- Продолжаем публиковать "Последнюю книгу" Симона Львовича Соловейчика. Прекрасную книгу. Если Вы не читали предыдущих глав, не поленитесь, посмотрите, нет, не посмотрите, а вчитайтесь. Потом скажете спасибо.
Лучшее и ужаснейшее в прошлом нельзя разделить. По каким-то неизвестным причинам лучшее не возвращается или оно принимает другой облик. А ужасное - вот оно, всегда на пороге.
Рассказав, как исчезла книга об ударениях, я вспомнил, что у меня ведь и еще одна книга потерялась, - как я мог об этом забыть? Видимо, с книгами расстаешься, как расстаются мужчина и женщина, когда кончается любовь, - беззлобно, мирно и без воспоминаний. Потом можно встречаться с женщиной всю жизнь, и мирно разговаривать, и дружить - и даже не вспоминать, что же было у тебя с ней и как оно все было, потому что воспоминания все путают, вносят неправду в сегодняшние отношения.
Мудрый совет. Воспользуйтесь. Не жалеть о прошедшем. Уметь расставаться. В.Ш. |
Было - не значит есть; было и было; было и сплыло, а сегодня есть то, что есть. Можно тосковать всю жизнь о человеке, которого для тебя не стало или вообще не стало, и это нормально, это по-человечески; но тосковать о прошлой жизни, которой не вернешь, о потерянном рае - по-моему, нехорошо (хотя конечно же тоске и горю не прикажешь; избавиться от тоски почти невозможно). Рай позади, рай впереди... Тосковать по утерянному или надеяться на будущий? Выберем второе, если можем. Мне есть о чем тосковать, многое из прошлой своей жизни я вернул бы с радостью, но ведь не вернешь. Будем надеяться на новый раз, будущий. Вероятность, что лучшее будущее настанет, всегда больше, чем вероятность возвращения лучшего прошлого. У будущего есть корни в этой жизни, у прошлого корней нет - корни прошлого в позапрошлом. Ушло. Отцвело. Прощай. Ужасно грустно, ужасно тоскливо, но прощай.
Вера Августовна Лотар-Шевченко, пианистка, о которой я не раз писал, - француженка, вышедшая в сороковом году за русского инженера, приехавшая с ним в СССР и попавшая на долгие годы в лагеря, так ответила мне на вопрос, почему же она не вернулась во Францию, когда ее освободили:
- О, вы зналь? В жизни никогда нелзя возвращался назад.
- Ну почему же, Вера Августовна, - допытывался я, -ведь вы потрясающе играете, вы так интересны людям, вас ждут успех, слава, благоустроенная жизнь - а здесь вы живете в Барнауле, в однокомнатной квартире со стареньким чужим пианино, соседи стучат вам в стену, когда вы репетируете. Ну почему же не вернуться домой, в тепло и роскошь? Вы же скучаете, вы буквально набрасываетесь на французские газеты, если попадутся...
Молчала, поджав губы, поправляла коротко остриженные рыжие волосы, виновато улыбалась (вина ее была в том, что она не соглашалась со мной; по ее аристократическому воспитанию человек не должен спорить с собеседником, а стараться идти ему навстречу, не огорчать его своим несогласием) - улыбалась растерянно, качала головой и упрямо повторяла: нет, в жизни возвращаться назад нельзя.
Иногда в скобках очень важное. Как у Симона Львовича. "(вина ее была в том, что она не соглашалась со мной; по ее аристократическому воспитанию человек не должен спорить с собеседником, а стараться идти ему навстречу, не огорчать его своим несогласием)." Не хватает нам аристократизма духа. Да и в поведении... В.Ш. |
Так и умерла, ни разу не побывав на родине. В Новосибирске умерла. Она говорила, что жить ей там, в Новосибирске, очень хорошо, только снег слишком рано ложится и слишком поздно сходит - трудно выдержать такую длинную зиму. Детство-то она провела в Ницце, в особняке, купленном родителями-профессорами специально для нее, - она жила там с английской бонной, которая навсегда закалила ее дух и научила не жаловаться.
Она и не жаловалась, только вздыхала: слишком длинная зима.
Моя соседка по квартире, молодая и привлекательная женщина, которая несколько раз сидела за мелкие прегрешения и жила в ожидании следующей неминуемой отсидки, говорила мне: "Нет, в лагере не так уж и плохо, лучше, чем у вас тут на свободе, но большие срока трудно сидеть..." И так же она вздыхала, как Вера Августовна, вспоминавшая про долгий снег.
Может, это про всю нашу жизнь сказано? Трудно выдержать долгую зиму и большой срок. Иные женщины не могут вынести долгое замужество с нелюбимым, иным людям их работа кажется слишком длинной зимой - когда же придет настоящий день? Когда наконец растает снег?
Нет-нет, я не спорю, у меня воспитание хоть и не аристократическое, но я тоже приучен не спорить там, где можно не спорить (в отличие от людей, которые спорят всегда, для них всякий разговор - турнир, и надо сначала раздразнить противника, вызвать его на спор, потом победить); не спорю с читателем, хотя знаю, что одному вся наша прежняя жизнь казалась чем-то вроде тюрьмы, а другому нынешняя кажется мраком и несвободой.
Проведите эксперимент. Сколько времени уходит на бессмысленные споры? Вы ужаснетесь. В споре не рождается истина. И Сократ не говорил о споре. Это кто-то придумал. И пошло-поехало. Я много об этом писал. Иногда мы обсуждали тему диспута с Симоном Львовичем. "Комсомольская правда" проводила в Ленинграде диспуты. На самые разные темы. Они длились по семь-восемь часов. Борис Грушин книжку выпустил, используя материалы тех диспутов. Диспут не спор - обмен мнениями. В.Ш. |
Мы не заметили, как разошлись в странном на первый взгляд, а в действительности самом главном человеческом вопросе: что тюрьма и что свобода? Где тюрьма и где свобода? Что вам тюрьма - то мне свобода и счастье. Что вам свобода и раздолье - то мне тюрьма и решетка.
У каждого свои представления о гнете и воле.
Не будем спорить.
Но я уверен в одном: в жизни возвращаться назад нельзя. Почему?
Не знаю. Нельзя. Я крепко затвердил урок французской пианистки Лотар-Шевченко.
Лотар - в девичестве, а муж ее был Шевченко. Его тоже арестовали, и он погиб в лагерях - сошел с ума, потом погиб. Они даже встретились каким-то случайным образом на несколько минут, но муж не узнал свою любимую, он к этому времени никого не узнавал. Его обвинили в том, что он хотел взорвать Баку - город, в котором он никогда не был.
Нет, в прошлое возвращаться нельзя, и тем, кто зовет в прошлое, одно прощение - они не понимают, многие не понимают, что нельзя вернуть то хорошее, что, как им кажется, было у нас, не вернув и ужасное. Вечное человеческое заблуждение (о нем Герцен писал): надежда, мечта вернуть из прошлого одно только лучшее - без того дурного, что в нем было.
А это невозможно.
Лучшее и ужаснейшее в прошлом нельзя разделить, как разделяют сливки и обрат на сепараторе, лучшее и ужаснейшее поддерживают друг друга, не могут существовать раздельно, и кто мечтает о лучшем без ужасного, получит ужасное без лучшего. По каким-то неизвестным причинам лучшее не возвращается или оно принимает другой облик. А ужасное - вот оно, всегда на пороге, ждет своего времени, ждет, когда ему приоткроют дверь, и оно всегда одно и то же.
Лучшее меняется, ужасное неизменно.
Какая точная фраза: "Лучшее меняется, ужасное неизменно.". Хорошее и плохое, доброе и злое... Все едино. И жизнь - это не борьба. Жизнь - это утверждение. Тогда она удается. Знаю, большинство не верит. Вдолбили в школе расхожие фразы - борьба, единство и противоположность.. А если подумать самим, проанализировать, жить и радоваться жизни... В.Ш. |
Вот, наверное, почему нельзя ни возвращаться в прошлое, ни жалеть о прошлом, хотя, конечно, есть такие воспоминания, от которых сразу теплеет на сердце, - воспоминания, как сладкая дрема. Ведь когда думаешь о хорошем, то какая разница, было оно в действительности или не было? Все это просто грезы, дейдриминг, как говорят англичане, то есть дневные сны, дневные мечтания. Природа воспоминания и природа мечтания совершенно одна и та же - и того и другого в реальности, здесь и сейчас, не существует. А поскольку мы все склонны мечтать о приятном, то и воспоминания о прошлом, как правило, окрашиваются в розовый цвет, о дурном же говорят: "Нет, и вспоминать не хочу", подобно тому как многие не любят смотреть фильмы ужасов. Вспоминать не хочу - и вот дурного как бы и не было, как бы оно и невозможно вообще. Верните меня в прошлое, оно такое милое, такое розовое...
Но права и права была моя Вера Августовна: в прошлое возвращаться нельзя. Вон сколько соотечественников наших за границами со страстью и тоской пишут о Родине, грустят о ней, дают советы, как нам лучше жить, но многие ли из них возвращаются? Боятся вернуться в прошлое.
И нам нельзя.
Нельзя, не надо, и поэтому я не слишком горюю, когда вспоминаю пропавшие мои книги и труды или прекрасные бывшие времена, или людей, с которыми жизнь разлучила. Было - было. Живем дальше. Что бы ни было, живем дальше. То -то, а это - это.
А книжка моя, исчезнувшая и вдруг вспомнившаяся, была нот о чем.
Я ее написал в шестидесятые годы, после первой своей "Книги про тебя", которая имела некоторый успех. Вторая называлась - "Книга для мальчишек", о первых любовных приключениях в жизни и о всяких таких делах; в ту пору никто и не смел писать на деликатные темы, а я чувствовал, что мальчикам нужна такая книга, что кое о чем их надо и предупреждать. У нас ведь были зверские законы, не знаю, как сейчас. Мальчик с девочкой обнимаются, они ровесники, все между ними хорошо, но с точки зрения закона девочка - несовершеннолетняя, к ней нельзя прикасаться, и если вдело вмешивается энергичная мама, то мальчика судят, потому что его возраст значения не имеет, есть факт: несовершеннолетняя. Между ними ничего серьезного и не было, но мальчика таскают на следствие, потом начинается процесс, мальчик ходит в суд с мамой, нарядный, в белой рубашечке и с красным пионерским галстуком; процесс длится днями, а то и неделями, все привыкают, и кажется, будто идет разбор нехорошего поступка на заседании совета дружины. Но однажды зачитывают наконец приговор, и нашего мальчика прямо из зала суда, в белой его рубашечке и с красным галстуком, бросают под нары Бутырской тюрьмы (на нарах в переполненной камере места нет) - я столкнулся с таким ужасным случаем. Женщина-адвокат пришла в "Комсомолку" с просьбой защитить мальчишек, которые построили снежную крепость и лазили в нее с девчонками. Ирония судьбы была в том, что в милицию донесла не мама одной из девочек, а жутко нравственная мама одного из мальчиков - она беспокоилась, что же будет с ее сыном, если он в четырнадцать лет думает о девочках, вместо того чтобы учиться; она, видите ли, спасала сына - и своими руками загнала его в тюрьму.
Вот про всякие такие штуки я и написал книжку-предупреждение. Была страшная борьба, книгу приняли, но руководители издательства боялись ее напечатать, и я забрал рукопись, чтобы переделать. Но потерял к ней интерес. Поправлять по указке очень скучно. Потом и сама рукопись потерялась, ни разу нигде не встречал ее, ни в каком диване.
Но кто сказал, что все должно получаться? Живешь и живешь; что-то получается, а что-то нет.
И отрицательный результат - тоже результат. Нельзя привыкать к успеху. Нельзя. Можно добиваться, нужно доводить начатое до конца. Но знать, что может и не получиться или получится совсем не то, что планировалось. В.Ш. |
Могут сказать, что такие рассуждения - вид равнодушия к жизни, и это будет верно. Но я всегда боялся слишком энергичных людей, которые непременно добиваются своего. А кроме того, а главное, никогда нельзя настаивать на публикации статьи или книги, потому что нельзя знать, что получится от этой публикации и не станет ли кому-нибудь плохо, не погубит ли твоя статья кого-нибудь.
У меня был такой странный случай. Одна девочка, которая вместе с братом и мамой жила тем, что ходила по вагонам поездов и просила деньги, потому что у нее будто бы украли сумку и не на что купить билет домой, прочитала мою "Книгу про тебя" и до того расчувствовалась, что решила переменить образ жизни и с тем пришла в "Комсомолку". Про нее написали в газете, но результат был неожиданным: всем этим чистеньким девочкам, которые попрошайничали в поездах (а их, как оказалось, было немало - своего рода профессия), перестали подавать, и им пришлось очень плохо, совсем плохо, потому что ни у кого ни работы, ни дома, ничего. Поди пристройся к жизни, да еще к той нашей жизни, где на каждом шагу требуют паспорт, прописку, трудовую книжку и сто справок с печатями. Корреспондент "Комсомолки", замечательная женщина, несколько лет провозилась с этой девчонкой, с ее мамой и братом, который ушел в армию неграмотным, он никогда в жизни не учился даже в первом классе. Из армии он слал своей любимой девушке только телеграммы, потому что письма написать не умел. Девушка, удивленная телеграммным потоком, решила, что с ним что-то случилось, что он не может писать, лежит при смерти, а от нее скрывают, - и храбро поехала в часть, где все и раскрылось. Но лучше бы и сестра его была неграмотной и не читала моей книжки - жила бы себе и жила, и совесть ее не мучила бы. Что это я разбередил ее мир, по какому праву? Она же умела добывать деньги, они же с мамой и братом, переезжая в другой город, останавливались исключительно в номерах люкс, она входила в вагон просить, одетая с иголочки, чтобы произвести впечатление, она конным спортом занималась...
Все путается в жизни и запутывается, и когда на арене появляется еще и публицист со своей проповедью, то и концов не найдешь - кто прав, кто виноват, по какой морали жить и какой заработок считать честным, а какой нечестным. Многие люди живут нехорошо, но ведь живут... а что если из-за моей книги чья-то, пусть и неудачная, судьба совсем сломается? Несколько людей говорили мне, что они пошли в учителя, прочитав "Час ученичества". Но так ли им хорошо? Не испортил ли я им жизнь своими романтическими рассказами о святом учительском деле?
С тех пор, после случая с девушкой-попрошайкой, я немножко побаиваюсь писать - я воочию увидел, как опасно вторгаться в действительность. Больше того, хотя я пишу много - это моя профессия, - у меня появился страх перед печатным словом. Каждый раз, когда статья почему-либо не печатается, я - не поверите - не огорчаюсь, а вздыхаю с облегчением: вот и хорошо, вот и не надо, вот и меньше опасности навредить. А если статья печатается, я с наслаждением вычеркиваю из нее все, что можно вычеркнуть, и даже то, что вроде бы и жаль. Не жаль, не жаль, ничего не жаль, печатное слово обоюдоостро. Сколько добра приносит оно, столько же и зла. И кто знает, вред или польза была бы от моей "Книги для мальчишек"?
Наверное, одно из немногих мест, которые я подчеркнул в "Последней книге" Симона Львовича Соловейчика и поставил знак вопроса. Я видел его расстроенным, когда вычеркивали не страницу, не абзац, а слово. Он боролся за каждую букву. Правильно делал. Только так и можно работать. Но в конце жизни рассуждал чуть иначе. То была своеобразная психотерапия. Опять же верная. В.Ш. |
Не буду разыскивать ее, не буду жалеть о ней - в прошлое возвращаться нельзя. Осторожнее, осторожнее с прошлым. Каким бы прекрасным оно ни было, оно может стать угнетателем человека.
Не так ли и с жизнью? Когда была прежняя неважная жизнь, мы мечтали о будущей. Когда наступила новая жизнь, тоже весьма неважная, мы стали вспоминать о прежней. Мечтания, воспоминания... А что если вложить немножко души в ту жизнь, которая есть?
Очень прошу, пожалуйста, прочтите последний абзац три раза. Медленно. Подумайте. Многие так не сделают Жаль... А те кто поверит мне, последует совету, уверен: они придут к своим заключениями... Но прочесть нужно три раза. В.Ш. |
