В 1973 году я готовил для газеты «Неделя» беседу с известным артистом, телепатом, как его тогда называли, человеком-тайной — Вольфом Григорьевичем Мессингом. Интервью пролежало почти два года. И в 1975 году его все-таки решили опубликовать.
Дежурный редактор Александр Авдеенко, главный редактор «Недели» Валентин Архангельский заверили меня, что материал стоит в номере, но нужно, все-таки прошло два года, еще раз получить визу моего собеседника.
Договариваясь о встрече, я просил Вольфа Григорьевича встретиться как можно быстрее, ибо все уже сверстано и подписано и нужна только его подпись. Я умолял не откладывать свидание, говоря о важности публикации.
Встретившись с Вольфом Мессингом у него дома, я передал ему то давнее интервью и попросил повторно завизировать. Он внимательно все прочел и сказал:
— Автограф оставляю. Только вы зря нервничаете. В последний момент нашу беседу снимут без объяснений, а вы ее опубликуете лет через двадцать, если, конечно, останется такое издание, как «Неделя», а меня уже на этом свете не будет.
Он оказался прав. За два часа до подписания номера материал сняли без каких-либо объяснений.
Поэтому я решил ничего не менять из написанного, лишь в скобках дать необходимые, как мне кажется, пояснения и комментарии.
Первая встреча с человеком-тайной произошла лет семь назад (1969 год, я тогда работал в газете «Московский комсомолец». — В.Ш.), когда мы с журналистом газеты «Штандар млодых» Анджеем Байореком с трудом прорвались на проходившее в концертном зале гостиницы «Советская» выступление Вольфа Мессинга. Своими психологическими опытами он нас удивил, ошеломил, озадачил и восхитил.
Сразу же после концерта мы зашли в гардеробную к Вольфу Григорьевичу, и на вопрос моего коллеги, как же у него все так здорово получается, в чем секрет, Вольф Григорьевич спокойно ответил:
— Я такой же, как все. Просто мне удалось развить свои способности, а многие люди, обладая способностями, талантом, ленятся их развивать.
Еще тогда для читателей «Недели» я хотел сделать беседу, но мастер, сославшись на нездоровье, усталость, занятость, обещал поговорить со мной некоторое время спустя. С тех пор, повторяю, прошло семь лет. И интервью состоялось. (Мы встречались несколько раз. Вместе ходили в цирк смотреть выступления Юрия Никулина, с которым я в то время работал над книгой его воспоминаний «Почти серьезно…». Многих своих друзей я водил на концерты Вольфа Мессинга, бывал у него дома, но каждый раз, когда речь заходила о беседе для печати, Вольф Григорьевич на глазах скучнел и просил подождать. — В.Ш.)
Вольф Мессинг принимал меня на новой квартире на улице Герцена. На письменном столе — подарки-сувениры, книги… Книга, подаренная известным хирургом А.Вишневским, сочинения Куприна, Мопассана, Шолохова, томик воспоминаний Георгия Жукова…
При мне Вольф Григорьевич несколько раз звонил. Он кого-то устраивал в клинику Владимира Ивановича Бураковского (Владимир Иванович Бураковский руководил Институтом сердечно-сосудистой хирургии. С ним Вольфа Григорьевича связывала личная дружба.)
— Вольф Григорьевич, как я понял, среди ваших друзей много медиков. А сами вы часто ли прибегаете к их помощи? — с этого вопроса и началась беседа.
— Стараюсь не обращаться. Я сам себя умею лечить. Самовнушением, правильным питанием, разумной физической нагрузкой, тем, что просто снимаю боль и перестаю ее ощущать. Вот только с ногами бывает трудно справиться. Болят ноги. Выступая, я даю себе приказ забыть о болевых ощущениях, и поэтому люди, сидящие в зале, и не догадываются, что ноги у меня больны.
Через несколько лет, когда ноги стали все чаще и сильнее болеть, Вольф Григорьевич лег на операцию в клинику Владимира Ивановича Бураковского. Операцию сделали. Но не выдержало сердце. Примечательно, что, уезжая в больницу, Вольф Григорьевич посмотрел на свой висящий на стене портрет и сказал: «Все, Вольф. Больше ты сюда не вернешься». Владимиру Ивановичу Бураковскому сказали об этом после проведенной операции. И Владимир Иванович тогда с досадой произнес: «Ну что же никто мне об этом не сказал раньше! Я бы не делал операции. Подождали бы. Если сам Мессинг так считал, то проводить операцию — это безрассудство».
— Я слышал, Вольф Григорьевич, что болезнь у вас вызвана драматическими ситуациями…
— Начало второй мировой войны я встретил в Польше. Местечко, где я жил у отца, было оккупировано фашистами. Я уехал в Варшаву. Гитлер, которому я предсказывал неминуемую гибель еще с 1937 года, заявил, что человеку, указавшему место моего пребывания, место, где я скрываюсь, выдадут большую премию.
В Варшаве меня и схватили фашисты, забрали на улице. В руках они держали плакат с моим портретом. Один из гитлеровцев сильно ударил меня в челюсть. Вылетело несколько зубов. Я, повторяю, обыкновенный человек: чувствую боль, испытываю нервное напряжение. От боли я на некоторое время потерял и физическую, и психическую силу. Но как только очнулся, начал твердить про себя: «Вольф, спокойно. Не волнуйся. Все успокоится. Выход будет найден. Не торопись. Жди и думай, как выпутаться, как убежать».
Меня отвезли в полицейский участок. Придя в себя, понял: или я должен собрать всю свою волю, энергию и сделать так, чтобы уйти от врагов, или меня расстреляют. Мысленно я отдавал приказ полицейским и начальнику участка: идите в мою камеру. Поднимайтесь ко мне. И они собрались. Внимательно смотрели на меня, будто ожидали моих приказаний. Я спокойно вышел из камеры, закрыл ее со стороны коридора. Дошел до второго этажа и выпрыгнул из единственного окна без решетки. Падая, травмировал ноги. С тех пор и мучаюсь. Но тогда боли я не чувствовал. Бежать, идти на восток, идти быстрее, пока тебя не схватили. Мне повезло, я встретил человека, везущего на телеге сено. Мне удалось его уговорить, чтобы он меня спрятал в сене. Так меня вывезли из Варшавы.
— Вольф Григорьевич, а как началась ваша жизнь в Союзе? Вы спаслись от фашистов, перешли границу — и…
— И начались трудности. Первый город, куда мне удалось попасть, был Брест. В гостиницу не пускают, ночевать негде. Я пришел в исполком, в отдел культуры. Мое имя никому не знакомо, документов нет. Спрашивают, что я умею делать. Рассказываю: могу выполнять приказания, отданные мне молча, запиской, которую я не буду читать, могу находить спрятанные вещи, водить машину с завязанными глазами, хотя никогда не делал этого раньше. Просят предъявить документы. А у меня нет никаких документов. Не верят, что спокойно перешел границу, добрался до Бреста и сам вот так взял и пришел на прием к начальнику по культуре.
Первым чиновником, с которым прошла беседа, оказался заведующий отделом искусства Петр Андреевич Абрасимов. Я смотрел на него, слушал его рассуждения, а сам внушал ему: помогите мне, поверьте в меня, вы же хороший человек. Я смотрел на него и все ждал паузы. Наступила пауза. Тогда я произнес: «У вас большое будущее. Вы станете послом в большой стране» (Петр Абрасимов действительно стал послом. — В.Ш.). И он поверил в меня и включил меня в число артистов, обслуживающих Брестский район.
Время от времени мне устраивали проверки. По требованию одного известного человека в стране мне дали задание получить в Госбанке по вырванному из школьной тетради листу сто тысяч рублей. (Речь шла о Сталине, но и редакция, да и сам Мессинг тогда не решились назвать эту фамилию. — В.Ш.)
Я взял поданный мне листок, подошел с ним к окошку кассира и рядом поставил чемоданчик для денег. Кассир посмотрел на чистый лист бумаги и отсчитал сто тысяч рублей. Рядом со мной были два свидетеля из органов, которые и подписали акт о проведенном опыте. Как мы и договорились, через пятнадцать минут мы подошли к кассиру и вернули деньги. К кассиру вызвали «скорую помощь».
Было и другое задание. Его я выполнял уже в Москве. Мне велели выйти из кабинета самого охраняемого в стране человека. (То был Берия, но и эту фамилию мы не рискнули назвать. — В.Ш.) И этот человек велел мне выйти из его кабинета и из здания, не показывая никаких пропусков, а сам при мне позвонил куда-то и приказал быть особо внимательными ко всем, кто будет выходить из здания в ближайшие полчаса. Но я вышел без пропуска и с улицы помахал самому охраняемому человеку. Правда, мы договорились, что никому не попадет за то, что меня выпустят без пропуска.
— Вольф Григорьевич, мне думается, что проверки были обоснованны. Вас же никто не знал. Вы хорошо чувствуете других людей, но другие люди такими способностями не обладают: кто знает, вы же могли и во зло обратить свои способности?
— Никогда я во зло не могу обратить свои способности. Мне 75 лет, врать незачем, я не совершил ни одного обмана, ни одного непорядочного поступка. Только раз я украл в юности картошку, ибо очень хотел есть, и обманул контролера-ревизора, когда ехал без билета на поезде. Мне ненавистны ложь и обман. Презираю неточность, никогда не опаздываю. Мы никак не можем понять, что одни люди мешают жить другим людям, тогда как, если бы все это поняли, люди могли бы помогать другим, и те и другие стали бы счастливы.
— Я знаю, что вы в годы войны много выступали и приобрели для советской авиации два самолета на личные деньги.
— Да, на деньги, полученные за выступления, я смог купить и подарить военным летчикам в 1942 × 1944 годах два самолета. На самолете, подаренном в 1944-м, летал летчик Ковалев. Он сбил 33 вражеские машины. Константин Ковалев стал Героем Советского Союза.
— Как все-таки вам удается читать мысли других людей?
— Сложно ответить. Интуиция. Чувствую и все тут. Не могу я вам объяснить механизм передачи мысли. Человек послал записку. В ней задание. Я беру человека за руку и все делаю, выполняю, что сказано в записке, которая находится у членов жюри. На каждом моем выступлении есть жюри из зрителей. Никакой подтасовки. Я сосредоточиваюсь. Настраиваюсь на индуктора. Индуктором я называю того, чье задание выполняю. При этом я слышу весь зал. И через несколько секунд я отключаюсь от зала. Контакт с индуктором (я держу его за руку) помогает мне понять его мысли, вычленить их из общего шума зала. Но я работаю и без контакта. Когда мне завязывают глаза, работать проще, меньше отвлекаюсь, легче собраться. Для меня важен настрой зала: доброжелательно или нет относится ко мне публика, хочет и ждет моего провала или будет рада успеху? В этот момент я очень уверен в себе. Чем больше уверенности в своих силах, тем проще выполнить задание. Открыть книгу, которую держит сидящий, скажем, в пятом ряду на шестнадцатом месте, раскрыть ее на сто второй странице, прочесть третий абзац сверху, а потом эту книгу отнести сидящему в двадцатом ряду на третьем месте и попросить прочесть сорок пятую страницу. На выполнение такого задания, передаваемого мне мысленно, у меня уходят две минуты. Найти спрятанную в любом месте зала авторучку — одна минута.
— Владеете ли вы гипнозом?
— Да. Но мы мало изучаем это явление. Гипнозом владеют многие люди. И вы тоже умеете внушать другим людям. Признаюсь: если бы это было не так, то я бы вряд ли беседовал с вами. Вы меня уговорили, внушили, просто заставили. Я ведь не хотел давать согласие, а потом почему-то согласился. Вчера ночью, часа в два, вы о чем думали?
— О чем я думал вчера ночью в два часа?.. О нашей беседе с вами. И очень боялся, что вы откажетесь от встречи.
— Вот-вот, такое ощущение, что мы с вами говорили на расстоянии, и тогда я решил: встречусь и поговорю, хотя почти уверен, что беседа не будет опубликована и я зря потеряю время. Да и вообще я не люблю давать интервью. Но потом решил: помогу человеку. Он ко мне хорошо относится. Мы вместе ходили в цирк. Вы меня с Никулиным познакомили, а я преклоняюсь перед этим артистом. А если бы я вам отказал, то вы бы на меня обиделись. Не так ли? (Два предыдущих абзаца редакция при подготовке беседы в печать вычеркнула, но сегодня я их решил восстановить. — В.Ш.)
О гипнозе хорошо рассказал Владимир Леви. Его книги я, кстати говоря, советовал бы прочесть молодым: «Охота за мыслью», «Я и мы», «Искусство быть самим собой».
— Наверное, Вольф Григорьевич, многие люди завидуют вам, думая: вот бы мне его способности, уж я бы…
— И ничего бы не сделали. Узнали некоторые мнения о себе, которые вслух другие не говорят, и расстроились бы. Стоит ли завидовать тому, что я могу узнать, как думает обо мне другой человек? Такое знание приносит обычно не пользу, а вред.
— Вольф Григорьевич, вас часто спрашивают об одном и том же: как вы стали таким, как жили, как добились успеха? Может быть, стоит написать книгу?
— Может быть, и стоит написать книгу. Я не могу пожаловаться на невнимание к себе. Я объездил весь мир, многое повидал, и мне нигде не жилось и не живется так легко, не работается с такой отдачей, как в нашей стране. Пресса, зрители, государство относятся ко мне с вниманием. Единственные, как бы это сказать помягче, кто не понимает меня, — это ученые. В нашей стране я ни разу не употребил слова «телепат». Мне не рекомендовали говорить в выступлениях о телепатии. Против этого возражает профессор Китайгородский. («На самом деле я уверен в телепатии и себя считаю телепатом, уверен, что она есть и будет развиваться». Эта фраза была вычеркнута самим Вольфом Григорьевичем. — В.Ш.)
— Последний вопрос: как вы проводите свой день?
— Встаю в восемь утра. Небольшая зарядка. Крепкий кофе с молоком, кусок хлеба, яйцо всмятку. Чтение. Прогулки. Гуляю с двумя собаками. Потом читаю газеты, журналы, книги. Обед. Если предстоит выступление, то полчаса отдыха. Если вечер свободен, то встреча с друзьями. Люблю смотреть телевизор. Иногда ко мне приходят друзья. Я и сам люблю ходить в гости. Почти не употребляю спиртного. Увы, курю. В двенадцать ночи ложусь спать и быстро засыпаю. В ближайшие дни уезжаю в Поволжье, где собираюсь дать несколько концертов: Казань, Саратов, Волгоград.
Готовя публикацию, я попросил Вольфа Григорьевича дать для газеты фотографию. Он дал мне небольшой снимок. Про себя я подумал: вот бы и мне получить в подарок фото. Он посмотрел на меня, прочел мои мысли и сказал: «И вы хотите фотографию. Берите». И достал фотографию побольше и написал на обороте: «Володя! Ваш девиз — устойчивость, непоколебимость, целеустремленность, я мысленно с Вами. Вольф Мессинг».
Да, ровно через двадцать лет и была опубликована в «Неделе» беседа, которую вы только что прочли. Заместитель главного редактора «Недели» Станислав Викторович Сергеев позвонил мне и сказал, что еженедельник закрывают, — потом его снова открыли, — но если я могу что-то предложить редакции, то у него есть возможность поставить мой материал в номер. Я и предложил беседу с Вольфом Мессингом, пролежавшую у меня двадцать лет. Вольф Мессинг оказался прав.
