Мнение Черчилля. Капитализм — плохой строй, но самый целесообразный. И лучше него человечество еще ничего не придумало.
* * *
Мы не в первом, не во втором, не в третьем мире. Может быть, в виртуальном? Впрочем, к черту подробности, скажите, на каком мы свете?
* * *
Посол США в России в 1999 году встретился с кинематографистами и выразил восторг по поводу результатов деятельности ельцинской команды: «За два-три года произошла приватизация семидесяти процентов общественной собственности!» А я подумал: «Это была не приватизация, а разворовывание. А разворовать можно за два-три дня сто процентов общественной собственности».
* * *
Конец комбината. В XIX веке в самом центре Москвы французский фабрикант создал ткацкое производство. От гобеленов и ковров до материи на платьице — все производил этот комбинат. На его обширной территории развилась богатая инфраструктура: обширные фабричные корпуса, административные здания, магазины, общежития, детский сад, школа. После революции фабрика была национализирована, получила имя одного из советских вождей и хотя не очень развивалась, но продукцию давала. Здесь работало около 10 тысяч человек. Дабы рабочие не выносили изделия, территорию фабрики обнесли могучим бетонным забором под стать Берлинской стене. Так в Москве образовался город в городе. СССР рухнул, рухнула Берлинская стена, но не рухнула стена вокруг текстильной фабрики — рухнула сама фабрика.
Приватизация была произведена самим многотысячным коллективом. Правдами и неправдами — основной пакет акций достался дирекции. А там пошло: какой смысл развивать производство или даже просто продолжать его? Для дирекции — никакого. Производство стали разваливать, зарплату — задерживать. Люди начали уходить А поскольку лишь работающие на фабрике имеют право быть акционерами, уходящие сдавали за бесценок свои акции в дирекцию.
Были и недовольные, и даже сопротивляющиеся. Однако и тут нашли управу: идет кто-то из них после работы с фабрики, на проходной охранники его (или ее) задерживают, затаскивают в караулку, избивают и вызывают милицию. Прибывшим милиционерам предъявляют задержанного со следами побоев (сопротивление охране!) и заранее приготовленный пакет с фабричной продукцией («несун»). Милиция составляет акт. Эффект тройной: от недовольных избавляются, их акции отнимают — и другим наука, неповадно будет высказывать недовольство. Так фабрика превратилась в почти ничего не производящую, с коллективом на порядок меньше, чем был. Зато у дирекции почти все акции в руках, плюс огромная площадь в центре Москвы с развитой инфраструктурой, с фундаментальными зданиями, плюс запасы ранее произведенной продукции. Помещения сдаются в аренду, остатки старой продукции и скудные новые изделия реализуются. Фонд зарплаты сократился, а доходы дирекции — до ста тысяч долларов в день! Конечно, не все себе в карман — надо поделиться с мафией, с чиновниками. А вот с казной можно не делиться: какие могут быть налоги с разоренного производства?! Деньги дирекция вкладывает не в производство, а в индустрию личных удовольствий.
В фабричном комплексе одно здание превращено в дом развлечений: здесь кинозал, ресторан, сауна, бассейн, номера... И, разумеется, «ночные бабочки», которые по утрам, закончив трудовую ночь, идут навстречу текстильщицам, начинающим трудовой день.
Апофеозом этой обыкновенной истории стал такой эпизод. Однажды поздним утром текстильщицы припали к фабричным окнам, наблюдая выход членов дирекции из вышеупомянутого дома. Руководители прогулялись по обширному двору и остановились у большой цветочной клумбы, в центре которой торчал пенек пьедестала — на нем в советские времена красовался вождь, чьим именем была названа фабрика. Члены дирекции окружили клумбу и, следуя примеру директора (не возвращаться же из-за таких пустяков в здание!), на глазах у изумленных текстильщиц справили малую нужду.
