Записки педагога

Я уже упоминала о том, что совмещение разных проекций в пределах одного рисунка — частое явление.

Фронтально изображено то, во что (или на что) дети смотрят сверху, — бассейн с рыбками, цветочная клумба, карусели и т. д. Предметы или под ногами — лужа, озеро, клумба, или на них надо смотреть сверху. Вспомните: ребенок стоит над аквариумом на табуретке или на цыпочках — фронтальный вид его не удовлетворяет. Или он сидит верхом на карусельной лошади, карусель описывает круг за кругом — конечно же она круглая, и ребенок никогда не изобразит ее в виде эллипса, какой она видится со стороны.

Процесс видения — сложный, в нем участвуют на равных и зрение, и мозг. На нашей сетчатке отражается лишь двухмерное пространство, а объемным оно становится благодаря генетической памяти. Наш мозг не копирует мир, а создает его образ. Присмотритесь: какой вы видите, например, чашку? Усеченной полусферой. Сознание достраивает чашку до целой, объемной. Потому что в нашей памяти живет образ чашки.

Академик Б. В. Раушенбах в книге «Общая теория перспективы» подошел к проблеме восприятия и отражения как математик. С помощью графического анализа он показал, что с близкого расстояния мы видим мир в обратной перспективе. В одном из интервью он, в частности, говорил:

«Смотрите внимательней, и вы увидите мир таким, каким впервые его узнали ребенком. Да, в обратной перспективе, правда в очень слабой степени…

Только в детстве мы видим мир «своими» глазами. Потом наш взгляд корректируется: кино, фотография, телевизионное изображение — все они «работают» по законам строгой линейной перспективы. Наш мозг уже привык к этому и не «замечает» искажений… Знаете, я научился смотреть в обратной перспективе…

— Как в детстве?

— Да, как в детстве.

— Зачем?

— Любопытно. Любопытно увидеть мир таким, каким впервые узнал его ребенок«.

Об этом же еще в 1919 г. писал П. А. Флоренский*. Приведу отрывки из его работы «Обратная перспектива».

П. А. Флоренский (1882—1943) — выдающийся русский философ, богослов, математик, инженер, искусствовед. Родился в местечке Евлах (ныне — в Азербайджане), погиб на Соловках. Биография П. А. Флоренского очерчена в предисловии А. Гулыги к «Воспоминаниям» П. Флоренского, опубликованным в «Литературной учебе» (1988, № 2, 6). Жизнь П. А. Флоренского — пример подвижничества. Будучи священником, он совершил знаменитые открытия в науке («Мнимости в геометрии», «Диэлектрики в их техническом применении» — вот только часть научных трудов, опубликованных в 20-е годы), обосновал правомерность «обратной перспективы». Главный богословский, философский труд П. А. Флоренского — «Столп и утверждение истины» (М., 1914). В 1933 г. был репрессирован. В 1956 г. реабилитирован посмертно. Теперь имя и творческое наследие П. А. Флоренского возвращаются в нашу науку и литературу.

«…Рисунки детей, в отношении неперспективности, и именно обратной перспективы, живо напоминают рисунки средневековые, несмотря на старание педагогов внушить детям правила линейной перспективы; и только с утерею непосредственного отношения к миру дети утрачивают обратную перспективу и подчиняются напетой им схеме. Так, независимо друг от друга, поступают все дети (здесь и далее разрядка моя. — Е. М.). И значит, это — не простая случайность, и не произвольная выдумка какого-то византийствующего из них, а метод изобразительности, вытекающий из характера воспринимательного синтеза мира. Так как детское мышление — это не слабое мышление, а особый тип мышления, и притом могущий иметь какие угодно степени совершенства, включительно до гениальности, то следует признать, что и обратная перспектива в изображении мира — вовсе не есть просто неудавшаяся, недопонятая, недоизученная перспектива линейная, а есть именно своеобразный охват мира, с которым должно считаться, как с зрелым и самостоятельным приемом изобразительности, может быть — ненавидеть его, как прием враждебный, но, во всяком случае, о котором приходится говорить с собо-лезнованием или с покровительственным снисхождением».

«…Историческое дело выработки перспективы шло вовсе не о простой систематизации уже присущего человеческой психофизиологии, а о насильственном перевоспитании этой психофизиологии в смысле отвлеченных требований миропонимания, существенно антихудожественного, существенно исключающего из себя искусство, в особенности же изобразительное».

«…Потребовалось более пятисот лет социального воспитания, чтобы приучить глаз и руку к перспективе; но ни глаз, ни рука ребенка, а также и взрослого, без нарочитого обучения не подчиняются этой тренировке и не считаются с правилами перспективного единства».

Мой друг художник рассказывал, как они с сыном вышли на море. До этого сын не видел моря.

— Где море? — спросил он, глядя на море.

И художник увидел море глазами сына — это была ровная, прямая стена. И только подойдя к самому берегу, он увидел водную, морскую плоскость — в тот день море было спокойным. Между прочим, и пилоты сверху видят землю не круглой, а вогнутой чашей.

«Вавилонские и египетские рельефы не обнаруживают признаков перспективы, как не обнаруживают они, впрочем, и того, что в собственном смысле следует называть обратной перспективою; разноцентренность же египетских изображений, как известно, чрезвычайно велика и канонична в египетском искусстве; всем памятна профильность лица и ног при повороте плечей и груди египетских рельефов и росписей. Но во всяком случае в них нет прямой перспективы, между тем поразительная правдивость портретных и жанровых египетских скульптур показывает огромную наблюдательность египетских художников, и если правила перспективы в самом деле так существенно входят в правду мира, как о том твердят их сторонники, то было бы совершенно непонятно, почему не заметил перспективы и как мог не заметить ее изощренный глаз египетского мастера. С другой стороны, известный историк математики Мориц Кантор отмечает, что египтяне обладали уже геометрическими предусловиями перспективных изображений. Знали они, в частности, геометрическую пропорциональность и притом продвинулись в этом отношении так далеко, что умели, где требуется, применять увеличенный или уменьшенный масштаб» (П. А. Флоренский).

Старые мастера не были ни наивными, ни неумелыми.

«Пространство с его извивами древнего египтянина вовсе не интересовало, не интересовало и древних греков, и живописцев Индии и Ирана. Их не беспокоил всегда тревожащий нас вопрос: что подумают?» (Б. В. Раушенбах).

Вот и детей нисколько не заботит, что о них подумают. Они рисуют, чтобы понять и передать осмысленное. Кстати, гораздо реже дети передают эмоции. Это на нас их работы оказывают эмоциональное воздействие — они радуют или смешат, но непременно удивляют нас.

Как-то я разложила перед детьми открытки из набора «История корабля». Мы долго «изучали» строение кораблей, после чего я перетасовала открытки и предложила каждому вытянуть одну, как билет на экзамене.

Разумеется, было предложено вылепить по «экзаменационному» кораблю — к концу занятий мы имели шанс обзавестись солидной флотилией.

Открыточные корабли были плоскими, несмотря на цветной, добротный рисунок.

Каково же было мое удивление, когда все, как один, вылепили только видимую сторону — вместо кораблей у них вышли ажурные рельефы. Корабли не стояли, флотилии не получилось.

— А там-то что? — указала я на другую, пустую сторону.

— Ничего.

— Но корабли-то целые, значит, весла должны быть по обе стороны. (Весла у всех были только с одной стороны.)

— Они нарисованные, и с той стороны ничего нет. Для убедительности дети повернули открытку — там, разумеется, ничего не было.

Так я их и не переубедила. Почему по фотографии (я иногда практикую «перелепливание» с фотографий, это развивает про-странственное воображение) они лепят объемные предметы, а по цветному рисунку — нет? Почему они не могут воссоздать оборотную сторону нарисованного предмета?

Каковы корни детского творчества? Я часто думаю над этим, обнаруживая в детских работах архаику древних наскальных изо-бражений, условность, символику арабской вязи и «ковровых узоров». Творчество детей мифологично и тем сроди древним культурам, а их геометрия напоминает египетскую.

Поиск заглавного смысла, поиск структуры мироустройства, поиск правды (что важнее, то и размером больше), с одной стороны, и стремление к правдоподобию реальной жизни — с другой. Не имея реального культурного опыта, дети заново открывают мир. И своими открытиями подтверждают органичность, естественность созданной че-ловечеством культуры.

Чего не было в детстве, что через детство не прошло — того и нет в культуре. Детство не отравлено массово-усредненным взглядом на мир, и потому явления мас-культуры временны и преходящи. Детство не знает угодливости и фальши, — значит, не может быть долговечной культура, в основе которой эти качества.

«Я верю и исповедую, что в начале было детство, когда каждый из нас был гениален, — сказал Н. В. Кузьмин в одном из последних писем ко мне. — У вас есть своя собственная страна, которую вы обязаны возделывать».

И я следую его завету.

Ваша Елена Макарова