Я всегда поражалась еще одному качеству Таля. Я подчеркиваю - Таля, потому что Мишей он был для меня, для своих близких и немногочисленных друзей. Для всех остальных он был великим, выдающимся, чемпионом, гениальным шахматистом и загадочной личностью.
Меня до сих пор удивляет этакая бесцеремонность значительной части так называемых "простых смертных". Они запросто подходят к "знаменитости" на улице, в гостинице - где угодно, и хорошо еще, если просто попросят автограф... Они задают массу, порой нескромных, вопросов, оспаривают, если "знаменитость" - шахматист, правильность сделанного в партии хода, суют какие-то листочки с собственными исследованиями в том или ином дебюте... Появляются откуда-то доверенные лица, которые с подробностями рассказывают, как они, допустим, уговаривали стюардессу впустить в самолет "вдребезги пьяного экс-чемпиона мира", убеждая простодушных в своей собственной добродетели. Эти люди не понимают, что если гений и напивается, то он и напивается, как гений, и остается гением в любом состоянии...
Так вот, меня всегда поражали в Тале простота и наивность его взаимоотношений с такими людьми. Он мог спокойно ввязаться в шахматную дискуссию со случайным пассажиром в каком-нибудь аэропорту, и его оттаскивали силой, потому что заканчивалась посадка... Его можно было втянуть в "парковый блиц", и никто не мог его из этого "блица" вытянуть. Даже когда начинался дождь, он просил собравшихся вокруг зевак раскрыть над доской зонтик... Он даже мог выпить на ходу со случайным человеком, если этот человек казался ему интересным.
Я не помню случая, чтобы Таль сказал что-то бестактное, грубое, чтобы мог отказать в чем-либо в обидной для человека форме... Были ли люди, о которых можно сказать, что Таль относился к ним плохо? Я таких людей не знаю. Другое дело, что он любил подшучивать, подтрунивать... И чем больше Таль любил кого-то, тем больше этому человеку от Таля "доставалось". Он без конца, но очень по-доброму "цеплял" своего друга и тренера Александра Кобленца. "Маэстро" (такое прозвище имел Кобленц) никогда не обижался, Он делал вид, что все Мишины "уколы" адресованы не ему, а кому-то другому... Однажды, как рассказывали, один из гроссмейстеров во время анализа сыгранной партии отпустил в адрес Кобленца какую-то язвительную шутку. "Маэстро" оторвал взгляд от доски и произнес в сторону обидчика: "А вот Таль никогда не говорит глупостей - он предпочитает острить. На вашем месте он бы сострил".
Таль всегда шутил по-доброму. Если же он позволял себе по отношению к человеку что-то желчное, это означало конец взаимоотношений, и человек запоминал сказанное на всю жизнь. Но, как правило, "обиженный" был того достоин... И еще Таль не любил розыгрыши. Он считал, что по большому счету в розыгрышах заложено нечто унижающее человеческое достоинство. Когда в компании рассказывали, как кто-то кого-то разыграл, Таль всегда вскидывал брови, и выражение его лица говорило одно: "Ну, и что дальше? И это все?!"
С первых дней моего "официального" замужества я начала уговаривать Мишу переехать в отдельную квартиру, чтобы жить независимо от его домашних. Повторяю: Ида, Роберт, Яша относились ко мне прекрасно, но все-таки... Начнем с того, что Яша был мужчиной, мягко говоря, увлекающимся. Ида с Робертом делали вид, что Яшина интимная жизнь их не должна слишком интересовать. Меня же это изрядно напрягало - я усматривала в Яшином женском калейдоскопе скрытую угрозу нашим с Мишей взаимоотношениям. Нам в доме был предоставлен большой салон, в который всякий раз случайно и не случайно входили то Ида, то Яша, то Роберт; Роберт иногда чрезмерно пекся о Мишином здоровье... И еще меня в этом доме совершенно замучили юные пионеры. Представляете? Едва ли не каждый божий день, когда Миша был в Риге, они с восьми утра приходили в дом (другого времени у Миши не было), и он занимался с ними шахматами, а я делала бутерброды, поила чаем... Я часто сама себе говорила: "Салли! Ты, безусловно, любишь детей, но не до такой же степени!"
"Мишенька, - говорила я ему, - давай переедем и будем жить отдельно. Своей семьей... Посмотри: Юра Авербах, Ботвинник, Смыслов... У них свои семьи, свои квартиры... Купим красивую мебель, повесим уютные светильники..."
Все было напрасно. Уговорить Мишу переехать не было никакой возможности. Он мог получить квартиру в Риге, ему предлагали переехать в Москву и помочь с квартирным вопросом... Нет и нет. Миша к устоявшемуся образу жизни привык, его все устраивало, он хотел, чтобы мы все жили вместе. Ему это было удобно и освобождало от проблем... Миша очень не любил проблемы - они ему, человеку, внутренне сосредоточенному, мешали, и если они возникали, искренне считал, что они должны решаться сами собой. Во всяком случае, не им. Дома же Роберт и Ида решали за него все. Особенно Роберт... Уезжает Миша в Москву, берет с собой деньги (по тем временам приличные), через неделю, к примеру, упомянутый мною выше звонок: "Джек, вышли тысячу рублей!" Роберт говорит: "Миша, мне для тебя ничего не жалко, но ты же взял с собой тысячу рублей! Где они?" "Не знаю, где, - отвечает Миша, - вышли мне тысячу рублей!" И Роберт высылал, а Миша действительно не знал, каким образом он умудрился потратить тысячу рублей... В поездках, если это было без меня, его всегда окружало несметное количество людей, разных людей - своих, чужих, случайных... Поклонницы его очень любили. Да и Миша не был закрытым женоненавистником. При этом всегда гусарил. Он любил за все и за всех платить сам. Вынимал деньги, кто-то бежал за коньяком, за сигаретами... Вместо одной бутылки приносили пять (люди щедры на чужие деньги)... Все это выпивалось, выкуривалось, раздаривалось... Вскоре следовал звонок в Ригу: "Джек! У меня кончились деньги..."
Не хотел Миша жить отдельно... Может быть, даже опасался... Еще до замужества я обратила внимание на то, что он пригоршнями поглощает какие-то лекарственные капсулы... Вдруг побледнеет, сморщится от боли - и горсть капсул в рот... На мои вопросы, мол, что это за боли и что это за капсулы, он обычно отшучивался: "Во мне сидит контролер. Когда я на кого-нибудь засматриваюсь, он дергает меня за блуждающий нерв и говорит "внутренним голосом": "Негодяй! У тебя же есть Саська!" Я тут же вспоминаю, что никого лучше в мире, чем Саська, нет, и в благодарность за напоминание ублажаю своего контролера его любимыми капсулами".
Врач из поликлиники, где Миша находился под наблюдением, сказал мне: "У него что-то с легкими не в порядке..." Потом выяснилось, что не в порядке у него "что-то" с почками. И никто не мог сказать, что именно. Между тем приступы боли его просто изматывали. Во время очередного такого приступа поставили диагноз "острый аппендицит", положили на стол и ... удалили совершенно здоровый аппендикс.
Но по-настоящему я столкнулась с Мишиными проблемами во время подготовки к турниру претендентов. Тренировали его тогда маэстро Александр Кобленц и приехавший из Москвы гроссмейстер Юрий Авербах. До сих пор не могу понять, каким образом он готовился - практически ежедневно приступы чудовищных болей... Миша отказывался от еды, и если удавалось уговорить его что-нибудь съесть, то непременно с определенной дозой коньяка. Коньяк хоть как-то уменьшал боли. Часть подготовки прошла в урологической больнице, куда мы положили Мишу, несмотря на его отчаянное сопротивление... Специфические запахи и санитарное состояние этой и всех последующих урологических больниц и отделений и сейчас вызывают во мне дрожь...
Позднее знаменитый уролог Фрумкин сделал ему уникальную операцию на почке. Однако через два месяца боли возобновились с новой силой и снимались только инъекциями понтопона...
"...Русский язык он чувствует прекрасно, искать слово, лезть за ним в карман не приходится. Известно, например, что когда после лекции некто довольно бестактно спросил Таля - "Правда, что Вы морфинист?", то ответ последовал мгновенно: - Нет, я чигоринец!"
Я. ДАМСКИЙ
("Рижские шахматы", 1986г.)
Некоторые и по сей день придерживаются мнения, что Таль был наркоманом. У меня сохранилось письмо Михаила Моисеевича Ботвинника, в котором он, беспокоясь о здоровье выдающегося шахматиста, просит меня сделать все возможное, чтобы Миша излечился от морфинизма... Михаил Моисеевич тоже поверил, что Таль страдает наркоманией. Я утверждаю совершенно ответственно: Миша не был наркоманом! У него были дикие боли, которые ничем, кроме как инъекциями морфина или понтопона, не снимались... Миша никогда не бился в истерике, требуя "иглу", - он погибал от чудовищных болей. В такие моменты не было выбора. Он принимал несметное количество обезболивающих препаратов. Он изо всех сил сопротивлялся возможному привыканию, он боялся стать наркоманом, и он им не стал... Я убеждена, что пристрастие к коньяку и почти круглосуточное курение являлись для него альтернативой наркотикам в борьбе с беспощадной, изнуряющей, разрушающей болью. Его ненормальный ритм жизни и работы тоже был средством отвлечения от физических страданий...
Как-то Тигран Вартанович Петросян горько пошутил: "Если бы я вел такой образ жизни, как Таль, я бы давно умер. А он просто "железный Феликс"...
Мне порой кажется, что жизнь Миши была бесконечным вращением по какой-то сатанинской орбите, где следствие становится причиной, а причина - следствием. И в центре орбиты сияла манящая звезда по имени "Шахматы". Остановить это вращение могла только смерть.
...Вообще-то говоря, мысленно возвращаясь в те годы, я иногда думаю: а что было бы, если бы Миша не был гением, рожденным для того, чтобы переполошить консервативный шахматный мир, вдруг ворвавшись в него ослепительно яркой кометой, чтобы повергнуть шахматного сфинкса Ботвинника и еще долгие годы после этого приводить своим именем в восторг поклонников шахматной игры и людей, абсолютно далеких от нее? Что было бы, если бы Миша был обыкновенным мальчиком, в меру остроумным, в меру образованным, прилично воспитанным?.. Как бы отнеслась его семья к бурному увлечению их сына моей особой? Наверное, бесконечно любя свое чадо (это черта всех еврейских родителей), они приложили бы все усилия, чтобы "смазливая актрисочка с сомнительной репутацией" ни в коем случае не стала бы женой их чистого и наивного мальчика, который, с их точки зрения, заслуживает более интересной партии...
Но в том-то все и дело, что Миша был гением. В этом их убеждали окружающие, об этом говорили феноменальные Мишины успехи в шахматах, этим они прониклись и сами по себе, окончательно и бесповоротно. И они стали выполнять великую миссию, предначертанную им Богом. Они оказались в зависимости от собственного сына, любое желание которого, любая фантазия становились непреложным законом. Поэтому, если Миша полюбил Салли, надо приблизить Салли, надо оградить Мишу от порочащих Салли разговоров. Я думаю, что мой переезд в дом Талей был продиктован Мишей, а Ида же и Роберт неукоснительно выполнили его требование. Но как люди воспитанные они старались убедить меня в том, что любят меня не меньше, чем их сын. Другое дело, что с течением времени они по-настоящему приняли меня и полюбили, как родную дочь. И я это чувствовала даже тогда, когда семья наша распалась фактически, а потом и юридически, и даже тогда, когда у Миши возникла другая семья. Что же касается меня, то Роберта и особенно Иду я любила все годы и продолжаю любить их по сей день так, как будто они живы...
После того, как Ида перевезла меня в свою квартиру, звонки из Белграда стали раздаваться практически ежедневно и, по всей видимости, обошлись Мише в кругленькую сумму. Мне даже неловко приводить все любовные эпитеты в мой адрес, все признания в любви, высказанные мне. Наверное, в те дни можно было завидовать мне "по-черному"...
Самолета из Белграда мы ждали долго - его все не было. И никаких сообщений не были. В аэропорту РИГИ Таля встречало много людей. Ему готовили пышную встречу. В Югославии - все знали - он занял первое место и стал претендентом на титул чемпиона мира. Потом объявили, что прибытие самолета задерживается по техническим причинам, и Роберт отвез меня домой, так как на следующий день был утренний спектакль и надо было выспаться. Но, конечно, уснуть не смогла. Я вдруг поняла, что жду Мишиного возвращения так, как никогда раньше, за все время нашего с ним общения. И мне от этого было радостно. Я была уверена, что Миша приедет каким-то другим, обновленным, и что никогда больше не возникнут глупые, ненужные ссоры, всякий раз так опустошавшие и его, и меня. Мне казалось, что с его приездом перед нами откроется волшебная дверь в безмятежное будущее "золотым ключиком"... Это будущее виделось не конкретно, а словно в предрассветном утреннем тумане, предвещающем безоблачный теплый день, с массой прекрасных приключений, от ожидания которых захватывает дух...
Миша прибыл только под утро. Оказалось, что не то кончилось горючее, не то отказали шасси. Миша, конечно, сострил, сказав, что в самолете началась паника, что летевшая из Белграда группа ортодоксальных евреев беспрерывно молилась, у него самого был лишь приступ нервного хохота, ибо он был уверен, что никакая авария произойти не может, так как катастрофа очень расстроила бы его Саську плюс некому будет выиграть матч у Ботвинника... Я уже говорила, что Миша любил всем давать прозвища. Так возникла и "Саська". Как-то он сказал мне: "У Рембрандта была Саския, а у меня будет маленькая Саския... - Саська!" С этого момента я стала Саськой и оставалась для него таковой всю жизнь...
Миша тут же стал распаковывать чемоданы с массой всяческих подарков и обязательных "списочных шмоток", предназначавшихся самым разным людям. Квартира мгновенно превратилась в склад фирменных вещей. Но что интересно - среди многочисленных рубашек, "болоньевых" плащей, диковинных в то время колготок, обуви, лекарств не было практически ничего, что бы он привез себе, кроме пачки шахматных журналов.
Миша потом много бывал за границей. Он привозил распухшие чемоданы, содержимое которых неизменно предназначалось другим. Причем ничего не продавалось, между тем как в те времена торговля привозимыми заграничными вещами была серьезной статьей доходов для людей, выезжавших за рубеж. Все привезенное раздавалось, дарилось, преподносилось, а я должна была бегать по рижским "комкам" и покупать Мише башмаки, рубашки, костюмы...
В жизни не встречала другого такого человека, которому бы столь безразлична была собственная внешность. Он забывал стричь ногти (какой там маникюр!), и мне приходилось отлавливать его для осуществления этой серьезной процедуры. (Кстати, для нашего сына та же самая процедура стала наследственной "трагедией".) Бывало, я насильно загоняла Мишу в ванную. "Делала" воду, добавляя пенистый шампунь, а он беспомощно стоял, глядя на сугроб из пены, и спрашивал: "В какой последовательности я должен мыться?" По-моему, единственным его удовольствием в ванной было собственное исполнение перед зеркалом оперных арий, которых он знал огромное количество. Ида часто повторяла: "Доченька! Ты видишь, какой наш Миша неземной? Он может десять дней не мыться, но как он изумительно пахнет!" Ида, конечно, говорила фигурально, но у Миши, действительно, был свой, неповторимый, "неземной" запах...
В общем, Миша вернулся из Югославии возбужденный, счастливый, какой-то "летающий". И буквально через два дня говорит мне как бы между прочим: "Саська, давай подадим документы в загс. Они будут полгода или сколько там положено рассматриваться... Тебе достаточно этого времени, чтобы проверить свои чувства?" Сказал это явно ерничая, с акцентом на "проверить свои чувства". Тогда я спросила его, используя шахматную терминологию, "не ошибается ли он в расчетах". Он ответил, что ошибиться в расчетах можно только, если брак - по расчету. И тут же рассказал мне анекдот: "Скажите, Рабинович, Вы женились по любви или по расчету?" Рабинович отвечает: "Судя по всему - по любви, потому что денег не дали..."
И я опять испугалась. Я опять испугалась за потерю своей самостоятельности. Боялась, что, став официальной женой Таля, вынуждена буду уйти из театра, потеряю свободу и превращусь в ту самую "нормальную шахматную жену"... Сказала: "А куда мы торопимся? Пусть закончится матч с Ботвинником, и тогда подадим документы". На это Миша отшутился: "Понимаю. Ты хочешь выйти замуж за чемпиона мира, а не за претендента".
Вечером того же дня ко мне подошла Ида. "Доченька! - сказала она. - Это же матч на первенство мира! Зачем делать так, чтобы Миша перед матчем переживал? Подайте документы, а после матча, если ты передумаешь, заберешь их обратно. Мы же цивилизованные люди..." И я согласилась.
Продолжение следует...
