Весть о том, что этапниц выпустили из карантина, разнеслась по колонии. Зэчки прильнули к решеткам локалок. Высматривали, нет ли бывших подруг и просто знакомых.
Многие узнавали Консуэлу, приветствовали ее, спрашивали о самочувствии. Королеве карманников ничего не стоило объявить Мосину стукачкой. Через минуту эта весть разнеслась бы по всей колонии. Но она только прошипела на ухо Фаине:
- Мне даже идти рядом с тобой западло.
Фая шла, не поднимая головы. Почему она не сказала о своем позоре на конкурсе? Что ее остановило? А теперь поздно. Консуэла устроит ей разоблачение, как только они придут в отряд. А дальше… Дальше ее ждут, скорее всего, подушки. Стукачек обычно душат. Никакого крика и никакой крови.
- Не вздумай заступаться за меня, - сказала Фая Агеевой.
У входа в общежитие их встретила Ставская. Отрядница ничего не знала о дьявольской игре Гаманца. Но без труда догадалась, что решение определить Консуэлу в один отряд с Мосиной - это мина. И для бывших подруг и для нее. Она знала от Катковой, что с некоторых пор эти женщины ненавидят друг друга. Значит, сейчас последует немедленное выяснение отношений.
Ставская велела Мосиной и Консуэле зайти к ней в кабинет. У дверей встали надзиратели.
- Приказ о моем увольнении уже вышел, - сказала она. - Но я пока на рабочем месте, при исполнении. Обходной еще не подписан. Время испортить мне жизнь у вас еще есть.
- Полный неврубон, начальница. Можно проще? – спросила Консуэла.
Тамара Борисовна налила в чашки чаю и предложила зэчкам сесть. Фая и Консуэла посмотрели друг другу в глаза и отказались.
- Сядьте! – неожиданно приказала Ставская. - Сядьте и послушайте, что я вам скажу.
Зэчки нехотя подчинились.
- Вы, девочки, живете за счет потерпевших. Но как только вас поймали, с этой минуты за ваш счет начинают жить опера, адвокаты, судьи, прокуроры, работники колоний. Вы не считаете за людей ваших потерпевших. А потом за людей не считают вас. Это нормально. Так, наверное, и должно быть. Я имею в виду – такой взгляд друг на друга. Ненормально, когда вас используют, стравливают, а вы этому поддаетесь. Я понимаю: когда ты упал ниже плинтуса, тебе уже трудно быть выше кого-то. Трудно, но надо. Если у тебя появилась возможность кому-то что-то простить, сделай это, и тебе зачтется. Не так важно, что при этом подумают другие. Главное – то, что сам о себе подумаешь. Можно потерять все, только не уважением к самому себе. Скажете, до чего ж наивная эта воспитка. Ну, уж какая есть. Меня уже не исправить. А теперь выпьем чаю. И пропади они пропадом, все наши невзгоды.
Помедлив, Консуэла потянулась за чашкой. Вроде, ничего такого не сказала отрядница, а злость куда-то пропала. Жаль, что уходит. С такой ментовкой можно рядом срок тянуть.
А Фае, напротив, совсем тошно стало. Ну, ладно, ее не убьют. По крайней мере, сегодня. Хотя как сказать... А вот как ей самой жить со своим позором? Ленку-то скоро на этап заберут. Одна останется. Кто осмелится создать с ней «семью»? Никто.
- Давайте я определю вас на соседние шконки, - сказала Ставская. – Постарайтесь снова подружиться. Начните с чистого листа.
- Не надо, - сказала Мосина.
- Этого еще не хватало, - сказала Консуэла.
Ставская жестко посмотрела на обеих зэчек (те поднялись под ее взглядом) и процедила:
- Я вас определяю в одно купе.
В дверь постучали. Вошла надзорка.
- Тамара Борисовна, там Агеева на этап уходит. Хочет с Мосиной проститься.
Ставская кивнула Фае, разрешила выйти. Потом сказала Консуэле:
- Не губи ее. Не бери греха на душу. Дура она была молодая. Христом богом тебя прошу.
- Я подумаю, начальница, - пообещала Консуэла.
- Спасибо тебе, - сказала Ставская.
Она стала складывать в большой пакет туфли, в которых обычно ходила по общежитию, душегрейку, в которую куталась, когда бывало холодно, кофеварку и еще какие-то мелкие вещи.
Попрощаться с Леной Агеевой вышел весь отряд. Самая молодая, самая маленькая, самая безобидная. Ее любила не одна Мосина. Но сейчас только Фая ее не обняла, не поцеловала. Стояла, как в столбняке, с мертвым лицом.
- Никогда уже не увидимся, - сказала ей Лена.
- Ладно, иди, - сказала Фая.
Надзорка вывела Агееву из локалки. Со скрежетом закрыла замок. Повела по аллее к вахте. Лене что-то говорили вслед зэчки из других локалок. Девушка шла, не глядя по сторонам, утирая ладошками слезы.
Простившись с подругой, Фая вернулась в свое купе, разобрала постель, легла, не раздеваясь, укрылась одеялом с головой. Консуэла пришла следом, постояла над ней и легла на свою койку.
Сказала негромко:
- Я никому ничего не скажу.
Из-под одеяла послышались какие-то странные звуки, похожие на всхлипы.
- Да не реви ты! – сказала Консуэла. – Все будет хорошо.
Звуки становились все громче. Консуэла что-то заподозрила. Она вскочила, шагнула к койке Мосиной, откинула одеяло. Фая лежала, делая судорожные глотательные движения. У нее было порезано горло, вся грудь в крови. В руке - кусок стекла.
- Ё-мое! – заорала Консуэла. – Ё-мое! Ты что наделала!
К их купе сбежался весь отряд. Ставская побежала вызывать фельдшера. Но это был тот случай, когда медицина бессильна. Фая сделала все наверняка. Кровь хлестала у нее из артерии. Консуэла пыталась пережать пальцами, у нее ничего не получалось. Пока прибежала фельдшер, прошло не меньше десяти минут…
Фая умирала от потери крови. По ее белому, как полотно, лицу блуждала хорошая улыбка. При жизни она никогда так не улыбалась.
- Что ты наделала! – Консуэла кусала губы и мотала из стороны в сторону головой.
Ставская плакала вместе со своими пантерами. Брысина ее обнимала. Голосила:
- Что же с нами делают, начальница! Разве так можно. Мы ж тоже люди. Или нет?
