Первое слово «мама» — это не слово, а назывное предложение. В нем в свернутом виде спрятан «текст». Ребенок еще не может сказать: «Мама, иди ко мне, я боюсь» или «Мама, я хочу пить» и т. д., но, называя, он как бы выходит на связь. Осуществляет коммуникацию.
Грамматика начинается для ребенка с имени существительного в именительном падеже. Затем осваивается множественная и уменьшительная форма. Появляется склонение, т. е. нащупываются межпредметные связи, и только потом вводятся предлоги и союзы.
Сравним это с изобразительной деятельностью.
На первых порах осваивается линия, затем она замыкается, образуя окружность неправильной формы, окружности «тиражируются», замыкают сами в себе окружности меньшего диаметра, т. е. идет работа на уменьшение, потом окружности вступают во взаимодействие друг с другом, образуя различные композиции, и в результате превращаются в «головоногов», где руки-ноги можно уподобить грамматическим предлогам и союзам.
Несмотря на уникальность каждого ребенка, все дети, как правило, проходят стадию «каракулей», «кругов» и «головоногов». Устойчивые повторяющиеся элементы можно определить как архетипические.
Архетипы — это первообразы, модели, бессознательно вос-производимые в творчестве. Понятием архетипа мы обязаны К. Г. Юнгу. Это он первый показал универсальность архетипа, берущего начало в «коллективном бессознательном» — первобытной памяти человечества.
Сколь бы ни был уникален творец, его творение заключает в себе ту или иную устойчивую модель (младенчество, материнство, благородная нищета, мудрая старость и т. д.).
Неспроста дети тяготеют к сказкам, к фольклорному началу. Именно в сказочных, народных сюжетах представлены все основные архетипические мотивы. Они «знакомы» детям.
«…Все это уж было
Грамматика — тоже реализация архетипических конструкций, структур, записанных в коллективном бессознательном. И потому они так быстро усваиваются детьми.
Когда дети говорят «дай мне ножницу» или «здесь мало ребенков», они говорят грамотно, в соответствии с правилами склонения: так они их освоили на данном этапе, такие нащупали связи.
Звуковая оболочка слова, равно как и «цветность» изображения, завораживает детей. Поначалу слово бывает отторжено от его семантики, равно как и цвет не соответствует реальной «оцвеченности» предмета.
«Пусть море будет красным, а дом — синим!» Это не вызов правде жизни. Ребенку такое сочетание видится наиболее верным. Если ребенок не дальтоник, то он знает, какого цвета человек. Однако лепит его и черным, и красным, потому что в тот момент его интересует «конструкция» человека.
В книге Е. И. Негневицкой и А. М. Шахнаровича «Язык и дети», откуда я черпала знания о развитии речи ребенка, приведен пример: детям, не знающим, как выглядит кит и кот, предложили сравнить, кто больше. «Кот больше». — «Почему?» — «Потому что „о“ больше „и“. Слышно же: „о“ — круглое, „и“ — узенькое». Затем назвали двух существ — Бима и Бома. Предложили определить, кто больше. «Бом больше Бима».
Дети без труда изображают абстрактные понятия, так как за ними нет закрепленных значений, и свободно находят форму словесной оболочке. Потому же завораживает рифмованная бессмыслица. Ее звучность, ритмичность толкают ребенка в бескрайнее речевое море, и он плывет по нему сам, наполняя звуковые сосуды слов собственным содержанием.
Передача абстрактных понятий в форме — важнейший акт в развитии образного мышления.
Овеществление, материализация слов — исключительно важный процесс, ведущий и к обогащению речи, и к формотворчеству.
Детям ничего не стоит вылепить «сонный помидор» или «отфыркивание». Мне, вроде бы профессионалу, эта задача не по зубам. (Я уже рассказывала, как целый вечер лепила «отфыркивание» и как ничего из этой затеи не вышло, а шестилетний мальчик с ней легко справился.)
Формирование речи и изображения происходит не одновременно. Но параллельные стадии переходной грамматики в речи и изображении указывают нам на возможность их синтеза. Синтез — во взаимодействии слова и формы. Параллельные пересекутся, и их скрещение породит образ. Слово обретет форму.
Ваша Елена Макарова
