Когда мы с моей приятельницей стали собираться домой, Миша сказал, что уезжает в Тбилиси на первенство СССР, и спросил, не дам ли я ему свой телефон и не буду ли против, если он мне оттуда позвонит. Я сказала, что не против. Но не могла предположить, что это невинное "Вы не против, если я Вам оттуда позвоню" превратится в настоящую ежедневную телефонную "бомбежку"...
Я была увлечена Хомским. Иногда мне кажется, что я -своего рода прибор, способный улавливать импульсы таланта или, во всяком случае, неординарности. Искра божья, дарованная таланту, могла порой разжечь и во мне костер, и этот костер разгорался по мере того, как я подбрасывала в него хворост своих фантазий. Мне свойственно наделять человека такими качествами, которые бы я хотела в нем видеть. Люди вроде меня часто становятся жертвами обмана, разочаровываются. Но в этом отношении Бог меня миловал... Не всегда, конечно, но хорошо, что не часто...
Паша Хомский был мной сфантазирован. Отношения наши родились в одночасье, но долгими не стали, очевидно, к счастью и для него, и для меня.
Пик наших отношений как раз пришелся на то время, когда Миша "бомбил" меня из Тбилиси. Но, может быть, именно эти его атаки и сыграли свою роль. Во всяком случае, когда он возвратился после чемпионата в Ригу, мои фантазии иссякли, и костер погас так же быстро, как и вспыхнул.
А с Мишей мы начали встречаться. Прошу прощения за это слово "встречаться". Я не переношу этот ханжески-условный эвфемизм и выражение "встречаться" в данном случае употребляю в его чистом первозданном значении. Миша часто приглашал меня к себе домой, где меня привечали его мама и Роберт. Они были исключительными людьми, людьми высокой интеллигентности и безупречного такта. Общение с ними было для меня приятным, но далеко не простым. Дело в том, что светская Рига обойти красивую, молодую и уже популярную актрису, не опутав ее паутиной нелепиц, лживых, а иногда и грязных слухов, не могла. Говорили, что это я довела до гроба такого талантливого режиссера, как Барышников, что я пыталась разрушить семью Хомского. Говорили о моей безнравственности, имея в виду рискованную роль в спектакле "Чертова мельница"... И черт знает, что еще... Понятно, что вся "талевская" родня побаивалась за Мишу и относилась ко мне, по меньшей степени, настороженно. Я это чувствовала, хотя ни Ида, ни Роберт, ни Мишин брат Яша ни взглядом, ни словом ни разу не дали мне это понять.
С Мишей мы на столь деликатную тему не говорили. Только однажды. Дело в том, что его ухаживания, его интерес ко мне возрастали по принципу снежного кома. Он буквально не давал мне прохода. Он встречал меня у служебного входа в театр после окончания спектакля. В то время у Роберта была "Победа". И Миша заставлял Роберта подвозить его в дни спектаклей к театру, и, сидя в машине, они подолгу ждали моего появления, дабы "похитить". Роберту эта "работа" была не очень-то приятной, но он исполнял ее ради Миши, слово которого для него было законом. Так вот, после очередного такого "похищения" я спросила у Миши, не навредит ли его репутации общение с такой "беспутной", по мнению светской Риги, личностью, как я. Он посмотрел на меня своим типично талевским изумленно-ироничным взглядом и ничего не сказал. Но смысл этого был ясен: "По-моему, Вы меня не за того принимаете".
Вот так мы с ним и встречались. Нам было интересно друг с другом. Мы могли говорить на любую тему. Миша был безупречно образованным и очень эрудированным. Высказывался он всегда исключительно грамотно и изысканно, желая доставить этим удовольствие и собеседнику, и, я убеждена, самому себе. Я не помню, чтобы он сказал какую-нибудь пошлость или позволил себе скабрезную двусмысленность. А если кто-нибудь втягивал его в разговор на "скользкую" тему, Таль поддерживал его на уровне блистательного французского дипломата.
И мне уже стало казаться, что наши отношения так и останутся на таком дружеском платоническом уровне, что вроде бы "остальное" ни меня, ни его не очень-то интересует. Но в жизни так не бывает, если, конечно, речь идет о нормальных физически здоровых людях, а не об интеллектуальных извращенцах. Его брат Яша в то время снимал квартиру и жил вне талевского дома. Однажды после какой-то светской вечеринки мы оказались с Мишей в этой квартире. Яша был в отъезде. И все произошло как само собой разумеющееся...
Миша не производил впечатление застенчивого, но и совсем уж не казался эдаким покорителем женских сердец. Он был чистым молодым человеком, почти мальчишкой... Господи! Да ему и было-то всего двадцать один. А мне? Неужели мне когда-то могло быть девятнадцать?..
Это было прекрасно! И в ту ночь, и в последующие... Описывать словами ощущения физической близости - занятие бессмысленное и безнадежное. Это тайна. Тайна, которой может владеть один или одна. Тогда это может быть хорошо. Но если тайна открывается обоим, тогда близость становится тем самым наслаждением, которое невозможно объяснить словами, отобразить на холсте или запечатлеть в самом изысканном сочетании нотных знаков... Вот так у нас было с Мишей.
Те ночи многое изменили, многое упростили, но кое-что и осложнил и...
После тех ночей Миша перестал быть для меня приятелем. Возникло необъяснимое чувство принадлежности друг другу. У людей искренних такое чувство проявляется после первой физической близости. При этом у одних рождается комплекс зависимости, у других - комплекс превосходства, у третьих (к сожалению, не так часто) - ощущение взаимного равенства. Тогда "занятие любовью" (употребляю этот модный сегодня "технологический" термин умышленно, чтобы подчеркнуть его циничность и скрытое в нем безразличие) становится иным - естественной и необходимой потребностью для обоих. Я как-то сразу стала чувствовать Мишу "своим". Не в смысле господства над ним, а кровной, родственной связи. Никаких претензий, никаких ограничений, ненормальных просьб или, не дай Бог, требований.
Тогда ни мысли, ни даже намека на то, чтобы выйти за Мишу замуж, у меня не было. Просто я испытывала настоящий душевный комфорт, и все, что относилось к отношениям с Мишей, доставляло мне радость и удовольствие: и встречи, и иронично-церемониальные подношения цветов, и все, что могло следовать потом. Кроме цветов он мне в то время ничего не дарил. Но скупостью в течение всей последующей нашей с ним жизни Миша отмечен уж никак не был. Он был настолько тактичен и воспитан, что какие-либо более ценные материальные подношения могли, с его точки зрения, унизить женское достоинство и подчеркнуть зависимость от него. "Подставок" подобного рода Миша терпеть не мог. Ни в жизни, ни в шахматах. Прекрасно помню, что партии, выигранные им в результате зевка противника, не доставляли ему удовольствия.
И вообще, мне кажется, что Таль, особенно в молодые годы, был убежден, что родился он для того, чтобы побеждать, побеждать красиво, но и безоговорочно. "От него полетят пух и перья!" - часто повторял он мне, имея в виду предстоящего шахматного противника. Любую свою победу он расценивал как закономерность: ну, а как же могло быть иначе? И меня он, видимо, расценивал как свою победу, победу, которой он добился в честной корректной борьбе, победу, о которой он мечтал и которая доставила ему огромную человеческую радость. И победа теперь должна принадлежать ему, потому что он единственный знает вкус этой победы, потому что он - Таль, потому что иначе быть не могло.
"...Таля полюбили за его исключительно остроумную, живую, веселую манеру игры, за его преданность шахматной красоте, за неустанный поиск самобытных ходов, за ошеломляющие жертвы, за импровизацию, за риск...
Являясь продолжателем традиций Морфи-Чигорина-Янов-ского-Шпильмана, он дополнил их шахматное мировоззрение важной и грозной деталью - кристально ясным пониманием неизбежности шахматного хаоса и практической невозможностью для живого индивидуума хотя бы вчерне рассчитать последствия грядущих событий.
Такое понимание хода борьбы позволяет Талю, с баснословной скоростью рассчитывая варианты, сознавать, что задача эта непосильная. И он... попросту старается объять максимум обозримого в минимум отпущенного кодексом времени! А вот его партнер, которого коварно втянули в водоворот осложнений, пытается просчитать все до конца. Естественно, из этого ничего не выходит. Тогда противник начинает нервничать и вследствие возникшей в его мозгу паники избирает внешне более легкий вариант, в результате же, сам того не замечая, подводит свою позицию к пропасти. Особенно много побед одержал Таль в первые годы своих триумфов, но и сейчас эта сторона его творчества не только не изучена, но даже еще и не разгадана по-настоящему".
Д. БРОНШТЕЙН
("64", 1969 г.)
Но я-то не считала себя побежденной. Я оставалась прежней Салли Ландау - тогда я ощущала себя самостоятельной, гордой, популярной. Я оставалась сама собой с той лишь особенностью, что теперь рядом со мной был очень близкий мне человек, который в первую очередь понимал МЕНЯ. Мне важно было именно это, а не то, что он был гениальным шахматистом, без пяти минут чемпионом мира. Такой человек мог быть и инженером, и музыкантом. Социальный статус меня меньше всего интересовал.
А Миша искренне считал, что если ему хочется, например, есть, то и я должна умирать от голода. Если ему просто хочется пошататься по Риге, то непременно такое желание; должна испытывать и я. Если он дает сеанс детям в шахматном клубе, то мне обязательно должно быть интересно приcутствовать на этом сеансе. Такое невольное, но постоянное давление стало вызывать во мне чувство протеста...
- Ты пойми, пожалуйста, я не куколка! - сказала я ему однажды, не сдержавшись.
Миша удивленно взглянул на меня и ответил с обезоруживающей талевской улыбкой:
- Я знаю, что ты не куколка. Ты просто моя Салли...
И стала накатываться, то возникая, то исчезая, тень - мы стали ссориться. Как-то он приехал к моей ближайшей подруге Инне Мандельштам и заявил ей, что я слишком много времени провожу у нее.
- Миша! - сказала я. - Я самостоятельный человек и провожу время с теми людьми, с какими пожелаю. И ты, согласись, не имеешь права устраивать скандал Инне!
- Не имею, - ответил Таль. - Я извинюсь перед ней. Но она отнимает у меня мою Салли...
Он извинился. Мир был восстановлен. Наша принадлежность друг другу оказалась сильнее принадлежности самим себе. Наверное, это и есть те самые сладкие муки, которые отличают любовь...
Но по гороскопу мы оба - стопроцентные "скорпионы", и нетрудно себе представить, что это за наказание!.. Мы снова поссорились - на этот раз по поводу того, что отказалась остаться с ним, а захотела выспаться одна, у себя в квартире, вернее, в квартире у Аманды Михайловны - моей хозяйки. Я была очень уставшей и хотела выспаться перед завтрашним утренним спектаклем... Во время вспышки той ужасной ссоры лицо его вдруг исказилось - стало не его, каким-то чужим и пугающим, будто в Мишу вселился демон. Он ударил меня и убежал... Когда мы спустя некоторое время, конечно же, опять помирились, он не смог логично объяснить свой поступок, из-за которого готов был провалиться сквозь землю. Он говорил, что в тот момент вдруг перестал владеть собой, что был абсолютно парализован и ударил меня помимо своей воли. И потом он сказал: "Если когда-нибудь я снова впаду в такое состояние, обними меня и поцелуй. Потому что я в твоей власти больше, чем в чьей-либо..."
Продолжение следует..
