Книги с автографами интересны. А письма — тем более.
Конечно, бесценен оригинал, подлинник. В связи с этим бывают курьезы.
Однажды Эльдар Рязанов получил письмо от Константина Симонова, который, прочитав его книгу, решил сказать автору добрые слова. Эльдар Александрович был растроган.
Как-то после смерти Симонова он встретил Лазаря Ильича Лазарева, члена комиссии по литературному наследию писателя. О том, что происходило дальше, Э. Рязанов рассказывает в книге «Неподведенные итоги»:
«Разбирал сегодня переписку Константина Михайловича и наткнулся на его письмо к вам, — сказал Лазарев. — Приятное письмо.
— А что, Симонов снял с письма копию? — простодушно спросил я.
— Нет, копия у вас, — усмехнулся Лазарь Ильич. — А подлинник в архиве.
— Как? Это не может быть! Я помню письмо. Оно написано от руки, — возразил я.
— У вас копия, сделанная на ксероксе, а оригинал я сегодня держал в руках, — настаивал Лазарев».
В общем, придя домой, Рязанов разыскал то письмо. Да, Лазарев прав! Симонов отослал копию, снятую на ксероксе, а подлинник положил в свой архив.
«На этот раз я был потрясен вторично, — продолжает Рязанов. — Какая же забота о вечности! Какая сосредоточенность на бессмертии!.. Ну, в крайнем случае, оставил бы в своем архиве копию (ведь сохранилось бы!), а адресату все-таки отослал бы подлинник. Это было бы по-людски!»
...К сожалению, больших рукописей в нашем доме нет. Все оригиналы отправлялись обратно, к автору.
А записки сохранились. Одноразовые. За каждой — история работы над рукописью.
Записка от Бориса Николаевича Полевого:
Уважаемая Нина Леопольдовна! С исчезнувшими страничками мистика какая-то получилась. Я получал от редактора рукопись частями, и куда они, эти странички, запропастились, не знаю. Сделал по копии. Надеюсь, это вас не задержало. Третью часть рукописи пробежал и просто преклоняюсь перед Вашим умением читать мой почерк. С почтением Ваш Б. Полевой. 6 сентября 1962 года.
Почерк у Полевого, и впрямь, не сахар, хотя, на первый взгляд, аккуратный, ровненький. Но мягко стелет, жестко спать. Начинаешь читать... О Боже! Писал обычно синей шариковой ручкой, а правил запрещенными чернилами. Зелеными.
Ладно, почерк — и не такое видали! А вот исчезнувшие странички! Этот ужас я хорошо помню.
Мама тогда печатала роман Полевого «На диком бреге», о гидростроителях. Собирать материал Борис Николаевич начал давно. Много ездил по стране, с Днепра на Волгу, с Волги на Ангару, на Иртыш, Енисей... По горячим следам написал несколько очерков. Теперь из всего этого получался роман.
В тот день мама пришла с работы расстроенная. Вынула из папки странички:
— Принесла специально для тебя. Почитай-ка. Ничего не понимаю...
Героиня, кажется, Валя, и ее приятели отправились на лыжах в село, в гости. Когда шли обратно, Валя сломала лыжу. Они остановились, не зная, что делать дальше.
Последняя фраза страницы кончалась точкой. Следующая начиналась с абзаца. Совещание по перекрытию реки. Инженер кого-то ругал. Кричали, спорили. Но где же Валя? Где ее спутники?
Что-то пропущено!
Уверена, будь на месте мамы другая машинистка, которая печатает автоматически, не столь внимательно, «пропажа» осталась бы незамеченной. Глазами определить пропуск невозможно. Только по смыслу. Самое удивительное, что страницы не были пронумерованы!
Эту главу мама получила уже после редактирования, причем, с текстом работала не Софья Дмитриевна Разумовская: она болела. Сроки поджимали, и Полевой, видимо, отдал материал на правку кому-то из журнала «Юность», где он был главным редактором.
Мы знали: в нашем доме исчезнувших страничек быть не может. Однако «перетрясли» всю рукопись, несколько раз, слева направо, справа налево. Веревочку завязали на ножке стула... Мама была в отчаянии: как сказать Полевому?!
К счастью, реакция его была спокойной. В обморок не упал, кулаком не стучал:
— Не волнуйтесь, восстановлю по второму экземпляру.
И прислал недостающие странички. С той самой запиской: «... преклоняюсь перед вашим умением читать мой почерк».
Через несколько лет в «Знамени» — новые произведения Бориса Полевого, потом — и книги. С автографами.
«Доктор Вера»:
Моей первой и самой строгой читательнице — Нине Леопольдовне — с дружеским приветом. Б. Полевой. 8 октября 1968 года.
«В конце концов»:
Дорогой Нине Леопольдовне, Королеве машинописного престола, в знак давнего и неизменного уважения. Б. Полевой, 8 февраля 1971 года.
Еще записка, на бланке журнала «Юность»:
Дорогая Нина Леопольдовна! Поздравляю Вас с Дамским праздником, желаю всего, всего хорошего. Очень рад, что снова могу встретиться с Вами на трудовом поприще. Ваш Б. Полевой, март 73 г..
Никак я не могла вспомнить, над чем они тогда работали, на этом новом «трудовом поприще». Ответ нашла в библиотеке, в «Летописи журнальных статей». Биографическая повесть о маршале Иване Коневе «Полководец» — военный корреспондент Полевой чаще всего бывал на том фронте, которым командовал Конев. И вот, вспомнил те события.
Это было свойственно Полевому: писать о событии не сразу, а возвращаться к нему через несколько лет, а то и десятилетий. Так случилось и с «Полководцем», вышедшем спустя три десятилетия, и с книгой «В конце концов» — записками о Нюрнбергском процессе. Журнальный вариант был в 1968 году, а книга вышла еще позже.
Так было и с «Повестью о настоящем человеке».
«Повесть о настоящем человеке» публиковалась не в «Знамени», а в журнале «Октябрь». Поэтому мама ее не печатала. Но книжка десятки раз переиздавалась, кроме того, Полевой писал и сценарий фильма. Тут уж мама наверстала упущенное.
Однажды спросила Бориса Николаевича:
— Почему вы не отдали в «Знамя»?
Все, оказывается, получилось случайно. В 1943 году Полевой, корреспондент центральной газеты, попал на Орловско-Курскую дугу. С боевого задания возвращалась третья эскадрилья. Одной машины долго не было... И вдруг, о чудо! — она появилась. В полной тишине, с заглохшим мотором. Через борт самолета устало и тяжело перевалился старший лейтенант. Уже потом, в землянке, где Полевой остался ночевать, он увидел, что у летчика нет ног...
— Я был потрясен, — рассказывал Борис Николаевич маме. — Записал в блокноте: Алексей Маресьев, 27 лет, родился в Камышине, на Волге. Его самолет сбили весной 1942 года в болотистых лесах под Великими Луками, за линией фронта. Весемнадцать суток полз к своим. Обмороженные ноги пришлось ампутировать. И вот — снова летает. Истребитель...
Очерк, который Полевой послал в «Правду», не напечатали. Видимо, сочли факты неправдоподобными. Недавно я услышала другую версию: боялись, немцы решат, что наши дела совсем плохи — даже инвалиды воюют!
Всю войну Борис Николаевич возил по фронтовым дорогам блокнот с теми записями. В 1947 году, на Нюрнбергском процессе, увидев преступников, услышав рассказы о злодеяниях, понял: надо писать о том летчике! Отправил телеграмму в «Октябрь», главному редактору Федору Панферову: «Пишу книгу о безногом летчике». Панферов ответил, что ждет.
Много лет назад я познакомилась с Алексеем Петровичем. Брала у него интервью в Российском комитете ветеранов войны.
— В книге, — говорил он, — одна неточность: будто в лесу я поймал ежа и съел его. Это было бы прекрасно! Деликатес, особенно у французов. К сожалению, ежа не было. А поймал я ящерицу, проскользнула около пня. Она травоядная, очень противная. Есть хотелось безумно, но — выбросил...
Смерть Маресьева потрясла всех. Приехал на празднование своего
Записка от Веры Михайловны Инбер:
7 сентября. Переделкино. Дорогая Нина Леопольдовна! Вчера не успела завезти Вам материал; сегодня это делает Ричард. Прошу Вас из «Чувства локтя» перепечатать «Внимание», «Александрплац». Из тома «Избранного 1933» (величайшая библиографическая редкость) перепечатать «Домашняя работница Иванова», «Квартира N 32». Вот пока все. Конечно, Вы будете печатать уже с моими поправками. В понедельник думаю Вам доставить новые вещи. Жму Вашу руку. Вера Инбер.
Ричард — водитель Веры Михайловны, исполнял курьерские обязанности. Даты на записке нет.
Записка от Александра Николаевича Макарова:
Дорогая Нина Леопольдовна. Это начало последней статьи. К сожалению, ее придется перепечатывать целиком, так как у меня, как видите, не оказалось экземпляра.
Очень бы просил Вас — все вставки в статью о малых народах перепечатать завтра к вечеру, мне ее обязательно надо в пятницу сдать. Там будет, видимо, стр. 15. Что же касается статьи «О молодых», то как бы хорошо сделать ее к воскресенью, а в крайнем случае в понедельник утром. За это готов не только Ваши усталые ручки, а ножки целовать. Завтра пришлю продолжение ее. А. Макаров. 6.II.57 г.
Александр Николаевич Макаров — один из заместителей главного редактора «Знамени». Улыбчивый, мягкий, доброжелательный. У меня есть несколько его снимков. Я тогда осваивала фотоаппарат, «щелкала» всех, кто соглашался. Фотографировала у входа в «Знамя», на улице Станиславского. Александр Николаевич охотно позировал вместе с Людмилой Ивановной Скорино. Он кокетничал, платочек ее беленький на голову повязывал...
Видимо, в записке речь шла о будущей книге «Воспитание чувств». Подарил с автографом:
Дорогая Нина Леопольдовна! Эта книга без Вас никогда бы не увидела света, и Вы вправе считать себя ее соавтором. А посему примите сей экземпляр, вручаемый с чувством глубокой признательности. От автора. 24.ХII.58 г.
С Макаровым мама работала еще над одной рукописью: «Во глубине России». Книга вышла после смерти автора. Маме позвонила Наталья Федоровна, жена Александра Николаевича. И привезла экземпляр:
Дорогой Нине Леопольдовне в память об авторе этой книги, он Вас уважал, как мастера, и любил нежно. От составителя и жены Н. Макаровой. 29.Х.73 г.
Потом Наталья Федоровна подарила маме еще несколько книг: две своих, и одну — Александра Николаевича, вышедшую тоже после его смерти.
Записка от Бориса Леонтьевича Сучкова:
Нина! Прошу этого Фейхтвангера довести до конца и оставить у себя до моего возвращения. Ваш Б. Сучков.
Сучков — человек огромнейшего интеллекта, высочайшей культуры. Андрей Вознесенский вспоминает, что главный редактор Вадим Кожевников взял своим заместителем «рафинированного интеллигента Бориса Леонтьевича Сучкова. Тот прошел ГУЛАГ как шпион всех разведок, чьи иностранные языки он знал».
Сучков знал много языков. В
— Ну и эрудиция!
Отношения с Сучковым были очень добрыми. Об этом, конечно, знали все сотрудники. В том числе, и Софья Александровна Гладышева, заведующая редакцией. Однажды она написала небольшую рецензию на повесть Бориса Гусева «За три часа до рассвета». Повесть была опубликована сначала в «Знамени», потом вышла книга в Ленинграде.
Кстати, с Борисом Гусевым я долго работала в «Известиях». Всегда спрашивал о маме. А тогда, конечно, подарил ей книгу:
Дорогая Нина Леопольдовна! Ваша тонкая счастливая рука, Ваша страстность, улыбка и гениальный темп — им я обязан. На долгую память. Автор Б. Гусев. 7.5.1970 г.
Рецензию печатала мама. Возможно, и фыркнула, скривила нос — она всегда говорила, если ей что-то не нравилось. Рецензия вышла в журнале «Октябрь», в середине 1972 года. Конечно, Софья Александровна подарила маме номер. С автографом:
Хоть от этих слов с презреньем отвернули Вы свой нос,
Знаю: Ваше сердце — льдина, лишь Сучков к нему примерз.
Растопить его не в силах, хоть горит во мне вся кровь.
Как проникнуть в сердце Нины? Как снискать ее любовь?
Посвящение нам очень понравилось: Софья Александровна умела писать такие «едкие» штучки. Главное, все тут правильно, все по делу. Особенно насчет Сучкова: действительно, прирос он к маминому сердцу. А она — к его.
Записка от Агнии Львовны Барто:
Дорогая Нина Леопольдовна. Нашлась Шура! Спасибо. Барто, сентябрь 68 год«.
Какая Шура? Курьер «Знамени», Тихонова? Она, по-моему, не пропадала. Да и при чем здесь Барто? Год
Оказалось, не стихи — прозу.
В течение нескольких лет, каждый месяц по тринадцатым числам, Агния Львовна вела на радиостанции «Маяк» передачу «Найти человека». Рассказывала о людях, потерявшихся во время войны, помогала им найти друг друга. Больше всего переживала, когда искали детей. Тут, конечно, и личное горе: за несколько дней до победы, около дома, погиб ее сын; велосипед, на котором он ехал, сбила машина.
Сына не вернуть... Но другим матерям можно помочь! Во всяком случае, попытаться. И вот — передачи по радио. На основании этого цикла Барто написала повесть «Найти человека». Рукопись отдала в «Знамя». Печатала мама.
Конечно, были в ее поисках и неудачи. Так, много лет женщина безуспешно искала дочку, Шуру Королеву. Барто засучила рукава... В какой-то момент показалось, что она на правильном пути. Но след был ложным.
Об этой истории Барто рассказала в журнальном варианте повести. Одновременно принесла рукопись в издательство «Советский писатель». Неудачей с поисками Шуры была очень расстроена.
Мама утешала:
— У меня легкая рука. Выйдет номер «Знамени» — увидите, кто-нибудь откликнется.
Так и случилось. Пришло письмо из города Бельцы, от настоящей Шуры. Думаю, тогда Агния Львовна и отправила маме ту записку. Карандаш стерся, я с трудом разобрала текст.
Барто бросилась в издательство: внести правку, добавить счастливый конец этой истории. Поздно! Все уже сверстано, подписано... Говорят, она всё же задержала тираж! Дописала пять страничек: «Непредвиденное послесловие». Когда книга вышла, подарила ее маме:
Милой Нине Леопольдовне Мушкиной с добрыми пожеланиями. Агния Барто. Москва, 1969 г.
Записка от Ольги Федоровны Берггольц:
Спасибо за перепечатку. Здоровья! Берггольц.
Всего четыре слова. Нет даты, нет никакой информации. К сожалению. Вообще мама работала с Ольгой Федоровной много лет. А познакомилась с ней в годы войны, в «Знамени». Стихи «О женщинах Ленинграда», которые мама печатала тогда, были переданы из осажденного города.
В последние годы жизни Ольга Берггольц страдала алкоголизмом. Злые языки язвили по этому поводу. Борис Ардов в книге «Легендарная Ордынка» рассказывает, как из больничной палаты, с третьего этажа, она спускала веревку, к которой были привязаны 50 рублей и записка: «Прошу купить бутылку и привязать к веревке. Сдачу можете оставить себе.» Водка, говорят, стоила тогда 30 рублей. Желающие выполнить просьбу находились всегда.
Не знаю, соответствует ли описанное истине. Во всяком случае, именно в этот период Ольга Берггольц чувствовала творческий подъем. У нас на полке стоит ее книга, «Первороссийск»:
Милой, хорошей, доброй Нине Леопольдовне, чьими умными трудовыми руками была перепечатана эта книжка и другие произведения автора, очень ее любящего, с надеждой вручить ей более совершенные работы. С большой дружбой. 1954 год. Москва.
Записка от Льва Александровича Аннинского:
Милая Н.Л. Пока тянулось время, я доделал очередную главу, и здесь около 110 стр. Чтобы как-то умерить Вашу законнейшую ярость, скажу еще раз: никаких сроков, тяните, сколько хотите. Но — не бросайте меня-сироту, на пр. (произвол — Е.М.) судьбы. Ваш Лева Аннинский.
Лев Аннинский — известный литературный критик. Я знаю его давно — вместе учились в МГУ на филологическом факультете. Ситуация, видимо, банальная: мама, по его просьбе, освободила время для перепечатки, а он исчез: муки творчества. Теперь понимает, что у нее «законнейшая ярость». Что ж, готов ждать. Но в глубине души, конечно, надеется: мама поворчит, а потом все же пропустит эти несчастные 110 страниц между делом.
Так, наверняка, и было. «Все равно его не брошу, потому что он хороший...»
