За границей Коба наблюдает привольную жизнь большевистской эмиграции: споры о революции в кафе за чашечкой кофе. С иными живут жены, дети — нормальная жизнь, на которую он и ему подобные нелегалы в нечеловеческих условиях зарабатывают деньги в России.
Здесь у него была возможность наконец-то поговорить с Лениным. О чем они говорили? Наверное, о том же, о чем Ленин беседовал, к примеру, с Николаем Валентиновым и прочими симпатичными ему революционерами. Валентинов пересказал эти беседы.
Тема номер один — «кровавый марксизм».
«Быть марксистом, — говорил Ленин Валентинову, — это не значит выучить формулы марксизма... выучить сможет и попугай... чтобы быть марксистом, нужна соответствующая психология — то, что называют якобинством».
Якобинство — борьба за цель, «не исключающая никаких решительных действий: борьба не в белых перчатках; борьба, не боящаяся прибегать к гильотине... Именно отношение к якобинству разделяет мировое социалистическое движение на два лагеря — революционный и реформистский». «От ража у Ленина краснели скулы, — писал Валентинов, — глаза превращались в маленькие точки».
И про якобинство, и про гильотину запомнит Коба. «Учимся понемногу, учимся».
Вслед за Лениным он переезжает в Австрию. В своем вечном черном пальто он оказывается в Вене.
В 1913 году Троцкий тоже был в Вене. Он сидел в квартире Скобелева — сына бакинского богача и тогдашнего верного ученика Троцкого (впоследствии его противника — министра Временного правительства). «Внезапно, — пишет Троцкий, — без стука открылась дверь и... на пороге появилась странная фигура: очень худой человек невысокого роста со смугло-серым отливом лица, на котором ясно виднелись следы оспы. Во взгляде его не было ничего похожего на дружелюбие. Незнакомец издал гортанный звук, который можно было принять за приветствие, налил молча стакан чаю и молча вышел.
— Это кавказец Джугашвили, — пояснил Скобелев. — Он вошел в ЦК большевиков и начинает играть у них, видимо, роль.
Впечатление было смутное, но незаурядное... априорная враждебность и угрюмая сосредоточенность...»
Так наконец заметил его Троцкий.
А Коба вернулся со стаканом чая к прерванной работе. Это была теоретическая работа. Ленин пригласил «национала» Кобу выступить против «бундовской сволочи» — еврейских социалистов, требовавших национально-культурной автономии, так и не сумевших забыть свою еврейскую принадлежность. Хотел ли Ленин использовать для дела даже столь ненавидимый им антисемитизм Кобы?
Коба усердно работал. Он писал о будущем мире, где восторжествует интернационализм, где не будет жалких наций — но единый мир победившего пролетариата. Ленин заботливо отредактировал работу.
«У нас один чудесный грузин засел и пишет большую статью», — сообщал он Горькому.
Под этой работой Коба поставил уже свое новое партийное имя — «Сталин», Человек из стали.
Это было модно: Скрябин стал Молотовым — громящим врагов как молот; был большевик Броневой — твердый как броня. И так далее. Но при этом Коба не взял имя «Сталев» — наподобие «Каменев». Нет, Сталин — чтоб звучало как Ленин! Как и положено азиату, он был во всем — раб перед господином.
Эти наивные клички вызывали улыбку у интеллектуала Троцкого.
Из Вены Коба пишет письмо любимцу Ленина — главе фракции большевиков в Государственной думе Малиновскому, блестящему оратору, организатору профсоюза металлистов. Как и в случае с Кобой, именно Ленин выступил инициатором избрания Малиновского в ЦК партии. Но одновременно с высокими партийными обязанностями Малиновский исполнял должность... штатного осведомителя Департамента полиции!
Таков был петербургский адресат Кобы. Судя по письму, они были коротко знакомы. Оба из нелегалов, из тех руководителей партии, которые не отсиживались за границей, а работали в России. В этом откровенном письме Коба жалуется Малиновскому: «Занят вздором, чепухой». Так он определил свои теоретические занятия... Ему скучно. Он не может быть здесь первым — он может лишь повторять ленинские мысли.
Ленин отсылает его в Россию. Коба возвращается в Петербург — руководит работой думской фракции. И опять ведет себя крайне осторожно.
Из воспоминаний большевички Т. Словатинской (бабушки писателя Юрия Трифонова): «Я жила на конспиративной квартире вместе с дочерью. В одной из комнат прятался А. Сольц — большевик, за плечами которого и ссылки, и тюрьмы. Он жил в маленькой комнатке, предназначенной для прислуги. Однажды Сольц сказал, что приведет товарища-кавказца, с которым хочет меня познакомить. И тут выяснилось, что на самом деле этот кавказец уже несколько дней живет у Сольца, не выходя из комнаты. Видно, все те же неписаные законы конспирации не позволяли им даже мне открыться... Так я познакомилась со Сталиным. Он показался мне сперва слишком серьезным, замкнутым и стеснительным. Казалось, больше всего он боится чем-то затруднить и стеснить кого-то. С трудом я настояла, чтоб он спал в большой комнате и с большими удобствами. Уходя на работу, я каждый раз просила его обедать с детьми... но он запирался на целый день в комнате, питался пивом и хлебом... Его арестовали весной 1913 года на благотворительном вечере. Мы часто с каким-либо студенческим землячеством устраивали концерты, якобы с благотворительной целью, а на деле — чтобы собрать деньги для партии... Помню, как сейчас... он сидел за столиком... и беседовал с депутатом Малиновским, когда заметил, что за ним следят... Он вышел на минутку в артистическую комнату и попросил вызвать меня... он сказал, что появилась полиция, уйти невозможно, сейчас он будет арестован. Попросил сообщить, что перед концертом он был у Малиновского. Действительно, как только Сталин вернулся, к его столику подошли двое штатских и попросили его выйти с ними. О том, что Малиновский провокатор, никто еще не знал».
Эдвард Радзинский
