Из всех участников турнира наибольшее впечатление производил юный Роберт Фишер. Здоровенный самоуверенный акселерат, живший в своем собственном мире, производивший (кроме шахмат, конечно) временами довольно странное впечатление. Он был похож на огромного ребенка, к ногам которого родители бросили весь мир и сказали: "Все это, Бобби, твое!" И если жизнь, порой, окунала его лицом в грязь, он изумлялся, огорчался до слез, не понимая, как это могли с ним, с Великим Бобби, так нехорошо обойтись. Он жил исключительно шахматной жизнью и этой жизнью владел. Ко всему будничному, повседневному он абсолютно не был приспособлен. Но Фишера надо было воспринимать таким, какой он есть, не применяя к нему собственных мерок. К нему надо было привыкнуть, и тогда он оказывался добрым и очень теплым человеком... Впоследствии мы стали прекрасно относиться друг к другу...
Как-то Миша снял висевшую в фойе театра мою фотографию и унес с собой. С этого момента фотография всегда должна была находиться при нем. Как талисман. "Твоя фотография приносит мне счастье", - говорил он. Однажды, когда Миша улетал в Сочи, впопыхах мы забыли положить в чемодан эту фотографию. И надо же было случиться, что там Миша попал в аварию. Слава Богу, ничего существенного не произошло... Но он потом говорил, что если бы мое фото было при нем, никакой аварии не было бы... Вообще Миша верил в приметы. Когда, уже будучи в эмиграции, я приехала к нему в Брюссель, где он играл в турнире, я была поражена его жутким костюмом, мятой несвежей рубашкой, стоптанными ботинками... И это не потому, что у него не было денег. Деньги на одежду у него, конечно, были. Просто я увидела безразличного к себе человека... И я сказала: "Миша! Если ты намерен пребывать в таком виде, никогда больше к тебе не приеду! Мне стыдно!" И мы вместе с Радко Кнежевичем пошли и купили ему костюм, рубашку, галстук, ботинки и почти насильно переодели Мишу во все новое. В тот день он проиграл партию и был вне себя... "Это все из-за твоего маскарада!" - сказал он. "Мишенька! - ответила я. - Можно подумать, что ты никогда не проигрывал в своем рубище!" "В рубище я проигрываю по своей вине, - сказал он, - а в этом пижонском наряде - по твоей... Чувствуешь разницу?"...
Но вернусь к Фишеру. Когда Миша показал ему ту самую мою фотографию, Бобби долго восхищался, а потом просто стащил ее у Миши - взял ненадолго и не вернул... Если он заставал нас сидящими на пляже, то подсаживался, довольно бесцеремонно отталкивал локотком Мишу и пускался со мной в пространные беседы. Говорил при этом по-русски. Плохо, но по-русски. Поскольку основная шахматная литература выходила в то время в Советском Союзе, он выучил русский язык. Окончил Бобби только четыре класса, и когда я спросила, почему не окончил школу, ответил: "Потому что школа мешала мне играть в шахматы". Забавный он человек. Однажды местный миллионер повез нас на другой конец острова в какой-то ресторанчик. Фишер сел в машине рядом со мной и включил приемник. Поймал волну, на которой пел какой-то певец, и вдруг стал громко петь вместе с ним. Слуха никакогэ! Все мимо! Голос чудовищный! А потом сказал мне вполне серьезно: "Если бы я не был великим шахматистом, я стал бы великим певцом".
".. .Однажды совсем молодой Фишер в свободное от турнира время зашел в комнату к Смыслову, великолепный баритон которого всем известен, и начал что-то напевать. Василий Васильевич, очень благожелательный по натуре человек, сказал: "Бобби! У Вас талант!" Эти слова окрылили американского гроссмейстере.. И вот через два года Фишер стал всем говорить, как он здорово поет. Во время турнира в Бледе ему устроили маленький розыгрыш. Вечером в клубе, где выступал оркестр с солистами, собрались шахматисты. Кто-то переговорил с конферансье, и вдруг все услышали объявление: "Уважаемая публика! Сейчас перед вами выступит замечательный американский шахматист и певец Роберт Джеймс Фишер!" Тот сначала немножко смутился, но все-таки подошел к микрофону. Пел он... своеобразно. Но зал устроил ему бешеную овацию. Он шел к своему месту, собирая поздравления, и остановился у столика, где сидел Пауль Петрович Керес. И Керес ему сказал: "Вам надо бросать шахматы и переходить на пение". И Фишер ответил: "Да, я знаю. Но я слишком хорошо играю в шахматы"".
М. ТАЛЬ
(Из интервью, данного еженедельнику "64", 1979г.)
Миша относился к Бобби очень по-доброму и с юмором. Рассказывают, как однажды он выиграл у Фишера партию и схулиганил: "Бобби! Ку-ку!" Фишер расплакался, как младенец... Но Миша был первым, кто сказал про него, что он - подлинный гений и будущий чемпион мира...
Вообще, у Миши практически со всеми шахматистами были очень хорошие отношения. Особенно близко он общался с Петросяном, Карповым и Геллером. К Корчному относился корректно, ровно, чего нельзя сказать обо мне - я его недолюбливала.
Безусловно, выделялся на общем незаурядном фоне Пауль Керес. Красивый, респектабельный, вежливый и по-настоящему спортивный. Он прекрасно плавал, и каждый день в восемь часов утра его можно было найти в бассейне... В один из выходных дней, когда все собирались спуститься завтракать, Миша сказал мне: "Иди вниз, поплавай с Паулем Петровичем, позавтракай, а я скоро приду".
Кончился завтрак. Все загорают в бассейне, нет только Миши и Фишера. Но Фишер бассейном пренебрегал всегда -он просиживал все время в своем номере за шахматами. Прошел час, прошли два часа, три... Миши нет. Несколько раз я поднималась в номер. Миши нет. Руководитель делегации Юра Авербах и официальный "искусствовед в штатском" начали беспокоиться. Послали даже людей на французскую сторону (на Кюрасао были две зоны - голландская и французская). Миши там тоже нет и по-прежнему неизвестно, где он. Прошел обед. Я начала нервничать. Нервничать стали все. Я очень боялась, не случилось ли что-то серьезное - Миша человек больной... Мало ли что... Наступил поздний вечер... Спать никто не ложится - все слоняются по большому гостиничному фойе на втором этаже, и каждый высказывает свою версию...
И вдруг почти в двенадцать ночи открываются двери пресс-центра, который в выходной день не работал и запирался, оттуда выходят два совершенно ненормальных человека с безумными глазами - Миша и Бобби. Миша проходит мимо меня, по-видимому, не замечая, и поднимается в номер. Выяснилось, что рано утром Фишер уговорил Таля запереться в пресс-центре и "погонять в блиц", чтобы я не дергала Мишу, не заставляла сидеть в бассейне, не тащила в город... И вот с половины девятого утра до двенадцати ночи они играли. Я не знаю, сколько партий они сыграли, но, по-моему, выиграл в итоге Миша...
Те золотые два месяца не смог омрачить своим присутствием даже сопровождавший нас "искусствовед". Это был смешной, забавный с виду человек, который вмешивался во все: он торчал с нами в бассейне, слонялся с нами по базару и магазинам, во время туров просиживал в пресс-центре, задавая нашим и иностранным тренерам нелепые вопросы по поводу сделанных гроссмейстерами ходов...
К сожалению, турнир Миша не закончил. Он снова оказался заложником дичайших почечных болей и был отправлен в больницу на французскую сторону, где ему предложили задержаться для детального обследования, но он категорически отказался и, как только стало полегче, выписался. Главный врач больницы, милейший человек, отвлекшись от медицинских наставлений, сказал ему перед выпиской: "У вас там так страшно. У вас там арестовывают и отправляют в Сибирь. Оставьте хоть свою жену здесь. Ведь она такая молодая, такая красивая... Она мне очень нравится". Миша ответил с улыбкой: "Она Вам нравится здесь, а я ее буду любить и в Сибири, если придется..."
Это было незабываемое время! На Кюрасао я познакомилась и подружилась с Роной и Тиграном Петросянами. Тигран был великолепным человеком. Он очень любил Мишу и всегда завидовал его "богатырскому" здоровью. Помню, работая у Рознера, я была в Москве, и Петросяны пригласили меня в гости. Я была в восторге от их гостеприимства... Естественно, зашел разговор о Мише, у которого тогда в полном разгаре был роман с Л. И Рона меня спросила: "Салли, скажи честно, ты зла на Мишу? Ты желаешь ему чего-то плохого?" "Боже упаси! -сказала я. - Я желаю ему только самого хорошего!" "Значит, ты его по-прежнему любишь", - заключила Рона... Тигран пошел проводить меня до такси. Я посмотрела на него и как-то вдруг предложила: "Знаешь что, давай поцелуемся... Вдруг мы больше никогда не увидимся..." "Увидимся! - сказал Тигран. - Куда мы денемся?"
Больше я его так и не увидела...
