- Читая книгу, я мысленно возвращался в прошлое, вспоминал наши встречи с С.Л.Соловейчиком. Размышлял, что-то перечитывал.
Одновременно делал заметки на полях. (Именно эти заметки вы и читаете сейчас - они даны другим шрифтом.)
Хотелось бы получить Ваши отклики на книгу. Пишите.
Последняя книга" - это серьезный повод задуматься о жизни, о себе, о времени...
Правда без души непременно оборачивается ложью.
В одной из прежних глав я написал, что готов оставить свои соображения, свои понимания в наследство каждому, кто готов принять их. Пришло несколько замечательных писем - я не могу цитировать их, это было бы нескромно. Одна женщина-учительница рассказывает, что муж разбудил ее среди ночи - пиши, говорит, быстрее, а то днем некогда будет. И вот каждый день приходят письма, составленные в торжественном стиле: "Я, такой-то и такой-то, принимаю в наследство понимания такого-то и такого-то". Прекрасная история. Ну значит, все не зря? Ну значит, хоть одному человеку все это на пользу?
Однажды мы с режиссером Игорем Виноградовым проводили представление нашего фильма об учителях в кинотеатре "Россия". Поскольку мы с ним не великие люди, презентация (так сказали бы теперь) была назначена в самое неудачное время: в будни, в три часа дня. Зал документальных фильмов невелик, но и он был отчаянно пуст: может быть, с десяток-другой зрителей забрело с улицы, соблазнившись тем, что вход был бесплатный. Я тосковал; а режиссер Виноградов, одетый так, будто он должен выступать в переполненном Доме кино, волновался и выступал подробно и страстно. Я удивился: ну что же так стараться перед этими несколькими старушками?
И тут он преподнес мне урок. Он посмотрел на меня с удивлением и тихо сказал: "Но ведь они пришли к нам". Я подумал: а если бы ко мне домой пришел один гость - разве я не переоделся бы? Разве я не говорил бы с ним, выкладываясь целиком?
Я часто вспоминаю фильм "Час ученичества". Были и аншлаговые сеансы. Были! И фильм шел долго. О фильме спорили. Я знал режиссера Игоря Виноградова. Работал с ним в объединении "Экран" Центрального телевидения. Светлый человек. Читая эти строки Симона Львовича, я вспоминаю свой спор с одним моим другом. Он делал в Интернете страничку. Отличную страничку. Но мало людей заходило не нее. Мало! До обидного мало. И он перестал ее делать. А зря. Я его уговаривал. Пусть сегодня заходят два человека, через месяц их станет десять, через полгода сто. Но даже если один, стоит делать. Мы же в первую очередь делаем все для себя. Вот и книгу писал Симон Львович для себя. Он хотел разобраться, он хотел подвести итог, он хотел поделиться с другими людьми своими мыслями и соображениями. Это очень важно - для себя. Все, что мы делаем в этой жизни, - делаем для себя. Если бы люди это поняли, то они работали бы лучше. Когда рабочий на заводе делает что-то, то он боится начальства и делает хуже, чем если бы делал для себя. Помню разговоры в 60-х и 70-х годах... Ах, если бы магазин был чьей-то собственностью... Этот бы магазин работал лучше. Потому что для себя. Слишком длинное получилось отступление, комментарий. Прошу простить. Вспомнил беседу с очень умной и обаятельной преподавательницей. Она пишет статью. И жаловалось мне - напишу пять строк и все. Мысль высказана. Что дальше-то писать, о чем? Стоит ли разжевывать известное, высказанное. Хорошо, что вспомнил. Останавлюсь. В.Ш. |
С тех пор с меня слетел этот снобизм. Было несколько случаев, когда меня позвали выступать (сейчас я не выступаю, но прежде откликался почти на каждое приглашение), а в зале - пять или шесть человек. Ну и что? Ни малейшей досады. Устроители встречи нервничают, извиняются, я еще и успокаиваю их. Да хоть один - один в гости пришел, как хорошо!
Я всегда говорил детям в классе: "Смотри, сейчас я тебя вызову к доске, ты станешь рассказывать урок, а тридцать человек - вот посмотри на них - будут тебя слушать. Используй шанс!
Ключевая фраза - "Используй шанс". Многие из нас не умеют воспользоваться моментом, развить то, что дает жизнь. Не упустите своего шанса. Вот и сейчас. Сколько людей проходят мимо публикации этой книги? Мимо! Расскажите им о "Последней книги", может быть, это их шанс - понять себя и других, стать лучше, получить подзарядку, начать работать, а не думать о работе. В.Ш. |
Может быть, и за всю твою жизнь больше не представится такого случая, чтобы тебя слушали целых тридцать человек, привлечь внимание так трудно!"
Когда я в шестидесятые годы работал в "Комсомолке". то на иные статьи приходило по три-четыре тысячи откликов; да и в "Учительской", с ее почти двухмиллионным тиражом, письма шли тысячами. Сейчас не то время; тем более ценно каждое отдельное письмо, каждый единственный отклик, каждый редкий гость - я рад вам, дорогой мой единственный читатель, я с вами, я готов открыть перед вами душу, мне интересно разговаривать с вами, и теперь, когда вы написали мне, я и сам пишу по-другому - будто это не книга, а частное письмо, лично вам.
...Но продолжу распутывать клубок соображений и воспоминаний. Вспомнив историю с ударениями и с пропавшей книгой, я подумал, что за всю жизнь встречал крайне мало людей, красиво говорящих по-русски. Ну, может быть, лишь троих или четверых, не больше, и каждый запомнился. Красивая русская речь трогает бесконечно; только где же услыхать ее? Элизу Дулиттл из "Пигмалиона" не брали продавщицей в цветочный магазин, потому что для этой должности, считалось, нужна исключительно правильная речь, и она пришла к профессору учиться - так страстно хотелось ей попасть за прилавок цветочного магазина. Теперь не то что продавцом - министром можно стать, не умея правильно произнести ни одного слова.
Опять все верно. Как мы общаемся? Как слушаем? Как говорим? А главное, не хотим учиться говорить. И виновата школа. Одиннадцать лет... Но этому не учим. А если бы учили, то многие бы умели говорить. Забыли бы физику, историю, ботанику, химию, а ударение ставили бы правильно. Не обрывали бы на полуслове говорящего... Тут можно писать много и долго. Жаль, конечно, что наши президенты, министры, депутаты, ведущие на телевидении говорят так, что становится неловко. Но что тут поделаешь? В.Ш. |
Давно-давно ходил к нам в дом молодой поэт Володя Лапин - вот он умел говорить! Я готов был слушать его часами, упиваясь его гласными и согласными, его безупречными ударениями. Он каждый вечер читал свои стихи, я их все забыл, но одна строчка врезалась в память навсегда:
Чудовищные вести дойдут до нас потом...
В одной строке - точное описание современной истории. Мы постоянно узнаем нечто чудовищное из прошлого - у нас не история, а непрерывное разоблачение ее. Разоблачение идей, людей и событий. Мы стали беречься, мы многого не хотим знать, мы отталкиваемся от безобразных вестей. Невозможно жить, невозможно ни во что и никому верить, если с тупой закономерностью все, что вчера принималось, сегодня оказывается ложным. Появляются новые представления, но и они спустя короткое время тоже оказываются ложными. И так без конца, как будто кто-то пишет нашу историю, потом стирает написанное, пишет вновь - и вновь стирает.
Мы пережили последовательную смену правителей, каждый из которых начинал с разоблачения предыдущего. Хрущев разоблачал Сталина, Брежнев разоблачал Хрущева, и так далее до наших дней. Нынешние претенденты на высшую власть заняты не столько разработкой новых программ, сколько сбором компрометирующих материалов, компромата на тех, кто у власти сейчас, - им, претендентам, кажется, будто это главное для нового правителя: разоблачение предыдущего. И, возможно, нам преподнесут нечто чудовищное о нынешних временах - но потом, потом, потом, спустя годы. Что же делается с нашими душами в этом котле, где вера и неверие бурлят, перемешиваются и уничтожают друг друга, так что и вера перестает быть верой, и неверие - не тот благородный скепсис, которым развивается человеческий дух, а тоскливая пустота души? "Я никому не верю, я ни во что не верю" - самая модная фраза наших дней; но какая скука, какая адская скука за этими словами!
Великое свойство религии в том, что она не меняется с переменой властей, и, кажется, только она не меняется. Поэтому, в частности, люди и держатся за веру отцов - эта устойчивость совершенно необходима душе. Раньше многие переходили от веры к неверию - не знаю, как им было, думаю, что нелегко. Но я видел немало людей, которые от неверия переходили к вере-и им, по-моему, несладко. Они находят веру, но сама перемена, даже если это и обновление, обретение, обогащение, не может не волновать, не вызывать беспокойства и неуверенности - поэтому такие люди бывают иногда довольно агрессивны, им необходимо, чтобы и все другие вокруг верили, им не хватает той надежной устойчивости, которой обладают люди, покойно верившие с детства.
Разоблачение прошлого - увы, отчасти и необходимая вещь; правда есть правда, лучше узнать ее поздно, чем никогда; но всякое разоблачение, как перемена верования, терзает душу; радоваться разоблачению может лишь дурной человек. Когда-то один известный критик написал чуть насмешливо, что не было никаких выстрелов "Авроры", а был лишь один выстрел, да и то холостой. На него набросились все - как смеет? Не трогай святое, не трогай веру. Возможно, людей покоробила именно насмешливая интонация. Нехорошо радоваться чужой смерти, даже если это смерть врага. Для сердца всякое разоблачение - тоска. Ведь историческое - в своем роде живое, оно мучится и корчится, когда его разоблачают, ведь это из моего сердца выкорчевывают нечто бывшее дорогим или хотя бы привычным.
Ключевая фраза - "...радоваться разоблачению может лишь дурной человек"! Это самое главное. Правда и ложь! И все проблемы жизни. А сколько мы врем? И зачем врем? И как горьки бывают разоблачения. Горьки. Они огорчают. Ты верил, ты любил, ты надеялся, а оказывается... Грустно. Об этом подумалось. Знаю, есть люди, обожающие разоблачать. Они испытывают удовольствие от этого. Я прошу, с особым вниманием, пожалуйста, прочтите следующий абзац. В.Ш. |
Никогда не разоблачайте своих детей, что бы они ни совершили, поберегите их-и себя поберегите, не позволяйте себе разочаровываться в своих детях. Я хорошо помню, как в седьмом классе однажды вернулся домой очень поздно, мама спросила меня, где же я был, я что-то соврал, мама посмотрела на меня грустно - я по глазам ее видел, что она не верит мне, и правильно не верит, я врал слишком явно; но она не сказала мне ни слова упрека, не стала разоблачать мою ложь - и как же я был ей за это благодарен в ту минуту, как помнил и помню этот случай! Не сказав ни слова, она научила меня одному из главных правил воспитания детей - правилу неразоблачения; я следовал этому правилу всю жизнь.
Ложь нехороша, но из двух зол ложь ребенка - зло меньшее, нежели родительское разоблачение лжи. Собственная ложь всегда сопровождается стыдом, а это великое чувство Стыд возвышает душу. Разоблачение же непоправимо унижает. Когда ребенок лжет, он надеется в следующий раз избежать лжи. Когда ребенка разоблачают, ему некуда деться, он попался и пропал. Этим, собственно, отличается любящий от нелюбящего. Кто любит, тот не разоблачает; кто не любит, тог только и делает, что подозревает и разоблачает, причем разоблачение доставляет ему мстительную радость - и при этом он еще чувствует себя правдолюбцем. Этим ужасны ревнивцы - они настолько полны стремления разоблачить, что бывают недовольны, разочарованы, если худшие их подозрения не подтверждаются. Разоблачитель, поскольку речь не идет о суде и преступлении, ставит правду выше любви, а это ужасно.
Мы живем в страшное время по части разоблачений. Тревожое время.
"Кто любит, тот не разоблачает; кто не любит, тог только и делает, что подозревает и разоблачает, причем разоблачение доставляет ему мстительную радость - и при этом он еще чувствует себя правдолюбцем." Хорошо бы запомнить эти слова В.Ш. |
Правда - от головы, любовь - от души; правда без души непременно оборачивается ложью. В разоблачителе еще вот что страшно: он всегда чувствует себя победителем. Но если мать разоблачила сына - победительница ли она? Победу ли она одержала? А если победу - то в какой войне? С кем? Воспитание как война с ребенком - о, это ужаснейшее явление, и что делать, что сделать, чтобы прекратились, остановились эти невидимые, но страшные войны, которые начинаются с благостного желания сделать ребенка хорошим, достойным человеком, а кончаются полной потерей ребенка, а то и вовсе ужасно - кровью.
Да, пожалуй, можно сказать так: есть лишь два вида воспитания - воспитание в мире и воспитание как война. С победами, применением силы и разоблачениями, война, в которой каждая из враждующих сторон считает, что правда за ней - подобно тому как во время первой мировой войны каждый из противников провозглашал: "С нами Бог". Однако Бог никогда не бывает на стороне воюющих, и нет правды в воспитании войной.
Но точно так же, как трудно остановить разгоревшуюся войну, когда противники полны злобы и желания отомстить за обиды и потери, трудно остановить и семейную войну между родителями и детьми, особенно когда родители уверены, что они непременно должны перевоевать своего ребенка в его же интересах, - когда они ведут священную педагогическую войну. Сколько я бился с неразумными родителями, сколько уговаривал их оставить своих детей в покое, отказаться от коварного, поистине дьявольского, дьяволом внушенного желания вырастить идеальных или хотя бы идеально послушных детей! Все бесполезно. Воюют, воюют до полного изнеможения, до полного отчаяния, до полной потери своих же собственных детей - и разоблачают, и подсматривают, и уличают в дурном, и сами же ужасаются, и вновь бросаются в бой, в котором праведные цели на самом деле - неправедны.
Когда-то я написал, но готов писать каждый день и тысячу раз повторять: несовершенные, мы не можем вырастить совершенных детей.
Опять же, как точно сказано. Как трудно это понять. Поверить, взять для себя. Применять. Усвоить. Трудно. Мы недовольны собой. Нет, мы должны быть довольны детьми. Пусть они станут лучше нас. А не получается. На кого злимся? На детей. Не понимают, не хотят понимать, вот наказание-то. А нужно злиться на себя и понять, что все нормально: какие мы - такие и дети, какое общество - такие и граждане этого общества. Опять же все невероятно банально. Но как усвоить эти банальные истины? В.В. |
Ну не можем, не можем, не бывает этого - и с вами, читатель, не будет, если вы стремитесь к идеалу в ребенке, а не в себе. Пусть им живется лучше, чем нам, - честное и простое желание. Пусть они будут лучше, чем мы, - сатанинское желание, тут пышет мрачным огнем, тут гибель детской души, тут ад убитого детства.
Вот как развоевался - уж и адом пугает. Но это я от бессилия и отчаяния, потому что десятилетиями повторяю одно и то же, да и разве я один повторяю? Разве все это не понятно каждому любящему сердцу? Разве это надо внушать и доказывать? Разве это не очевидно?
Не воюйте с детьми. Все что угодно, только не воюйте.
Однако есть и другая сторона всей этой трудной нравственной проблемы: пусть не постигнет наших детей величайшее из человеческих несчастий - разоблачение родителей, разочарование в родителях. Ради душевного спокойствия детей все страшные семейные тайны должны быть скрываемы с невероятной тщательностью. Правду надо говорить или сейчас, или никогда. Если чудовищная весть о родителях доходит до детей потом, справиться с ней почти невозможно, надо обладать слишком редким даром всепрощения и любви.
Да, вот список запретов в воспитании (разумеется, неполный), о которых мало кто знает; и еще меньше людей, которые признают эти запреты безусловными:
запрет на замечания и упреки;
запрет на подозрения и разоблачения.
А для школы - запрет на публичные обсуждения детских проступков, дурного поведения и слабого учения. То самое, на чем держались наши школьные организации, что мы восприняли с институтским молоком, что будто бы составляет основу коллективного воспитания, - публичное обсуждение и осуждение детских проступков должно быть осуждено без обсуждений. Сегодня, когда чудовищные вести дошли наконец до нас и продолжают доходить в огромном количестве, это кем же надо быть, чтобы поощрять или хотя бы допускать официальное коллективное обсуждение одного ребенка другими детьми. Одного молодого человека другими.
