Темно детство нашего героя. Мраморный павильон, накрывший домик Бесо, скрывает загадки... «Мои родители были простые люди, но они совсем неплохо обращались со мной», — сказал Сталин в беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом. Но в Грузии рассказывали и совсем иное...
Из беседы с М. Хачатуровой: «Я жила в Тбилиси до семнадцати лет и была хорошо знакома с одной старухой, прежде жившей в Гори. Она рассказывала, что Сталин называл свою мать не иначе как проституткой. В Грузии даже самые отъявленные разбойники чтят своих матерей, а он после 1917 года, может быть, два раза навестил свою мать. Не приехал на ее похороны».
Из письма Н. Гоглидзе: «Его мать никогда не приезжала к нему в Москву. Можно ли представить грузина, который, став царем, не позовет к себе свою мать? Он никогда не писал ей. Не приехал даже на ее похороны. Говорят, открыто называл ее чуть ли не старой проституткой. Дело в том, что Бесо жил в Тифлисе и не присылал им денег — все пропивал этот пьяница. Кэкэ должна была сама зарабатывать на жизнь, на учение сына — она ходила по домам к богатым людям, стирала, шила. Она была совсем молодая. Дальнейшее легко представить. Даже при его жизни, когда все всего боялись, люди говорили: „Сталин не был сыном неграмотного Бесо“. Называли фамилию Пржевальского».
Пржевальский, знаменитый путешественник, действительно приезжал в Гори. Его усатое лицо в энциклопедиях сталинского времени подозрительно похоже на Сталина.
Гоглидзе: «После смерти Сталина, когда исчез страх, стали называть еще несколько имен предполагаемых отцов — среди них был даже еврей-купец. Но чаще всех называли Якова Эгнаташвили. Это был богатый виноторговец, любитель кулачных боев. И у него тоже работала Кэкэ. Недаром Яков Эгнаташвили платил за учение Сосо в семинарии. Говорили, что Сталин в его честь назвал Яковом своего первого сына... Я видел портрет этого богатыря-грузина. Нет, это совсем не тщедушный Сосо... Конечно, когда Бесо возвращался из Тифлиса, он узнавал все эти слухи. Может, поэтому он так бил маленького Сосо? И жену он бил смертно. И когда Сталин вырос — он, как всякий грузин, не мог не презирать падшую женщину. Оттого никогда не приглашал мать в Москву, не писал ей».
Из письма И. Нодия: «Еще при его жизни, когда за любое не так сказанное слово о нем исчезали, люди свободно рассказывали, что он незаконный сын великого Пржевальского. Эти ненаказуемые рассказы могли быть только с высочайшего одобрения. В этом была не только ненависть Сталина к пьянице-отцу, но и государственный интерес. Он уже стал царем всея Руси и вместо неграмотного грузина-пьяницы захотел иметь знатного русского папашу. Но в Грузии согрешившая замужняя женщина — падшая женщина. Это родило грязные легенды о его матери...»
Летом 1993 года я получил разрешение работать в Архиве президента. И вот я вхожу в Кремль через Спасские ворота — через них когда-то въезжала в Кремль вереница одинаковых черных автомобилей, которую возглавляла машина Вождя.
Как и его автомобиль, я сворачиваю вправо. Ибо Архив президента находился в 1993 году в бывшей квартире Сталина в Кремле. Она перестроена, но остались высокие двери со стеклянными ручками, которые знали тепло его рук, старое зеркало, хранящее его отражение. Я сижу под его потолком и просматриваю его личные бумаги: «Медицинская история пациента Кремлевской поликлиники И.В.Сталина», такая же «История» его таинственно погибшей жены, его переписка с женой, с детьми и... его письма к матери!
Да, все оказалось ложью — и о его ненависти к матери, и о «проститутке». Он любил ее, он писал ей, как и положено сыну. Все годы писал — до самой ее смерти. Пожелтевшие маленькие листочки, исписанные по-грузински крупными буквами (мать так и не выучилась по-русски)...
После революции он поселил ее — бывшую прачку и служанку — в бывшем дворце наместника Кавказа. Но она заняла только крохотную комнатку, похожую на комнатку в их лачужке. В ней сидела вместе с подругами — такими же одинокими старухами в черных одеждах, похожими на ворон.
Он писал ей короткие письма. Как объяснит впоследствии его жена, он ненавидел длинные личные послания.
«16 апреля 1922 г. Мама моя! Здравствуй, будь здорова, не допускай к сердцу печаль. Ведь сказано: «Пока жив — радовать буду свою фиалку, умру — порадуются черви могильные...»
И почти каждое письмо он заканчивает традиционным грузинским пожеланием: «Живи десять тысяч лет, дорогая мама».
Обычные письма любящего сына: он шлет ей фотографии жены, детей, шлет деньги, лекарства, просит не унывать в ее болезнях. И заботится, чтобы вместе с его краткими письмами жена писала ей длинные письма.
Отрывок из письма жены к его матери: «У нас все благополучно. Мы ждали Вас к себе, но, оказалось, Вы не смогли...»
Да, все наоборот: мать зовут, приглашают приехать, но она не приезжает. И при этом мать не прощает своему по горло занятому сыну малейшего невнимания. И ему приходится оправдываться:
«Здравствуй, дорогая мама моя... Давно от тебя нет писем — видно, обижена на меня, но что делать, ей-богу занят». «Здравствуй, мама моя. Я, конечно, виноват перед тобой, что последнее время не писал тебе. Но что поделаешь — много работы свалилось на голову и не сумел выкроить время для письма».
По-прежнему он продолжает звать мать в Москву. И по-прежнему она не приезжает. В одном из последних своих писем его жена пишет безнадежно: «Но лето не за горами, может быть, увидимся. А то приезжайте Вы к нам как-нибудь?.. Да, очень неловко, что Вы всегда нас балуете посылками...»
Итак: баловала посылками, но не приезжала. Впрочем, и он к ней не приезжал. Отдыхает совсем рядом на Кавказе, но не едет... Или боится ехать? Во всяком случае, только в 1935 году, зная, что она сильно болеет и, видно, ему более ее не увидеть, он к ней приезжает. Их встреча была превращена пропагандой в святочный рассказ. Но два эпизода правды проскользнули:
— Почему ты меня так сильно била? — спросил он свою мать.
— Потому ты и вышел такой хороший, — ответила Кэкэ.
И еще:
— Иосиф, кто же ты теперь будешь? — спрашивает мать.
Трудно не знать, кем стал ее сын, чьи портреты развешаны на каждой улице. Она попросту хотела дать ему погордиться.
И он погордился:
— Царя помнишь? Ну, я вроде царь.
Вот тут она и сказала фразу, над наивностью которой тогда добро смеялась страна:
— Лучше бы ты стал священником.
Эти слова понравились Сталину и стали тогда широко известны: о них рассказывала интеллигенция, они сохранились в воспоминаниях лечившего старую Кэкэ врача Николая Кипшидзе. Между тем в ответе верующей женщины заключалась ее трагедия, разгадка взаимоотношений с сыном.
Эдвард Радзинский
