И возникает Роберт - он приезжает из Парижа, словно очаровательный дьявол. Ида была с ним знакома во время своего французского периода. Он обаятелен, он умен и хорошо воспитан. Он - комильфо. И что ж удивительного в том, что Ида влюбляется в него. Но, возможно, такая женщина, как Ида, смогла бы побороть одностороннюю страсть. Возможно. Если бы не Роберт, который очень скоро теряет голову от Иды. А взаимное притяжение двух людей, познавших в своей жизни многое, вряд ли можно преодолеть. Да и надо ли преодолевать? И вот получается любовный треугольник. Казалось бы, банальный любовный треугольник. Однако для банального любовного треугольника еще необходимы тайные свидания, обманы, упреки, подозрения, скандалы... Но нет. Все трое сделаны из другого человеческого материала. Не нам чета! Ничто не афишируется, ничто не скрывается... Роберт появляется в доме Талей. Доктору Талю не требуются дополнительные объяснения. Таков факт, касающийся любимой женщины, и он воспринимает его достойно, по-мужски.
Говоря о семье Талей, я вспоминаю скучный роман Чернышевского "Что делать?", который нас заставляли изучать в школе. Внешне - схожие ситуации. Но только без экзальтированных снов Веры Павловны и без нудных лопухово-кирсановских сентенций...
О Роберте известно все. Жена, с которой он развелся, и ребенок живут в Германии (забегая вперед, скажу, что вскоре они погибли в фашистском концлагере). Роберт довольно удачлив в коммерческой деятельности (опять же, забегая вперед, добавлю, что в Советской Латвии он был видной фигурой в торговле), что, однако, не спасло его от "посадки", но это уже много лет спустя...
В 936 году плодом любви Роберта и Иды явился Миша Таль. И все знали, что у доктора Таля и его жены Иды родился второй сын... А слухи? Да мало ли какие слухи носятся по Риге...
Миша родился очень хилым ребенком. На правой ручке недоставало двух пальцев. Ида рассказывала, что, будучи на седьмом месяце беременности, она жила на даче, на Рижском взморье. Вторая половина лета была очень жаркой. Ближе к ночи она прилегла на низкую, едва возвышавшуюся над полом тахту и прикрылась легкой простыней. Вдруг рядом с ее лицом пробежала огромная крыса. От ужаса она потеряла сознание. Врачи стали побаиваться, не отразится ли шок на нормальном течении беременности. Когда после родов ей впервые принесли сына и распеленали его, она увидела три скрюченных пальчика на правой руке... Ее снова охватил ужас, и снова она потеряла сознание, как тогда на Рижском взморье. Кормить грудью она не могла, так как молоко отсутствовало, видимо, в результате нервного потрясения. Ее долго после этого лечили.
В возрасте шести месяцев Миша перенес тяжелую инфекцию с очень высокой температурой, судорогами и ярко выраженными менингиальными явлениями. Врач сказал, что вряд ли мальчик останется жить, но при благоприятном исходе после таких заболеваний вырастают великие люди... И вот в три года Миша начал читать, в пять он уже перемножал трехзначные числа - пока взрослые подсчитывали результат с карандашом, он называл ответ.
В семь лет он "заразился" шахматами и стал почти все время проводить в шахматном клубе, приставая к более старшим и уже взрослым шахматистам с одной просьбой - сыграть с ним партию...
...С самого раннего детства он видел в доме двух мужчин, которых очень любил. Каждого по-своему. Доктора Таля считал и называл папой, а подлинный отец - Роберт всегда оставался "Джеком". Джек любил Мишу потому, что Миша был его сыном, и, казалось, вся жизнь Роберта состояла только из одного - беспрекословно исполнять любое Мишино желание, любую просьбу.
Роберт, пожалуй, был единственным в этой семье по-настоящему состоятельным человеком, а Миша, даже когда он стал знаменитым Талем, никогда сколько-нибудь больших денег не имел. "Тряпки", которые он чемоданами привозил из поездок, предназначались всяким деятелям, спортивным работникам. И они, и другие перед каждой поездкой клали ему в карман уйму разных списков, которые он должен был "отоварить" за границей. А Миша тратил деньги, не считая. Он еще очень любил угощать, делать подарки; ни у кого не брал взаймы. Окружающие считали его богатым человеком. Ни у кого не возникало на этот счет ни малейших сомнений. И правильно! Это же - Михаил Таль! Ведь никто не знал, что Михаил Таль, оставшись без копейки, идет на почту и шлет в Ригу телеграмму: "Джек вышли тысячу". И на следующий день Таль снова становился богатым...
Необходимо сказать, если бы не Роберт, семья Талей вполне могла бы погибнуть в каком-нибудь гитлеровском концлагере... Рига всегда считалась "немецким" городом, с большим влиянием немецкой культуры, немецкого языка... Семья Талей говорила по-немецки... И когда началась война, Ида по наивности сказала Роберту: "Зачем нам куда-то уезжать? Мы же фактически немцы. Они нас не тронут..." Но Роберт сказал: "Немцев они не тронут, а евреев вырежут". И он настоял, чтобы вся семья выехала в Сибирь...
Вот так они и жили в состоянии зримого душевного покоя и равновесия... Бросьте несколько каменьев в ручеек, и вы увидите, что вода обласкает каждый камень - большой и маленький. Ни один не останется неумытым. Таким ручейком в семье Талей, струящимся между доктором Талем и Робертом, между Яшей и Мишей, между Мишей и мной, ласкающим и сглаживающим все противоречия, безусловно, была Мишина мама... Царствие ей небесное!..
Несмотря на то, что я в этом доме бывала часто, родным для меня он спервоначалу не стал, и всякий раз, когда я приходила, когда мы ужинали все вместе и даже тогда, когда оставалась ночевать, я все-таки еще не чувствовала себя "в своей тарелке". Я оставалась в постоянном напряжении. О замужестве разговор не заходил, хотя, вроде бы, мы и считались помолвленными. Меня это устраивало - как будет, так и будет.
И вот, когда Миша уехал на турнир в Югославию, я стала меньше бывать в его доме, после спектаклей или ночных репетиций возвращалась в свою восьмиметровую комнату в общежитии. Я по-прежнему не чувствовала себя обязанной и жила сама по себе. Как обычно. В Риге в то время у меня было много друзей и знакомых.
Чаще всего я бывала в гостях у Инны Мандельштам. Это был изысканный дом, в котором собирались известные адвокаты, врачи, поэты. Стоило мне появиться, меня сразу усаживали за рояль и заставляли играть и петь часами. Впрочем, не было нужды долго меня упрашивать - в доме Инны я все делала с особым удовольствием. Интеллигентность в доме Мандельштамов не была искусственной - она была натуральной и, возможно, генетически обусловленной - отец Инны был двоюродным братом Осипа Эмильевича Мандельштама.
...Впрочем, собирались мы порой и в ресторане, нередко выезжали на взморье.
Внимание ко мне со стороны "общественности" явно удвоилось. Если мы пили кофе где-нибудь в кафе с каким-нибудь из актеров, то для "общественности" это означало одно: у меня роман. На меня обращали внимание на улице. Моей вины в этом, конечно же, не было. Наоборот, мне было приятно, что меня замечают, на меня оглядываются, со мной хотят познакомиться. Назовите мне молодую красивую женщину, которую бы это раздражало. Если такая женщина найдется, значит, у нее не все в порядке с психикой и здоровьем. У меня же все было нормально.
Сказать, что меня все появившиеся слухи сильно раздражали, не могу. Скорее они меня забавляли. Я даже порой подыгрывала, зная, что за мной наблюдают, - возьму и демонстративно положу голову на плечо моему давнему знакомому. И на следующий день уже все говорят, что у меня очередной роман. Я, можно сказать, умышленно подливала масла в огонь.
А Миши мне очень недоставало. Мне все время сообщали, как он там в Югославии играет, у кого выиграл, сколько у него очков. Но я, как уже упоминала, в этом не разбиралась. Говорили, что у него реальные шансы стать претендентом на звание чемпиона мира, на что я любила отвечать: "Мне гораздо важнее, что он претендент на звание моего мужа".
И вот однажды утром я получила письмо из Югославии... Вообще-то Миша не любил писать письма. Он предпочитал телефонные разговоры. Не любил писать - и все. У меня сохранились всего два Мишиных письма: одно из Югославии и второе, которое я получила от него в ответ на мое письмо, где я просила у него официального развода. Интересно, что когда мы с сыном много лет спустя уезжали из Советского Союза, о чем речь будет ниже, таможенники, роясь в нашем багаже, наткнулись на эти письма и с большим интересом прочли их вслух, а потом сказали, что письма вывозу не подлежат, так как являются "историческими документами". Гера незаметно взял у них эти письма и спрятал в нагрудный карман. Уже когда мы прошли пограничный контроль, он протянул мне письма и сказал: "Не потеряй! Это исторические документы".
С некоторыми сокращениями привожу Мишине письмо из Загреба. Мне иногда кажется, что не было никогда того холостого безмятежного времени, что все это из какого-то давнего фильма, в котором даже и не мы играли главные роли...
"Добрый день, любимочка моя!
Наконец-то я снова получил от тебя весточку. Это ужасно -время тянется до того медленно, что просто не представляешь себе оставшихся 18-19 дней. А еще предлагают участникам турнира на недельку после турнира в Белграде выступить с сеансами. Когда мне Рогозин сказал об этом, я сообщил, что 4-го у Саллиньки (это имя уже известно!) день рождения, и я должен быть дома. Правда, там маленькие нелады с расписанием самолетов. Есть один самолет 31-го октября, но, кажется, на него я не успеваю, так как в этот же день официальное закрытие турнира. А потом прямой Белград-Львов-Москва летит только 4-го. Если придется лететь этим самолетом, то придется тебе родиться на денек (ну, всего лишь один маленький денек) позже.
А как насчет идеи - этот вечер быть в Москве?! Еще есть две возможности.
1). Есть маршрут Белград-Будапешт и потом Будапешт-Москва на ТУ-104. Когда летит этот самолет - еще неизвестно.
И 2). Я не знаю, но, возможно, во Львове смогу проститься со всей честной компанией и оттуда полететь (кстати, через Вильнюс) прямо домой. Тогда я успею как раз вовремя.
Любимый мой Салюнчик! Как ты там без меня?..
...Я никогда не подозревал, что можно так соскучиться, хотя на турнирах играл, слава Богу, уже порядочно. Моя, только моя любовь, правда? Но ничего, девочка, приеду - потом долго-долго буду дома сидеть и отдыхать с тобой. Хотя 30-го ноября в Риге начинается международный турнир "Балтийское море - море дружбы", и, конечно, Таль должен будет сыграть там несмотря на то, что сейчас вид этих деревянных фигур вызывает во мне нехорошие позывы. Но это все другое дело - ты ведь будешь рядом, и тогда играть в шахматы будет удовольствием... А потом Новый год. Думаю, что к нему мы придем в себя и сумеем встретить, как в доброе, старое "холостое" время! Золотко мое, ты прости, что я не выполнил одного твоего указания, но мне в Загребе так понравился материал на вечернее платье (тафта), что его взял. Думаю, что тебе понравится, и будешь ты на Новый год Русалкой - князь-то все равно потонул! Да, чуть снова не забыл. Я дома просил, чтобы мне выслали заказы, размеры (особенно последние), потому что времени на покупки совсем не будет. Если тебе еще случайно не передали, то немедленно по получении письма отправь мне или, что еще скорее, позвони по телефону. Кстати, ты думаешь когда-нибудь со мной говорить? Я уже начинаю дуться.
Пора закругляться. Через полчаса последний тур в Загребе. Теперь после получения твоих любимых каракуль результат мне совершенно ясен. Как видишь, со скромностью все в большом порядке. Надо успеть отнести письмо на почту, чтобы еще сегодня полетело к моей любимой, золотой рыбке, чтобы она его скорей получила и (чем черт не шутит!), может быть, даже ответила. Не буду говорить больше о том что я люблю, страшно люблю, не буду говорить о том, что скучаю, хочу быть вместе с этой рыженькой девочкой, не буду говорить о том, что "нежной страстью, как цепью к ней прикован", не буду говорить, вообще ничего не буду говорить! Скажу только: До скорого свидания, Саллинька любимая! Жду! (всего). Большой привет маме с папой, твоим друзьям в театре, нашим добрым знакомым.
Крепко целую тебя. Всегда твой Миша..."
Миша написал это письмо сразу после того, как получил мою записку, которую я передала в Загреб с одним нашим знакомым дипломатом. Записка была коротенькая, о том, что у меня все в порядке, чтоб ни в коем случае ничего мне не покупал (девичья гордыня!), что скучаю и чтоб он скорей приезжал... И вот он извиняется в письме, что "не выполнил моего указания" и "взял" (типичное совковое словечко) мне материал на платье... Надо сказать, Миша терпеть не мог "шопинг", но неукоснительно выполнял многочисленные заказы привести то, привезти се... Впрочем, я уже об этом говорила...
А через несколько дней после этого письма рано утром в комнатке моего общежития раздался стук. Почти не понимая, что происходит (по утрам я плохо соображаю, потому что люблю, как все артисты, вставать поздно), я открыла дверь и увидела Иду. Накануне была премьера, домой я попала глубокой ночью. Комната завалена цветами, среди которых были шикарные лилии. Окно я открыть не догадалась и "угорела" от этих лилий. Смотрю на Иду ошалелым взглядом: наверное, что-то случилось... А Ида прижала меня сонную к своей груди и сказала: "Доченька, собирайся. Я забираю тебя к нам. Навсегда..." Через мгновение появился таксист, вынес мой сундук со всем "приданым", погрузил в машину, и я "навсегда" переехала в дом своего будущего мужа - на улицу Горького, 34... Я думаю, что такое ускорение событий произошло потому, что и до Миши, и до Иды доходили разные "нехорошие" слухи обо мне, и, видимо, после очередного Мишиного звонка семейный совет вынес решение взять меня под особый контроль...
Продолжение следует...
