ОТ АВТОРА
Устные свидетельства об исторических
личностях точнее говорят о времени,
нежели труды самых добросовестных историков.
А. П у ш к и н
Рожденные в года глухие Пути не помнят
своего. Мы — дети страшных лет России
Забыть не в силах ничего.
А. Б л о к
Чем событие интересней для историка, Тем
для современника печальней.
Н. Г л а з к о в
Около полувека в различных социальных, профессиональных, национальных кругах я собирал притчи, легенды, апокрифы о Сталине. В одних случаях эти устные рассказы приходили ко мне от людей, непосредственно со Сталиным встречавшихся или участвовавших в событиях, связанных с ним. В других случаях такие истории отрывались от героя-рассказчика и попадали ко мне в обработанном коллективным сознанием виде, пройдя через многие опосредствующие звенья.
Возникновение и жизнестойкость этих сюжетов объясняется тем, что долгие годы мы жили в закрытом обществе, отмеченном, как всякое закрытое общество, разного рода дефицитом. Дефицит гласности непреднамеренно восполнялся слухами. Слухи в таких обстоятельствах становятся источником информации и способом самопознания общества, конкурирующим с газетами и радио.
В условиях существования огромного репрессивного аппарата, созданного Сталиным, предавать эти слухи бумаге было делом очень небезопасным, поэтому люди, в других социальных условиях фиксировавшие бы свой жизненный опыт в художественном, научном, эпистолярном, дневниковом виде, отучались от такой формы его письменной консервации. Потребность самовыражения приводилась в вынужденное соответствие с политической обстановкой. Так возник феномен особого рода — городской, интеллигентский фольклор — необыкновенно емкая, выразительная, совершенно свободная в своей непод-цензурности форма хранения социального опыта. Герои, а порою и «соавторы» этой книги — многие известные, выдающиеся, а иногда даже великие люди XX века.
Художники, ученые, военачальники, общественные деятели, ощущавшие необходимость поделиться своими мыслями, наблюдениями, догадками, — создавали предания, в которых жили, порой сильно переработанные творческим воображением, социальные реалии, превращенные в факты духа, далеко отступающие от исторических фактов, но сохраняющие их существо.
Судьба этих преданий была в чем-то более счастлива, чем судьба печатного слова тех лет. В них ничто не лакировалось ни "внутренним редактором" автора, ни редактором издательским, ничто не отсекалось. Образ Сталина, возникающий из исторических анекдотов, противостоит той сусальной фигуре вождя, полководца и отца народов, которую наши литература, театр, кино, изобразительное искусство рисовали два десятилетия до 1953 года и два десятилетия после 1965-го.
Публикуемые здесь свидетельства, принадлежащие миру художественному, а не миру собственно историческому, предполагают выбор: хочешь верь — хочешь не верь.
История до сих пор не знает, отравил ли Сальери Моцарта.
Исследователи склоняются к отрицанию его вины. Музыканты мира сняли с себя обязательство предать музыку Сальери забвению.
Однако насколько беднее была бы история культуры, если бы не существовало абсолютно недостоверной легенды о Моцарте и Сальери: мы не только лишились бы гениальной маленькой трагедии Пушкина, но и не смогли бы художественно исследовать зависть — человеческую страсть, столь же сильную и сокрушительную, как любовь и ненависть.
Согласно Аристотелю, история повествует о действительном, а литература — о вероятном — "не о действительно случившемся, но о том, что могло бы случиться, следовательно, о возможном по вероятности или по необходимости" (Аристотель). Создатель кибернетики Н. Винер считал, что сообщение о вероятном информативно насыщеннее сообщения о случившемся.
Возникавшие в истории культуры легенды всегда художественно осмысляли действительность, проявляя ее суть, даже когда отступали от факта. Так, например, известно, что актер Мочалов, простудившись дорогой, умер в Москве. Молва же говорит, что он умер в пути: замёрз, как ямщик. В этой красивой легенде правды жизни больше, чем в реальном событии. Предание отождествляет Мочалова с ямщиком и тем самым подчеркивает народность великого актера. Эта легенда, творимая по вероятности, более жизненна, чем жизнь, творящая по случайности.
В основе любой легенды всегда лежит исторический факт, но степень соответствия правды и вымысла в разных преданиях неодинакова. Нередко предания близки реальности или даже прямо ее отражают, однако отлет фантазии, аберрация в ходе многоэтапной устной эстафеты часто приводят к большим ножницам между фактом и легендой.
Я предлагаю предания вниманию читателей не как документы о фактах истории, а как свидетельство о духовной жизни народа. То есть, повторюсь, речь идет не об историческом, а о художественном материале, не о достоверном, а о вероятном, не о научно истинном, а о художественно правдивом. Творя по вероятности, легенды, даже отступая от факта, часто приближаются к его сущности, способствуя своим художественным анализом постижению сталинщины. Именно поэтому, даже обнаруживая в рассказах исторические неточности, я не вносил поправок, приближающих текст к истории, но лишающих его фольк-лорно-притчевого своеобразия. Ложные притчи обладают ценностью, лежащей поверх исторических фактов, они фиксируют факты духа.
Так, существует легенда о том, что Тухачевский был сослан на Соловки и расстрелян там уже после войны. Сомнительность этой версии очевидна: во-первых, никто из заключенных не свидетельствовал, что когда-либо на Соловках был Тухачевский, во-вторых, приговоры по таким процессам, как процесс Тухачевского, приводились в исполнение немедленно и обжалованию не подлежали.
Вместе с тем, это — убедительный документ народного сознания, которое не хотело смириться со смертью маршала-героя, связывая с ним исход войны.
Даже если уже опубликован документ, опровергающий притчу, я не вносил поправок, приближающих текст к истории, но уводящих его от фольклорного своеобразия и от особенностей нового жанра "мемуаров по чужим воспоминаниям".
Так, например, одна из притч рассказывает, что актер Геловани умер через два года после смерти Сталина, день в день 5 марта, в состоянии нервного расстройства: ему казалось, что тело Сталина в Мавзолее начало портиться и что его — Геловани — убьют и положат исполнять посмертную роль вождя. Я расцениваю эту притчу как метафору: мёртвый хватает живого — и не привожу в соответствие с действительностью, которая была иной и в которой был свой, исторический смысл: Геловани, чья творческая судьба была трагически обусловлена проклятым богом и людьми образом Сталина, умер в год XX съезда, в день рождения Сталина (21 декабря 1956 года). В конечном же счёте и притча и факт по-разному говорят о страшной силе зла, воплощенной в Сталине.
Сталин был не только человеком, но и мифом. Он создавал мифы о себе, и мифы создавали его ирреальный образ. И в этой обстановке лживого официозного мифотворчества неизбежно должны были рождаться легенды, анекдоты, предания, апокрифы, которые при всей своей недостоверности достоверней официального мифотворчества многих фильмов, картин, повестей, стихов, песен, газетных статей сталинской эпохи.
Предания о Сталине важны для понимания истории духа и для осмысления истории страны еще и потому, что иной раз документы той эпохи имеют не большую, чем легенды, степень достоверности. И взаимопроверка притчи и документа сможет дать истории как науке некоторые дополнительные возможности. Чтобы историческое видение эпохи было объемным, нужно смотреть на нее в оба: глазами документа и предания.
Помимо легенд и свидетельств, возникавших стихийно, имели хождение и легенды-слухи, видимо, специально создававшиеся и запускавшиеся на орбиту общественного обращения официальными кругами той поры. К числу таких я бы отнес легенду о генерале авиации, дважды Герое Советского Союза Якове Смушкевиче, под именем Дуглас участвовавшем в испанской антифашистской войне и позже ставшем главнокомандующим Военно-воздушными силами СССР. Предание утверждает, что в начале войны Смушкевич по распоряжению Сталина был расстрелян за трусость. На «трусость» Смушкевича легенда списывала потерю огромного числа самолетов, уничтоженных врагом на земле. (Столь же велики были, впрочем, потери в танках и артиллерии.) На самом деле, Смушкевича арестовали ещё до войны, и он не мог ни командовать советской авиацией, ни отвечать за ее неудачи в первые дни боев.
Собранные мной многочисленные предания охватывают все периоды жизни и все стороны деятельности Сталина.
Сегодня о Сталине написано уже много.
Человек салона может себе позволить капризно сказать: "Опять о погоде. Надоело!" Крестьянин так не скажет никогда: от погоды зависит и пахота, и жатва. Обитатель бюрократического кабинета сейчас стонет, открывая свежий журнал или газету: "Опять о Сталине! Надоело!" Человек культуры и демократического сознания так не скажет никогда, ведь от раскрытия этой темы зависит вся наша жизнь.
Сталин пересекался с историей России, социализма и партии, и понять эти значительные явления XX в. без анализа сталинизма невозможно.
Важным критерием нашей морали, нашего миропонимания стало сегодня отношение к Сталину.
Экономика страны зависит от преодоления сталинского командного стиля руководства.
Новое мышление в политике — это отказ от стереотипов сталинского подхода к международным и внутренним проблемам.
Сегодня есть уже меткие характеристики и высказывания, отдельные наблюдения, ценные работы. Однако ни философия, ни политика, ни история до сих пор не преодолели эмпиризма и не дали полного анализа сталинщины.
Уже многое сказано о Сталине в публицистике. Еще больше сказано в литературе. Есть философический образ Сталина в романе В. Гроссмана, психологический — в романе А. Рыбакова, политический образ Сталина — строителя Абсолютной Системы — в романе А. Бека. В этих произведениях фигура Сталина предстает в серьезной трактовке, но в ограниченных творческим заданием автора социальных связях. Тот образ, который создал народ, является истинно шекспировским по своей социальной и эстетической многогранности. Это Сталин философически и политически осмысленный, психологически мотивированный — и смешной, и страшный, и масштабный, и ничтожный, и умный, и безумный, и широкий, и деспотичный, и остроумный, и тупой. При всех этих и десятках других качеств образ Сталина обладает эстетической и социальной доминантой, главной краской, главным качеством — низменный и ужасный палач, тиран, деспот. Выражая глубинный голос общественного мнения, исторические анекдоты дают критическую характеристику и образное видение фигуры "вождя всех народов". То, что в самые тяжкие и жестокие годы где-то в глубине народной жизни, в народной памяти складывался и хранился неортодоксальный образ Сталина, было формой народного сопротивления сталинизму. И хотя это было сопротивление в слове, но слово есть тоже дело. И не случайно за слово, отклоняющееся от ортодоксии, Сталин карал людей.
Сколь ни была всесокрушительна и всевластна тирания Сталина, народная память пережила и победила тирана. В этой связи социальное бытие анекдотов не лишено героизма: они хранились в памяти и в устной молве, но даже такая трудноконтролируе-мая форма их существования была небезопасна для обладателей этой информации. Будучи формой сопротивления сталинизму, этот фольклор способствовал формированию той духовной ситуации, которая помогла народу войти в атмосферу разоблачений сталинизма и в определенном отношении послужила одной из предпосылок этих разоблачений.
Интеллигенция — вершина айсберга жизни народного духа.
Девять десятых айсберга находятся под водой и не видны. Точно так же не видно и находится под поверхностью жизни народное сознание, составляющее основание всей духовной жизни общества, в том числе и интеллигентского сознания.
В исторических анекдотах народ расстается со своим прошлым не только смеясь, но и скорбя, плача, негодуя, восторгаясь и сохраняет это прошлое в своей памяти как трагическую и героическую, ужасную и прекрасную историю. И без выработки ценностных подходов к ней и осмысления ее опыта нет духовной жизни народа. У народа, забывающего свое прошлое, нет будущего, поэтому расставанье с прошлым — это не его забвение, а переведение из жизненной реальности в память. Расставаться со своим прошлым — значит превращать его в свою историю, которая, как бы горька ни была, неотторжима от народа.
Фольклор — краеугольный камень фундамента литературы. Устные формы словесного творчества были арсеналом художественно-мыслительного материала для древнейшей литературы. Во все эпохи фольклор обогащал литературу. Библия и "Божественная комедия", трагедии Шекспира и «Фауст» Гете, поэмы Пушкина и романы Толстого и Достоевского пронизаны фольклором, как мироздание потоками нейтрино. И прозу Г. Маркеса или Ч. Айтматова невозможно представить без народных легенд.
Исторические анекдоты о Сталине уже сегодня важны для развития литературы. На их материале основано немало эпизодов романа А. Бека "Особое назначение" (например, сцена, во время которой Сталин по-грузински спорит с Орджоникидзе и спрашивает у заведомо не знающего грузинский человека: "Кто прав?"). Совершенно ясно, что и В. Гроссман знал некоторые из преданий о Сталине и использовал их в своем романе "Жизнь и судьба". В этом убеждает, например, рассуждение писателя об огромном весе государства, наваливающегося на несчастную фигуру заключенного, а также история о телефонном разговоре Сталина с Пастернаком.
То же самое можно сказать о многих страницах в "Детях Арбата" Рыбакова. Большинство исторических анекдотов, использованных в произведениях этих авторов, зафиксированы и в моей коллекции.
Можно вспомнить о фактах использования преданий о Сталине и в других произведениях.
Для дальнейшего развития нашей художественной культуры этот слой фольклора будет иметь все возрастающее значение.
Глинка считал, что музыку создает народ, а композиторы ее только аранжируют. Книга, предлагаемая вниманию читателя, создана по этой формуле Глинки. Многоголосью суждений автор пытается придать единую мелодию. Соло и хор, монистич-ность и плюрализм, единая колористическая гамма и пестрота многоцветья, панорамность и мозаичность — неизбежные противоречия предлагаемого повествования. Автор при этом выступает в качестве летописца, чем и определена скромность его участия в формировании текста, в котором первое и последнее слово принадлежит народу. Впрочем, без самоуничижения хочется сказать словами героя А. Платонова: "Без меня народ неполный". Ведь даже в трехтомнике "Народные русские сказки" А. Н. Афанасьева сколь ни убирается авторское начало, оно явственно присутствует.
Я же, как человек, переживший эпоху, о которой идет повествование, не считал себя вправе отчуждать материал от своей личности и своего нынешнего взгляда на мир.
Предлагаемое читателю литературное произведение имеет несколько жанровых пластов: воспоминания современников сталинской эпохи, исторические анекдоты в пушкинском смысле этого слова и размышления автора. Все это соединяется в единое эпическое повествование — «сталиниаду»: в эпопею падения и взлетов народного духа, становления, царствования и крушения тирана, эпопею жизни, страданий, подвигов, свершений народа и его интеллигенции, их развращения и убиения сталинизмом и их непокорности и покоренности, сопротивления и выживания. Это эпопея разорения всего строя хозяйственной и культурной жизни народа, трагическое повествование о гибели миллионов, повествование, в котором слышны и смех, и слезы, и живет отчаяние, и теплится надежда на будущее. Итак, здесь мемуары, анекдоты, лирические и публицистические раздумья, художественная летопись, трагедия, комедия, предания, апокрифы, мифология, биографический роман о Сталине, автобиографический роман об авторе, эпическое повествование о народе. Не слишком ли жанрово пестро для одного произведения? Нормально: жанровая полифония характерна для произведений нового времени. По жанру "Медный всадник" Пушкина, например, это и петербургская повесть, и поэма, и маленькая трагедия, и историческое повествование, и лирическая публицистика.
А "Мертвые души" — и поэма, и сатира, и авантюрный роман, и эпос с лирическими отступлениями.
При всей жанровой полифонии «Сталиниада» имеет единство, известную жанровую доминанту: это цельное эпическое повествование, построенное, как мозаика из многоцветной смальты, из разножанровых прозаических миниатюр.
Летописец всегда регистратор народного сознания и его «сотворец». "Как он слышит, так и пишет", под его пером слух становится литературным текстом, обладающим историческим смыслом.
Летописное начало сказывается и в том, что в этой книге важен не только сам Сталин, но особенно Сталин, развернутый в отношениях с людьми, и люди, преломляющие и воплощающие в своих поступках и своей судьбе эти отношения, и эпоха, обнимающая все и всех их, и поскольку тиран существует как властитель до тех пор, пока окружающие относятся к нему, как подданные, постольку эта книга в известном смысле не о Сталине, а о тех людях, которые его создавали, и о тех, которых он создал, и о тех, кто ему покорился, и о тех, кто был им сломлен, и о тех, кто с ним боролся, и о тех, кто был им убит, и о тех, кто раскрыл его историческую несостоятельность, но не победил его в себе, и, наконец, о тех, кто его исторически преодолел. Эта книга о нашем прошлом, уходящем в еще более далекое прошлое и участвующем в формировании нашей современности, и устремленном к ней, и рвущемся в грядущее.
Существует легенда о царе Мидасе, не оценившем музыкального гения Аполлона. В отмщение Аполлон наградил царя ослиными ушами. Мидас тщательно скрывал их от подданных. Единственный человек, которому под страхом смерти была доверена тайна царского позора, был его брадобрей. Однако нести в одиночку тяжкий груз этой тайны оказалось брадобрею не под силу. Тогда он отправился в поле, вырыл там ямку и сказал в нее: "У царя Мидаса ослиные уши". Жить ему стало легче, но вскоре на этом месте вырос тростник. Он шелестел на ветру: "У царя Мидаса ослиные уши", а ветер разнес эту тайну по миру.
Десятилетия я собирал эти притчи и зарывал их в «ямку». Пусть теперь выросший тростник шумит на ветрах эпохи и рассказывает правду о сталинщине. Для Паскаля человек — мыслящий тростник. Как хрупко это растение и как упрямо живуче. Никаким террором не удалось лишить его свободомыслия. Эти предания — еще одно тому доказательство.
