреспондент пролетарской газеты. Тёма старается попасть в кадр.
ОШАНИН (в зал). Похоже, студент Фомин не собирается всю жизнь точить скальпели. Он мечтает о карьере, правда, сам еще не знает, какой именно. Но он считает себя революционером, а какой революционер без перспективы карьеры?
Появляется Войно.
ОШАНИН (Войно). Пациент долго пролежал в глубокой расщелине, во льду, обморозил ноги, началась гангрена. Но держится молодцом.
Появляется Белецкая.
ВОЙНО. Софья Сергеевна, готовьте операцию.
Операционная. Санитары ввозят на каталке Карпова. Следом входит Петерс. Вид главврача Войно-Ясенецкого в белом халате поверх рясы его коробит. Но еще больше возмущает висящая на стене операционной икона.
ПЕТЕРС. Я в курсе ваших фокусов, профессор. Но должна же быть мера. Хотите молиться - молитесь дома.
ВОЙНО. Икона здесь не только для моих молитв.
ПЕТЕРС. Церковь у нас отделена от государства. А операционная – помещение государственное. Немедленно снимите!
ВОЙНО. Хорошо. (снимает икону) Не могу же я в знак протеста отказать пациенту в помощи. Но после операции икона будет возвращена на свое место. Этого у меня потребуют тяжелые пациенты. Не встречал среди них ни одного атеиста. Впрочем… (смотрит на Карпова) вы тоже тяжелый товарищ.
КАРПОВ. Яков Христофорович, пусть икона останется.
Войно возвращает икону на место.
Капу, которая находится у входа в операционную, поведение Карпова приводит в смятение. Она вполголоса делится своими мыслями с другими студентами.
КАПА. Выходит, чтобы выжить или не лишиться ног, идейный коммунист может пойти на сделку с богом?
СТУДЕНТ. А может, это не сделка? Может, даже у самых больших большевиков атеизм – не настоящий?
ДРУГОЙ СТУДЕНТ. Зачем тогда сбивать крест с церкви?
В это время Тёма уже забрался на купол церкви и начинает надпиливать крест.
Войно выглядывает в окно и видит, что выделывает Тёма.
ВОЙНО (Белецкой). Софья Сергеевна, погодите-ка с наркозом.
Войно сбрасывает белый халат, бежит к храму и вырывает из рук комсомольцев веревку, которой они собирались сдернуть надпиленный крест с купола церкви. Тёма слезает с купола и решает отличиться.
ТЁМА (в лицо Войно). Профессор, получается, вы контра?
Войно отвешивает Тёме легкий подзатыльник и возвращается в операционную.
ВОЙНО (Белецкой). Давайте наркоз, Софья Сергеевна.
КАРПОВ. Погодите, профессор. Успокойтесь, у вас дрожат руки. Давайте поговорим. А где же ваше христианское смирение? Стоило ли так бурно реагировать на глупые выходки юнцов? Забавники, перебесятся.
ВОЙНО. Извините, что вмешался. На минуту забыл, что так вы воспитываете нового человека. Софья Сергеевна, наркоз!
Белецкая делает Карпова два укола в обе ноги, а Войно рисует йодом на каждой ноге Карпова по кресту. Затем осеняет крестным знаменем сначала себя, потом Карпова.
КАРПОВ. А если бы я был узбеком?
ВОЙНО. Бог один, товарищ, только люди по-разному его называют.
Студенты наблюдают, как мастерски оперирует Войно.
КАПА (Тёме). Тёмка, ты извинишься перед профессором.
ТЁМА. Еще чего!
КАПА. Не извинишься – даже не подходи ко мне.
Операция заканчивается. Войно выходит из операционной.
ТЁМА (Войно). Профессор, я был не прав.
ВОЙНО (Капе). Извиню, пожалуй, только после ста перевязок. (Капе) Барышня, научите юношу делать перевязки.
Войно уходит. Капа показывает Тёме, как делать перевязку.
Капа отвлекается на других раненых, Тёма вдруг видит под повязкой у красноармейца нечто неприятное.
ТЁМА. Фу! Капа!
КАПА. Тёма, давай сам. Сам!
Брезгливо морщась, Тёма накладывает на рану красноармейца свежий бинт…
Университет. Медицинский факультет. Студенты в белых халатах. Войно – на кафедре.
ВОЙНО. Прежде всего, вы должны знать, что хирургия, как и вся медицина, должна быть человеческой. Но – еще более человеческой. Не просто так я говорю вам о хирургической душе. Вы должны быть с каждым пациентом в личных отношениях. Должны знать его в лицо, знать его имя и фамилию, держать в голове все подробности его операции и послеоперационного периода. Он должен чувствовать ваше сопереживание. Только в этом случае вы по-настоящему поможете страдающему человеку. Нельзя, молодые люди, лечить тело и не врачевать при этом душу. Такое врачевание непрофессионально по своей сути.
А теперь я продемонстрирую вам классический распил пятки при остеомиелите…
В аудиторию ввозят каталку с больным. Войно моет руки, на него надевают чистый халат и он делает показательную операцию.
Отдельная палата, где лежит Карпов.
КАРПОВ. Профессор, я как-то странно быстро пришел в себя после наркоза.
ВОЙНО. Я только для краткости говорил про наркоз. На самом деле я оперировал вас под региональной анестезией.
КАРПОВ. Ваше изобретение?
ВОЙНО. Отчасти, да. Региональная анестезия во многих отношениях предпочтительней наркоза. Наркоз – это отключение света во всем городе, тогда как нужно отключить один дом. А здесь один укол новокаина в седалищный нерв – и вся нога теряет чувствительность. Одна инъекция в срединный нерв – и можно оперировать на кисти руки. Нужно только точно попасть иглой шприца в нервные стволы.
КАРПОВ. Как жаль, что идейно вы не с нами.
ВОЙНО. Вашу революцию я поначалу принял. Сколько было правильных лозунгов. Но потом вы убили царя с его детьми… Это убийство – ваша раковая клетка.
КАРПОВ. Гнусный варвар. Помните, так назвал царя художник Репин. Поделом ему. А вот детей, согласен, жаль.
ВОЙНО. Да как же вы не понимаете? Вы нарушили самую главную заповедь всех религий – не убий. И с этим я никогда не смирюсь. Как и с глумлением над церковью. Вы вознамерились создать свою нравственность, но это же самообман. (с сарказмом) Этих слов достаточно, чтобы меня расстрелять?
КАРПОВ. А ваш бог разве не убивал детей? А ваш бог разве не злопамятен? Ну и нравственность… Почти все наши заповеди взяты у вас, христиан. Будет вам, Валентин Феликсович. Не такие уж мы вурдалаки. По крайней мере, не все из нас.
ВОЙНО. Вы лично, может быть, и не вурдалак. Но сколько невинных осуждено и лишено жизни…во имя вашего рая на земле. А ведь не будет вашего рая. Сами устанете от вашего террора, вашего обмана и самообмана, и не будете знать, как жить дальше, к чему вести народ.
КАРПОВ. Зря вы так переживаете за православие. Авторитет вашего духовенства начал катастрофически падать еще в середине 80-х девятнадцатого века, а к двадцатому веку вы уже пали ниже некуда. Ну, что я вам буду разжевывать? А сказка Пушкина о попе разве ни о чем вам не говорит? По-моему, у нас разногласии только в терминологии. Вы говорите – бог, мы говорим – природа.
ВОЙНО. Я не буду так же агитировать вас, как вы меня.
Стук в дверь. На пороге Петерс. Войно уходит. К палате подходит Белецкая. Прислушивается к разговору.
КАРПОВ. Спасибо, Яков. Знаешь, а ведь я уже мысленно похоронил себя. Даже если бы отняли ноги… Жизнь без ног – разве жизнь? Я бы застрелился. И вот – Войно воскресил меня. Оставил бы ты его в покое. Не ради меня. Он нам еще пригодится. Нам будут нужны тысячи хирургов. Если даже он передаст свой опыт сотне студентов, а те – еще тысяче...
ПЕТЕРС (перебивает). Георгий, напомни мне, кто это сказал? «Необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать и расстреливать беспощадно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады». Или для тебя Ильич не авторитет?
КАРПОВ. Но Войно только изображает попа в знак протеста против нашей политики.
ПЕТЕРС. Как же ты ошибаешься! Он хуже настоящего попа. Но я скоро покончу с православием в Средней Азии одним махом. Взорву к чертовой матери Ташкентский кафедральный собор. Только не надо мне про Герострата, не надо, Георгий!
Больничный коридор.
Белецкая тихонько передает подслушанный разговор Войно.
ВОЙНО. Софья Сергеевна, вы не могли чего-то не так понять? Может быть, это была плохая шутка?
БЕЛЕЦКАЯ. Разве такими вещами шутят?
ВОЙНО. Тогда у меня к вам большая просьба, Софья Сергеевна. Немедленно сообщите эту новость архиерею Андрею. Страшно мне вас посылать через весь Ташкент, но мне надо домой. Очень надо. Только будьте осторожны. Вы знаете, сейчас здесь скрываются оренбургские казаки. Чекисты устраивают на них облавы.
Двор больницы. Белецкая выходит из больницы и тут же попадает под обстрел. Шальная пуля ранит женщину в бедро.
Операционная. Войно вытаскивает пулю. Белецкая нервничает.
ВОЙНО. Не стесняйтесь меня, уважаемая коллега. Не исключено, что и меня вам придется лицезреть в непривычном виде. Тем более, что и стесняться вам нечего. Совсем наоборот…
БЕЛЕЦКАЯ. Ах, Войно! Совсем не умеете делать женщинам комплименты.
ВОЙНО. Это от смущения, любезная Софья Сергеевна.
Входит Ошанин.
ОШАНИН. Валентин, ты не забыл? Я должен осмотреть Анну.
Дом Войно. Анна лежит на кушетке. Появляются Войно и Ошанин.
АННА. Что-то случилось? (Ошанину) Я уж думала, не придете.
ОШАНИН. Небольшое недоразумение.
АННА. У вас, Лев Алексеевич, недоразумение? Или у ВалЕнтина?
ВОЙНО. У нас. Белецкая ранена, шальная пуля. Пришлось вытаскивать. Анечка, ну ты же знаешь, пулю нельзя оставлять в теле.
АННА (Ошанину). Интересно, а почему не вы? Почему не вы вынули пулю?
ВОЙНО. Лев Алексеевич был занят.
АННА. Каждый день я слышу, что нет более занятого доктора, чем ты. Но оказывается…
ВОЙНО. Анечка, просто ты не знаешь… Я послал Софью Сергеевну, можно сказать на смерть, а когда она получила пулю… не мог же я отдать извлечение пули Льву Алексеевичу?
ОШАНИН (перебивает). Я готов осмотреть вас, Анна Васильевна.
АННА. Нет уж, спасибо. Я накрыла вам, господа, в столовой. Хотя… накрыла – сильно сказано. Но уж чем богата… приятного аппетита. (уходит в другую комнату)
Войно и Ошанин проходят в столовую, садятся за стол. Перед ними тарелки с похлебкой.
ВОЙНО. Похлебка с капустой без хлеба. Боюсь, меня стошнит. Но можно выпить по глотку разведенного спирта и тогда суп будет не едой, а закуской. (наливает, они выпивают) Сколько ей осталось, Лев? (Ошанин пожимает плечами) Я плохой муж, просто чудовище… А ведь, помнится, я очень рекомендовал тебя Анне, тогда, в Читинском госпитале… Но она не послушала. Ты все же осмотри ее, а я пока сбегаю к своим церковным братьям. Нутром чую, я им нужен.
ОШАНИН. Душа есть страсть. Теперь я понимаю, вся твоя страсть ушла в религию.
Конспиративная квартира. Собрание священнослужителей.
АРХИЕРЕЙ АНДРЕЙ. Братья! Группа священников в Москве объявила о создании так называемой «живой церкви». Они провели так называемый собор, на котором лишили сана патриарха Тихона. Живоцерковники ходят в гражданской одежде, коротко стригут волосы, сбривают бороды.
ВОЙНО. Раскольники - это вепрь, дикая свинья. Единственным городом в стране, где этот вепрь еще не взял верх, остается Ташкент. Но этой свинье нельзя уступать.
АРХИЕРЕЙ АНДРЕЙ. Доктор, из вас вышел бы хороший проповедник.
ВОЙНО. Ваше священство. Я отчасти мистик. Повеления Господа приходят ко мне, как видения. Очень жалею, что у меня нет духовного образования.
АРХИЕРЕЙ АНДРЕЙ. Вам вовсе не обязательно вести богослужения. Достаточно, если вы будете выступать с проповедями. Ваше призвание – скажу словами апостола Павла - не крестити (вести богослужение), а благовестити» (проповедовать). Однако, для того, чтобы возглавить Ташкентский собор, нужно иметь сан архиепископа, а прежде быть просто епископом, а еще раньше – пройти монашеский постриг. На это требуется время, а времени нет. Н я готов для начала провести обряд рукоположения, а вы?
ВОЙНО. Готов.
Дом Войно. Войно работает за письменным столом. К нему подходит старший сын.
МИША. Отец, я кое-что нашел в сарае.
ВОЙНО. Что значит нашел? Я и не прятал. Я готов объясниться, сын.
МИША. Это ужасно.
ВОЙНО. Ужасно, когда не в чем похоронить близкого человека. Здесь практически невозможно найти древесину.
МИША. Отец, ты лучший хирург. Ты спасаешь людей. Неужели для тебя такая трудность - найти гроб?
ВОЙНО. Я нашел. Ты же видел. Подвернулась возможность и я заказал, и мне сделали. Привезли и положили в сарае, рядом с дровами.
МИША. Но мама еще жива. Я тебя не понимаю! Совсем не понимаю!
ВОЙНО. Сын, я рассуждаю, как взрослый. А взрослые со своей рассудительностью иногда выглядят очень цинично.
Громкий стук в дверь. Нарочный ЧК привозит благодарность от Карпова. Фрукты, овощи, картошка, вяленое мясо и кожаный сосуд с вином. Анна смотрит на мужа: неужели не возьмет?
ВОЙНО. Пируем.
Семья садится за стол.
АННА (плача). Мы могли бы питаться так каждый день…
Пиршество внезапно прерывается. Появляется нарочный ЧК.
НАРОЧНЫЙ ЧК. Вас требует к себе товарищ Петерс.
Кабинет Петерса.
ПЕТЕРС (Войно). В больнице обнаружен раненый красноармеец с личинками под бинтом.
ВОЙНО. Ну и что? Эка невидаль! Расстреляете за это?
Возле кабинета Петерса сидят Тёма и Капа.
ТЁМА. Между прочим, муж Белецкой был белым офицером. Спелась парочка, баран да ярочка.
КАПА. Причем здесь муж Белецкой? Причем здесь сама Белецкая? Она операционная сестра. Она не делает перевязки, подлая твоя душонка. Неужели ты не видел личинок? По глазам вижу – видел! Тогда зачем забинтовал их?
ТЁМА. Я тебя звал, хотел спросить, но ты у нас такая занятая.
КАПА. Ах, вот как! Это я, оказывается, виновата! Сейчас зайдешь и во всем признаешься, понял?
ТЁМА. И не подумаю. Уволят из санитаров – вышибут с факультета. И тебя вышибут за то, что не подошла по моему зову.
Показательный процесс прямо в больнице. Приковылял на костылях Карпов. Петерс выступает главным обвинителем.
ПЕТЕРС. Случившееся имеет не столько медицинский, сколько идеологический вред. Профессор Войно утверждает, что английские медики не вычищают личинки из ран, считая, что они помогают заживлению. Но наши советские медики так не считают, хотя тоже не видят в личинках никакого вреда. У нас другое этическое отношение к подобным вещам. В нашем советском представлении это проявление безобразного отношения к советскому человеку. И если это где-то случается, значит, это скрытый саботаж, то есть вредительство.
ВОЙНО. Никакого преднамеренного вредительства не было. Имела место всего лишь, халатность младшего медперсонала, за что я готов понести ответственность. Но если я останусь в своей должности, то непременно проведу служебное расследование, установлю виновного или виновных и приму меры дисциплинарного характера.
А тот, кто увлекается обвинениями во вредительстве, должен иметь в виду, что в какой-то момент в том же самом могут обвинить и его. Никто сейчас не имеет права сказать, что вредно, а что полезно для России. Только время покажет, кто на самом деле оказался вреден.
ПЕТЕРС. Кажется, вы перешли в контратаку. Что ж, тогда мне придется вывернуть вас наизнанку. Скажите нам, Войно, как вы, доктор, лучше других знающий, что такое смерть, можете верить в воскресение Христа? Это же обман с преступной целью овладеть душами невежественных людей. Какие доказательства существования Бога вы можете привести? Попы говорят, что Бог в сердце человека. Вы его там видели? Отвечайте суду!
ВОЙНО. Бога в сердце я не видел. Но я не видел и совести. А ума и подавно не видел.
ЧК. Перед Петерсом сидит Тёма.
ПЕТЕРС. Стало быть, молодой человек, вы обуреваемы жаждой мести?
ТЁМА. Жаждой справедливости, товарищ Петерс. Так будет точнее.
ПЕТЕРС. Кто вас обидел, кроме матушки-природы?
ТЁМА. Зря вы так со мной. Я еще пригожусь.
ПЕТЕРС. А ведь пригодишься. Ох, уж это второе поколение революционеров. Мы – романтики, вы… Кто вы, Артемий Фомин? Вы – наши палачи и могильщики. Такова неотвратимая эволюция революции.
Телефонный звонок. Петерс снимает трубку.
ПЕТЕРС. Слушаю, товарищ Дзержинский. Докладываю. Очаг сопротивления церковников возглавляет профессор медицины Войно. Налицо смычка реакционного духовенства с гнилой интеллигенцией. Это надо выжигать каленым железом, тов…. Подробности изложу письменно. Есть, Феликс Эдмундович.
(Тёме) Подрывное дело ты, конечно, не знаешь…(презрительно) Что ты вообще знаешь… Хотя, смотря в каком смысле. Ладно, поработаешь у нас сначала агентом, потом посмотрим, как тебя лучше использовать.
Больничный двор. С фронтов гражданской войны привозят очередную партию раненых. Поповский вид Войно раздражает вновь прибывших, которые еще не получили его помощи.
РАНЕНЫЙ. Это что за чучело?!
ДРУГОЙ РАНЕНЫЙ. Мы за это умирали?!
КАПА (Войно). Профессор, такой вал! А вы без Софьи Сергеевны. Возьмите меня операционной сестрой.
ВОЙНО. Не имею права, Капа. Закончите учебу, тогда… Но тогда вы будете уже врачом…
КАПА. Я готова буду работать при вас медсестрой и будучи врачом.
ОШАНИН (подходит и – на ухо). Привезли тяжело раненого офицера атамана Дутова.
КАПА. Что нужно для следующей операции, профессор?
Войно оказывает офицеру хирургическую помощь.
КАПА. Это у вас сегодня уже восьмая операция, профессор. А норма – четыре.
Санитары вносят еще одного раненного.
КАПА. Снимите халат, профессор, я принесу вам свежий.
Дом Войно.
АННА (говорит задыхаясь). ВалЕ… ВалентИн! Валюша! Я тебя умоляю. Ты играешь с огнём. Тебя расстреляют или посадят. Детей отправят в детские дома, они могут потерять связь друг с другом. Неужели борьба с большевиками для тебя дороже? В таком случае, ты тоже фанатик.
ОШАНИН. Все снимают с себя кресты, а ты надел. Церковники бреют бороды, а ты отрастил. Не понимаю, чье сопротивление ты хочешь возглавить. Для нашего народа религия – всего лишь соблюдение церковных обрядов и традиций. Никак не внутренняя духовная жизнь человека. Почему наше христианское сознание так быстро раскрошилось? В народе нет нравственного стержня, страха божия. И уж тем более нет веры истинной. Вера – это способность духа, а у нас дух другой, нерелигиозный. В нас сидит язычество.
От Войно ждут ответа Анна и дети, но он молчит. У него нет сил что-то доказывать. Все уходят, остается только Ошанин.
ОШАНИН. Легкие у Анны практически уже не работают. (кладет на стол коробочку) Вот морфий. Больше я ничего уже не могу сделать. (пауза) Интересно, ты просил хоть раз бога сохранить жизнь твоей жене?
Не дождавшись, ответа, Ошанин направляется к дверям.
ВОЙНО. Для меня нет вопроса, есть ли Бог или его нет. Для меня это не имеет никакого значения. Для меня важно совсем другое: нужен мне бог или не нужен? Нужен! И потому рясу с меня сдерут только вместе с кожей.
Ошанин уходит. Появляется Анна. Она едва передвигает ноги. Ложится на кушетку.
АННА. Валечка, я не хочу умирать. Боже, зачем я приходила в этот мир? Чтобы так рано уйти? Неужели так угодно Богу? Зачем вообще рождаются люди? Неужели безо всякого смысла - как кошки, собаки, лошади, коровы? Мне страшно. Я задыхаюсь в холоде.
В дверях появляются дети. Анна делает предостерегающий жест – чтобы не подходили. Осеняет их крестным знаменем на расстоянии.
АННА. Идите к себе.
Дети уходят.
МИША. Отец, можно тебя на два слова?
Войно выходит следом за детьми.
МИША. Отец, ты просишь бога, чтобы мама выздоровела?
ВОЙНО. Конечно. Конечно.
МИША. Почему же бог не помогает? Ты плохо молишься? Или бога нет?
Дети смотрят на Войно.
ВОЙНО. Давайте об этом потом. Сейчас не время. Мне как раз нужно сейчас молиться.
Дети идут к себе. Войно встает у ног жены и читает псалтырь.
Утро. Бездыханное тело Анны лежит на кушетке. Войно читает псалтырь. Дети безмолвно плачут за его спиной. Входит Белецкая.
БЕЛЕЦКАЯ. Анна просила… (подает корзину)
Войно увлекает Белецкую в соседнюю комнату.
ВОЙНО (он не в себе). Софья Сергеевна, вы так кстати. Я только что наткнулся на 112-й псалом. Это божье повеление, Софья Сергеевна. Не согласитесь ли вы заменить?…
БЕЛЕЦКАЯ. А что там, в этом 112-м псаломе?
ВОЙНО. «Неплодную вселяет в дом матерью, радующеюся о детях». Ведь у вас не может быть детей, Софья Сергеевна. Или...?
БЕЛЕЦКАЯ. Как неожиданно… Как… Но я готова, Валентин Феликсович. У меня действительно не может быть детей. А вы посоветовались со своими? Боюсь, я не полажу с вашим старшим, Мишей. А он будет настраивать остальных.
ВОЙНО. Конечно, я посоветуюсь. А Миша… Да, он совсем не похож на меня. (все так же лихорадочно) Видимо, самому Господу не нравится повторение, потому что повторение – это не нечто новое, это остановка, а жизни требуется движение, обновление.
БЕЛЕЦКАЯ. Это вам так хочется думать. Я знаю, что буду для ваших детей всего лишь служанкой, домработницей. Но я стерплю любое к себе отношение. Я это уже решила. У вас свой крест, у меня свой.
ВОЙНО (совсем нервно). Только должен вас предупредить, Софья Сергеевна. Я прошу вас стать детям второй матерью, не больше того. Скоро меня объявят настоятелем Ташкентского собора. А я не из тех церковников, которые прелюбодействуют тайно. Но и это не все. Я могу погибнуть вместе с собором, и тогда вы останетесь с моими детьми... Я знаю, вы их не бросите.
Кафедральный собор. Войно на амвоне в рясе епископа с панагией на груди. Его слушает Софья и дети. Капа стоит у самого входа, боясь войти вглубь храма, но она слышит каждое слово. Возле собора появляются мальчишки с кипами газеты в руках.
МАЛЬЧИШКА. Читайте разоблачительную статью «Недолго печалился наш батюшка».
ГРУППА КОМСОМОЛЬЦЕВ (скандирует). Чу-дик! Чу-дик! Чу-дик!
А в это время в подвальном помещении храма Тёма с подрывниками укладывает заряды тротила.
Москва. Кремль. Карпов входит на костылях в кабинет Сталина.
КАРПОВ. Здравствуйте, товарищ Сталин.
СТАЛИН. Здравствуйте, товарищ Георгий. На какую высоту вы поднялись в горах Тянь-Шаня?
КАРПОВ. Четыре тысячи метров, товарищ Сталин.
СТАЛИН. Никого там не встречали?
КАРПОВ. Только горных козлов, товарищ Сталин.
СТАЛИН. Бухарин все собирается пострелять там козлов. Жестокий человек наш Николай Иванович. Знаете, товарищ Георгий, а я еще в духовной семинарии начал подозревать, что господь бог ни на какую высоту к нам не опускается. Ну, а как вам Войно-Ясенецкий?
КАРПОВ. Лучшего военного хирурга у нас нет, товарищ Сталин. Я побывал у него на лекции в мединституте. Это второй Пирогов.
СТАЛИН. Он хирург, но какого-то широкого спектра, так?
КАРПОВ. Долго перечислять, товарищ Сталин.
СТАЛИН. А я никуда не спешу.
КАРПОВ. Войно оперирует в области урологии, ортопедии, онкологии, гинекологии, стоматологии, нейрохирургии, отоларингологии. А в молодости начинал с лечения глаз и очень в этом преуспел, впрочем, как и во всем остальном.
СТАЛИН. В Сибири как раз трахома… Что ж, надо побороться за нашего Войно. За его сознание. Пусть даже репрессивными способами.
КАРПОВ. Петерс уже вцепился в него.
СТАЛИН. Вот именно, что вцепился. Петерс не видит дальше своего носа. Будущее страны, видимо, ему безразлично. Между прочим, мы до сих пор не знаем точно о его происхождении. В автобиографии пишет, что сын батрака, а в интервью американской журналистке признается, что сын сельского барона. И нутро у него какое-то странное. Вроде, большевик, а жена – дочь британского банкира… Ладно, дойдет и до него черед. Что же касается Войно-Ясенецкого, то будем его исправлять…с божьей помощью. Пусть немного посидит. Немного, но так, чтобы прочувствовал. Очень ценный для нас кадр, этот Войно. Взялся за самый неприятный участок медицины – гнойные раны – и добился большого успеха. Внедряет региональную анестезию – тоже большой шаг вперед. А международная обстановка, сами понимаете, какая. В общем, товарищ Карпов, (Карпов встает) с этой минуты за Войно будете отвечать лично вы, как мое особо доверенное лицо. Тем более, что у вас тоже за спиной духовная семинария. Вот такая у нас будет троица.
Карпов уже у двери, когда слышит за спиной голос Сталина.
СТАЛИН. Интересная, между прочим, коллизия. Я отверг бога, в которого верил. А Войно начал служить богу, хотя как доктор, не должен верить. Он ведь делает вскрытия. Если у человека есть душа, он должен был бы ее увидеть. Медицина – самая атеистическая из наук, а он… (Карпов озадаченно молчит) Вы идите, товарищ Георгий, идите. Это у меня всего лишь мысли вслух.
Конспиративная квартира.
АРХИЕРЕЙ АНДРЕЙ (Войно). Теперь для того, чтобы возглавить кафедральный собор, вам нужно стать епископом. Для совершения хиротонии требуются два епископа. В Ташкенте их нет. Они прячутся в таджикском городке Пенджикенте. А это не ближний свет. Едва ли кто-то повезет вас по горной дороге. Можно наткнуться на басмачей.
ВОЙНО. И все же я поеду.
ТЁМА. Банда басмачей перехватила на горной дороге твоего Войно.
КАПА. И что с ним?
ТЁМА. Вопрос неправильный. Прежде всего, ты должна была спросить, откуда мне об этом известно. Ну и…куда это он ехал.
КАПА. Что с ним?
ТЁМА. Вместо того, чтобы отрезать ему голову, главарь повез его в свой аул. Оказывается, беременная жена главаря не могла разродиться. Войно сделал кесарево сечение. Его отпустили и он поехал дальше. в Пенджикент.
КАПА. Зачем?
ТЁМА. Два ссыльных епископа провели с ним хиротонию. Ты хоть знаешь, что это такое?
КАПА. Понятия не имею.
ТЁМА. Хиротония – он посвящение в монахи и в сан епископа. Теперь наш профессор - настоятель нашего кафедрального собора. И теперь у него церковное имя Лука. В честь святого Луки, иконописца и врачевателя. Он же у нас еще и художник.
КАПА. Я поняла. Ты стал работать на чека. Не удастся выучиться на врача – станешь чекистом. Нормальный ход.
ТЁМА. Я рад, что ты это поняла. Я в любом случае не пропаду. Так что держись меня, Капочка, не прогадаешь. (пытается ее обнять) Ну, чего ты брыкаешься, как горная козочка? Устав комсомола знаешь? Что может и должен каждый комсомолец?
Капа молчит, понимая, к чему ведет Тёма.
ТЁМА. Каждый комсомолец может и должен удовлетворять свои половые стремления.
КАПА. Удовлетворяй на здоровье, кто тебе мешает.
ТЁМА. По уставу, каждая комсомолка обязана идти навстречу, иначе она мещанка.
КАПА. Мещанка я, Тёма. Но кандидатом в члены ВКПбэ принята. А в уставе партии про половые стремления ничего не говорится.
ТЁМА. Проглядели тебя, Дрёмова. Но это я так, от волнения. Сегодня в 8 часов вечера кое-что произойдет.
КАПА. По-моему, ты больше хочешь сказать, чем я услышать. Давай уж, выкладывай.
ТЁМА. Сегодня взлетит на воздух кафедральный собор.
КАПА. Тёмочка, ты не пьян?
ТЁМА. Я далеко пойду, Капочка. Не прозевай меня. И на профессора не заглядывайся. Монах он теперь у нас. Нельзя ему.
КАПА. Иди, Тёмочка, иди. Мне тоже пора, а то мама ругать будет .
Капа оставляет Тёму и бежит к Войно домой.
Дом Войно.
МИША. Отец в соборе.
Собор. Капа подходит к собору. Он закрыт изнутри. Капа отчаянно стучит.
КАПА. Профессор, я знаю, что вы здесь? Почему вы не открываете? Ведь вы не знаете, кто я и зачем стучу. Да в чем дело, ч… (у нее чуть не вырывается «черт побери»)
Двери собора открываются. В проёме стоит огромный Войно-Ясенецкий.
ВОЙНО. Уходите немедленно! Немедленно!
КАПА. Почему? Что вы задумали? Вы знаете? Нет! Это глупо! Ваша самопожертвование бессмысленно.
ВОЙНО. Я требую уйти!
КАПА. Тогда я с вами. Пусть это будет на вашей совести.
ВОЙНО. Что ж это такое?! Вы фанатичка!
КАПА. Профессор, ну давайте вместе уйдем. Ну, я вас умоляю. (опускается на колени)
Войно делает шаг и собора. Капа хватает его за руку и тянет за собой. Удивительно, но это ей удается. Когда раздается взрыв, они уже в нескольких метрах от собора. Падающие обломки не погребают их под собой.
Появляются чекисты, наблюдавшие за происходящим со стороны. Они подхватывают контуженного взрывом Войно и ведут его в ЧК.
ЧК. Кабинет Петерса.
ВОЙНО. Еще одно подтверждение, что бог есть, гражданин Петерс. Хотя…
ПЕТЕРС. Что хотя? Договаривайте. В данном случае ваш бог пришел к вам в платьице в горошек. Хоть мне не морочьте голову, Войно, с вашим божьим промыслом. По агентурным данным с вами свели счеты оренбургские казаки. Плохо их лечили. Двое сдохли.
ВОЙНО. И что? Из-за этого я здесь?
ПЕТЕРС. А помощь головорезам атамана Дутова?
ВОЙНО. Как врач, я обязан помогать любому человеку. Даже личному врагу. Вот случись с вами что, я бы и вам помог, хотя мне пришлось бы сделать над собой известное усилие.
ПЕТЕРС. Войно, вы будете привлечены к суду за связь с контрреволюционным подпольем.
ВОЙНО. Можно полюбопытствовать, в чем же эта связь заключалась?
ПЕТЕРС. Мы убиваем классового врага – вы его спасаете, чтобы он продолжал убивать нас. Это ли не связь? На этот раз вам не выкрутиться.
ВОЙНО. Смерть – штука страшная, когда видишь ее впервые. Но когда работаешь среди смертей…Ваши угрозы не производят на меня того впечатления, на которое вы рассчитываете.
ПЕТЕРС. Хорошо, что сказали. Я подумаю, как лучше поразить ваше воображение.
Стук в дверь. Входит чекист.
ЧЕКИСТ. Телефонограмма из Москвы, товарищ Петерс.
ПЕТЕРС. Читай.
ЧЕКИСТ. Срочно отправить профессора Войно-Ясенецкого в Москву. Карпов.
ПЕТЕРС. Что за чертовщина? Надеюсь, отправить в «столыпине»?
ЧЕКИСТ. Нет, здесь в инструкции Карпова уточнение - в обычном пассажирском вагоне.
Семью Войно переселяют из отдельного дома в крохотную полуподвальную каморку.
МИША. Спать будем на двухъярусных полках, как в тюрьме.
С Войно приходит проститься Ошанин. Здесь же Капа. Бытовые условия потрясают ее.
КАПА (запальчиво - Войно). Вы меня простите, профессор, но создается впечатление…
ВОЙНО. … что Бога я люблю больше, чем своих детей? (Капа смотрит на него так, будто он прочел ее мысли). Что ж, спасибо за откровенность, Дрёмова. Ответ у меня будет такой: «благословенны препятствия, ибо ими растём».
БЕЛЕЦКАЯ. Поезжайте, Валентин Феликсович, с богом, и не думайте, что я осуждаю вас. Я знаю заповедь апостола Павла: «Служитель Бога не может ни перед чем остановиться в своей высокой службе, даже перед тем, чтобы оставить своих детей».
Перрон вокзала. Проводить Войно приходят сотни прихожан. Капа дает Войно какую-то бумажку.
КАПА. Это мой адрес. Я хочу, чтобы меня при распределении отправили туда, где будете вы. Пожалуйста, я прошу вас, сообщите мне свой адрес. И простите меня за резкость. Наверно, я чего-то не понимаю, но я стараюсь понять.
Гудок отправления. Но поезд, загремев колесами, резко тормозит. Толпа прихожан ложится на рельсы. Милиционеры и чекисты палят в воздух – безрезультатно, люди лежат без движения.
Войно выходит из вагона.
ВОЙНО (обращается к людям). Встаньте и освободите путь. Завещаю вам неколебимо стоять на том пути, на который я наставил вас. Против власти, поставленной нам Богом по грехам нашим, никак не восставать и во всем ей смиренно повиноваться. Подчиняться силе, если будут отбирать у вас храмы и отдавать их в распоряжение раскольников. Но внешностью богослужения не соблазняться и богослужение, творимого раскольниками, не считать богослужением.
Москва, Кремль. Кабинет Сталина.
КАРПОВ. Товарищ Сталин, Войно-Ясенецкий едет в Москву.
СТАЛИН. Петерс доложил, что профессор пишет учебник по гнойной хирургии. Пусть пишет. Пригодится для студентов медвузов. У него четверо детей, проследите, чтобы не увольняли из больницы женщину, которая с ними осталась. Пусть определят ей жалованье не менее двух червонцев. Дети за отцов не отвечают. Что касается срока ссылки, дайте понять Войно, что чем быстрее он осознает свои ошибки, тем быстрее вернется к детям.
КАРПОВ. А может Войно вести в ссылке богослужения?
СТАЛИН. Это на усмотрение местных властей. Только кто будет слушать его проповеди? В Сибири народ малорелигиозный.
КАРПОВ. Вы не определили место ссылки, товарищ Сталин.
СТАЛИН. Войно-Ясенецкий выдает себя за христианина-абсолюта. Вот мы и проверим, какой он абсолют. Пусть поживет немного в тех краях, куда царь-батюшка меня ссылал. Может, тогда что-то поймет.
Москва, кабинет Карпова.
Входит Патриарх Тихон. По сравнению с Карповым древний старик. Чувствуется, что этот выезд для него нелегкая прогулка.
КАРПОВ. Гражданин Белавин… (осекается, увидев осуждающий взгляд патриарха) Ну, хорошо, ваше святейшество, вы что-нибудь слышали о Войно-Ясенецком?
ПАТРИАРХ ТИХОН. Этот доктор из Ташкента? Говорят, его рукой хирурга водит сам Господь. И, кажется, вы могли в этом убедиться.
КАРПОВ. Да, он помог мне. Но я сейчас не об этом. Скажите, ваше святейшество, рукоположение Войно-Ясенецкого в епископы законно? Вы его утвердили?
ПАТРИАРХ ТИХОН. Видите ли… По законам церкви я должен сделать, или не сделать это только после личной встречи.
КАРПОВ. У вас будет встреча. Войно-Ясенецкий завтра приедет в Москву.
Карпов поднимается из-за стола и достает из шкафа сверток.
КАРПОВ. Это, ваше святейшество, скромный подарок к вашему дню рождения. Парча. А то, я смотрю, вы совсем поизносились. Подчеркиваю, это не мой личный подарок. Это презент от руководства Цэка и лично от товарища Сталина.
Резиденция патриарха. Секретарь вводит Войно. Тихон поднимается из-за стола и идет ему навстречу на нетвердых ногах. Они тепло здороваются и с интересом разглядывают друг друга.
ПАТРИАРХ ТИХОН. Сколько вы ехали, профессор?
ВОЙНО. Больше недели, ваше святейшество.
Тихон делает знак, что их подслушивают. Лука понимающе кивает.
ПАТРИАРХ ТИХОН. Что привело вас в столицу?
ВОЙНО. Скорее всего, я здесь транзитом. Думаю, мне решили показать, как велика наша страна.
ПАТРИАРХ ТИХОН. Право, не знаю, смогу ли я вам помочь. Но в сане епископа я вас утверждаю. Я уже немало лет копчу небо, меня трудно чем-то удивить. Но вы – особая статья. Скажите, как вы пришли к Богу?
ВОЙНО. Очень просто. Когда я горделиво думал, как ловко я работаю скальпелем, у меня бывали неудачи, но как только я начал перед операцией молиться и просить Всевышнего о помощи, не ошибся пока ни разу. Разве это само по себе не божественное проявление? Верить в себя – это нескромно. А вот верить, что бог помогает…
ПАТРИАРХ ТИХОН. Как вы прониклись… Не зря мне говорили о вас, как об удивительном проповеднике. Теперь я вижу, что это не преувеличение. Если вы скажете эти слова людям, то каждый примерит их к себе, каким бы делом он не занимался, и тогда Господь поможет каждому.
Москва. Кабинет Карпова.
КАРПОВ. Валентин Феликсович, скажите уж откровенно: кто вы для нашей власти: друг или враг?
ВОЙНО. Отчасти друг, а отчасти … не друг. Но не враг – это точно.
КАРПОВ. Что ж, тогда мы поступим с вами, как с недругом, который может передумать и стать другом. Мы не лишаем вас врачебной практики и священнической работы, более того, дадим возможность писать вашу научную книгу, но при этом вы будете изучать географию и станете в некотором роде этнографом.
ВОЙНО. Сибирь, тунгусы? Места, куда ссылали революционеров?
КАРПОВ. Других мест у нас нет. И в ту сторону вы тоже поедете не в пассажирском вагоне.
ВОЙНО. А как же быть с изучением географии?
КАРПОВ. В вагонзаке тоже есть оконца. Если будут обижать блатные, обратитесь к конвою. А если будет холодно… вот, (Карпов берет один из лежащих в куче полушубков) жена Горького прислала для… узников совести, возьмите, пригодится.
ВОЙНО. Вы совсем растрогали меня.
КАРПОВ. Вы можете пожить в Москве неделю. Потом явитесь. И поедете. Поверьте, я благодарный человек, я сделал для вас все, что мог. И еще сделаю. Теперь мы с вами надолго в одной связке. Партия доверила церковь моей заботе.
Бутырка. Камера, где в основном политические. Но хватает и шпаны. Вор-законник лет 50 громко стонет – его мучает сильная боль.
Войно в рясе. Откуда сокамерникам знать, что он доктор? К доктору бы было совсем другое отношение. Шпана посмеивается над Войно. Молодой блатарь Гога припоминает библию.
ГОГА. А ведь первым в рай вошел не Христос, а разбойник!
ВОЙНО. Ты считаешь, разбойник лучше самого Господа? Ты так понял, читая библию?
ГОГА. Ну, так.
ВОЙНО. Послушай, как было на самом деле. Один из двух разбойников, которые были рядом с Христом, злоречил и хулил Господа. Другой же признал себя достойным казни за злодеяния свои, а Господа считал страдальцем невинным. Именно самоукорение и раскаяние отверзло ему очи души, и в невинном страдальце-человеке увидел он страждущего за человечество всесвятого Бога. Так одного разбойника за грех богохульства, тягчайший из всех прочих грехов, Господь низвел в ад на вечную муку. А разбойника, который искренне осудил себя и признал бога во Христе, ввел в рай. Церковью история эта истолковывается, как готовность Бога даровать прощение умирающему в последний момент его жизни, и как пример быстрых перемен в человеке.
Старый вор стонет все громче. Войно подходит к нему.
ГОЛОС ГОГИ. То есть можно всю жизнь грешить, а под конец вымолить прощение? А если человек людей расстреливал и сажал тысячами? Его тоже в рай, если покается? Человек может творить все, что угодно, но если признает бога, то ему все спишется?
Не отвечая, Войно расспрашивает старого вора, как давно начались боли, где именно болит, щупает живот. Стучит в дверь камеры. Открывается кормушка.
ВОЙНО. Человеку требуется срочная операция.
Появляется тюремный фельдшер. Осматривает заключенного.
ФЕЛЬШЕР. Не нахожу оснований не то, что для операции, но даже для перевода в тюремную больницу.
ВОЙНО. У старого человека острое воспаление селезенки. Если не сделать срочную операцию, он умрет в течение ближайших двух часов.
ФЕЛЬДШЕР. В Бутырке в настоящий момент нет хирурга. А вы, собственно, кто?
ВОЙНО. Я хирург. Поручите мне.
Войно совершает свой обычный ритуал. Спрашивает, пациента, верит ли он в Бога, и можно ли нарисовать на его теле крест. Получив утвердительные ответы, молится и проводит операцию.
Приехавший хирург, не скрывая удивления, подтверждает, что имело место именно острое воспаление кроветворного органа - селезенки.
Войно тоже отправляют на этап, в Красноярск.
Москва. Кремль. Кабинет Сталина.
КАРПОВ. Товарищ Сталин, Войно подхватил тиф.
СТАЛИН. Ну, чем мы ему поможем? Медицина против тифа бессильна. Будем уповать на то, что Всевышний ему поможет. Велите только, чтобы его не выбросили с поезда, когда ему станет совсем плохо. Не трогать Войно, как бы хреново ему ни было! Ясно?
КАРПОВ. Ясно, товарищ Сталин.
Один в тифозном вагоне, Войно пишет письмо другу Ошанину.
ВОЙНО (его голос). Дорогой Лев! Теперь, когда у меня относительно много свободного времени, я могу посвятить тебя в некоторые подробности своего жития. В свое время я не хотел и не мог сказать тебе о предыстории смерти Анны. К нам приехала ее сестра, похоронившая умершую от туберкулеза дочь. Привезла ее роскошное ватное одеяло. Я тогда сказал: «В этом одеяле смерть». Но Анне и ее сестре жалко было выбрасывать такое одеяло. В результате Анна заразилась, а дети наши были инфицированы. Сейчас я могу сказать тебе честно – этого я не мог простить Анне. У детей до сих пор положительная реакция на туберкулез.
Чтобы помочь им всем, я по ночам молился, но Бог не слышал мои молитвы. Что-то не так было в моей вере в Бога. Именно в это время мне впервые явилась мысль, что нельзя в страданиях страдать. Надо страдания любить. Ведь история Христа учит именно этому. Если Христос, как простой смертный, прошел через муки, чтобы стать Богом, то и я, Войно-Ясенецкий, простой человек, не должен страдать от мук, если хочу иметь Бога в душе своей…
ОШАНИН (читает письмо Войно). Дорогой Лев! Наконец, я в Енисейске Город в 400 км севернее Красноярска, столица золотопромышленного района. Добротные особняки купцов, приисковых рабочих и служащих. Мощеные улицы, одиннадцать церквей. Но сегодня в церквах хранится картошка, а вместо уехавших опытных докторов врачуют фельдшера. Мастера своего дела всех профессий либо высланы, либо уехали сами. Из 15 тысяч жителей осталось 6.
Отношение к религии и к священникам в этих краях откровенно хулиганское. Единственная действующая церковь в руках воинствующих безбожников. Одна комсомолка при мне уселась, задрав юбки, на престол…
Но все равно я хочу вести богослужения. И хочу лечить людей. Захожу в местную больницу, называю себя. Заведующий встречает с недоверием. Как такое может быть - профессор в рясе? «У нас плохой инструмент, нечем делать операции», - врет заведующий. На самом деле инструментарий в больнице на едкость замечательный. И я все же уговариваю заведующего разрешить мне оперировать.
В местном ГПУ подозревают, что я получаю большие гонорары, и подсылают к мне пациентов – разведчиков. Но я говорю им, что подношения мне не нужны. «Это Бог вас исцеляет моими руками, молитесь ему, и в этом будет ваша благодарность, - говорю я им». Чекисты потирают руками: ага, ведет агитацию!
ОШАНИН (продолжает, отложив письмо). Войно делает операции семье тунгусов, страдающих врожденной катарактой. Из семи человек шестеро обретают зрение. Слух об этом облетает огромные просторы края, превращая ссыльного врача почти в божество. К нему едут сотни тунгусов, страдающих врожденной трахомой, мешающей им хорошо стрелять. Войно получает прозвище Белый шаман.
Однако Енисейск это не конечный пункт ссылки, определенный Сталиным. Войно отправляют дальше на север, в Туруханск. Перед отъездом его предупреждают, что председатель Туруханского местного совета Бабкин люто ненавидит священников.
Передвижение Войно опережает молва. В Туруханске толпа встречающих на берегу опускается перед ним на колени, его везут в храм в повозке, покрытой коврами. Крестьяне ждут от него проповеди.
Бабкин в ярости. В городке и округе великое множество больных людей. Ну и пусть умирают, лишь бы не стали снова ходить в церковь.
По приказу Бабкина, молодой милиционер Кеша Чуев везет Войно еще севернее на 1500 верст. На вопрос Войно, куда они едут, Кеша отвечает: «К Ледовитому океану». Кеша ненавидит профессора только за то, что ему самому приходится ехать в такую даль в начале зимы.
Кеша издевается над Войно. Сбрасывает с саней его чемодан, заставляя нести несколько верст по глубокому снегу. Неожиданно начинается пурга, дорогу заметает. Войно останавливается в надежде, что Кеша вернется за ним. И милиционер возвращается, но при этом сбивается с пути. У Войно одна надежда – он обращается к богу с молитвой. Помог ли бог, или Кеша натыкается на Войно случайно, но они благополучно добираются до цели своего смертельно опасного путешествия.
Местные жители станка Курейка вносят Войно в избу на руках и отогревают в енотовой шубе под оленьими шкурами. Но он не может согреться. Оконные рамы «остеклены» примороженными пластинами льда. Железная печка топится и днем и ночью, но вода в избе все равно покрывается коркой льда, а перед дверью не тает сугроб снега.
«Здесь жил три года Сталин», - говорят Войно. И он начинает понимать, что оказался здесь не случайно.
Его попытки читать крестьянам Новый Завет безрезультатны. Но обряды они формально соблюдают. В совершенно непригодных условиях Войно крестит младенца.
Избавление приходит в марте. В Туруханске от острого аппендицита умирает крестьянин. Местные жители устраивают Бабкину скандал: этак завтра еще кто-нибудь умрет, зачем услал доктора? Бабкин мог бы отмахнуться и разогнать смутьянов, но у него самого брюхо болит. За Войно приезжает все тот же Кеша Чуев.
Обратный путь в Красноярск напоминает добрые старые времена, когда архиереев встречали колокольным звоном. На всех остановках Войно служит молебны и проповедует.
После возвращения Кеше подносят большую чарку водки. Но милиционер отказывается: «Во хмелю я груб, вдруг нахамлю владыке. Нет!»
Москва. Кремль. Кабинет Сталина.
КАРПОВ. Войно и не думает исправляться, товарищ Сталин. Напротив, все больше входит во вкус… Святитель, проповедник...
СТАЛИН. Ну и черт с ним. Ладно, что выжил. Верните его в Ташкент. Пусть греется. Вроде, умный человек. Неужели не понимает, к чему идут события в мире? Как до него не доходит, что он нужен не в рясе, а в белом халате, не с крестом, а со скальпелем.
Занавес
