Зяма. Это же Гердт!

При том, что все люди разные, естественно, не новость, что существуют какие-то общие трудноуловимые знаки возвышенности духа, по которым мы определяем, скорее даже чувствуем, что человек - поэт.

В конце шестьдесят третьего года после долгих мытарств, которые сегодня и представить невозможно, мы получили квартиру в двадцать восемь метров (но зато, как сказала одна девочка, квадратных!) на третьем этаже хрущевской пятиэтажки в экспериментальном квартале тогда совершенно окраинных Новых Черемушек. Когда мы туда пришли в первый раз, Зяма спросил: "А время здесь московское?". Весь потный, оторвавшись от измерения квадратных сантиметров для втискивания нас, четверых, в пространство квартиры, Зяма пошел на звонок открывать дверь.

"Кто?" - спросила я, поднимаясь от плинтуса. "Встречай, не знаю, по виду слесарь, но уверен, что поэт". Это был незабвенный Гена Шпаликов, поселявшийся в этот же дом и пришедший познакомиться.

Когда в первый раз, кажется, в Доме литераторов, мы увидели Чичибабина, Зяма спросил: "Как зовут этого поэта?" - "Если ты с ним не знаком, откуда ты знаешь, что он поэт?" - "Это же очевидно", - ответил Зяма. Судьба благоволила, мы познакомились, стали дружны и нужны друг другу. Выпив на брудершафт, стали на "ты". Редко видясь, Борис и Зяма были близки духовно и душевно. Боря почувствовал в Зяме не просто "знатока" поэзии, а человека, погруженного в нее и уверенного, как и он сам, в том, что "стихи - это чудо". Эти слова в кавычках потому, что они - цитата из последней, подготовленной им самим книги Бориса Алексеевича "Борис Чичибабин в стихах и прозе" (Харьков, "Фолио", 1995 г.), которой он, к сожалению, не дождался. Зяма успел прочитать ее, радовался ее выходу и огорчался, что Боря ее не увидел. Бульшая часть стихов была ему известна (Зяма "вырывал" у Бори обещания присылать новые стихи, и тот их аккуратно исполнял), а проза его восхитила: "Смотри, как мы одинаково воспринимаем мир и людей, хоть и узнали друг друга не в молодости!"

Борис Алексеевич прошел все "полагающиеся" порядочному советскому человеку тяготы: армия, лагерь по привычной формулировке за "антисоветскую агитацию" (в неизданных стихах), издание стихов, но в изувеченном виде, прием в Союз писателей, исключение из него... На много лет был выкинут из литературной жизни, работал в трамвайно-троллейбусном парке... И, правда ведь, "поэт в России больше, чем поэт" по всем направлениям - и пророк, и рабочий склада...

Борю, высокого, худого, сохранившего и в немолодые годы открытый, ясный взгляд, можно сравнить с Дон Кихотом, но только в одном - чистоте, чистоте помыслов и отношений. В нем, как в академике Лихачеве, не было никаких "странностей", закидонов, чудаковатости. Он был, если так можно сказать, наредкость небесно-земным человеком, мужчиной без тени фальши и ханжества. Курил, выпивал, даже написал "Оду русской водке", которая со всей приземленностью предмета тем не менее ода, и кончается словами: "Мы все когда-нибудь подохнем, / быть может, трезвость и мудра, - / а Бог наш - Пушкин пил с утра / и пить советовал потомкам".

Самой тяжкой порой жизни Бориса был даже не лагерь, а то время, когда не печатали, когда его читателями были лишь четверо-пятеро самых дорогих, близких друзей, да и то не все были в Харькове, где он жил. Он думал о самоубийстве, боялся сойти с ума. В то время было на- писано необыкновенной силы трагическое стихотворение "Сними с меня усталость, матерь Смерть". Но Судьба, как Божий дар, послала ему Лилю. О ней сам Борис написал: "Меня спасла Лиля. Не могу произнести "моя жена", не люблю почему-то слова "жена", - любимая, друг, первый читатель моих стихов, единственный судья и подсказчик. С тех пор мы не расстаемся". Думаю, что чувствую правильно, сужу по себе, что и с уходом Бори из жизни они не расстались.

Чичибабин - Поэт. Сам себя так назвать в жизни он не мог никогда, "даже в мечтах", потому что, продолжая его слова: "сказать так - это посягнуть на тайну, назвать словом то, для чего нет в языке слов... Поэт - это же не занятие, не профессия, это не то, что ты выбрал, а то, что тебя избрало, это призвание, это судьба, это тайна. И зачем поэт, зачем стихи, если они не о Главном, если после них в мире не прибавится хоть на капельку доброты и любви, а жизнь не станет хоть чуть-чуть одухотвореннее и гармоничнее?"

Борис был не "верующим", а верил. Верил в Главное в жизни каждого человека - знание, что Бог есть, чувство Его присутствия в мире и душе, отношение к Нему. Он верил в то, что Бог начинается не "над", а "в", "внутри...", в глубину Божьего замысла всего живого на земле, в Вечность, которая "в отличие от проходящего времени не проходит, а есть всегда и сейчас".

Я привела много цитат из книги Бориса Алексеевича, а хотелось бы еще больше, потому что я никогда не встречала такой пронзительной ясности в изложении самых сложных и важных, в общем-то философских вопросов, которыми задается любой мыслящий, даже и необразованный человек, - как у Самойлова в "Цыгановых": "Зачем живем, зачем коней купаем?.."

Он прожил жизнь с благодарностью, внутренней свободой и необыкновенным, скромным достоинством. Свою последнюю книгу, на которую я все время хочу обратить внимание читателей, он предварил такими словами: "Спасибо всем, кто любит мои стихи. Я до сих пор не могу поверить, что они пришли к людям, что их печатают, читают, слушают, что их - вот чудо - кто-то любит. Недаром же я всегда знал, что я самый счастливый человек на свете".

Т. Правдина

По голосу узнанный в Лире,
Из всех человеческих черт
Собрал в себе лучшие в мире
Зиновий Ефимович Гердт.

И это ни капли не странно,
Поскольку, не в масть временам,
Он каждой улыбкой с экрана
Добро проповедует нам.

Когда ж он выходит, хромая,
На сцену, как на эуафот,
Вся паства, от чуда хмельная,
Его вдохновеньем живёт.

И это ни капли не странно,
А славы чем вязче венок,
Тем жёстче дороженька сталанна,
Тем больше ходок одинок.

Я в муке сочувствия внемлю,
Как плачет его правота,
Кем смолоду в русскую землю
Еврейская кровь пролита.

И это ни капли не странно,
Что он - той войны инвалид,
И Гердта старинная рана
От скверного ветра болит.

Но, зло превращая в потеху,
А свет раздувая в костёр,
Он - выжданный брат мой по цеху
И вот уж никак не актёр.

И это ни капли не странно,
Что, логику чудом круша,
Без спросу у крови и клана
К душе прикипает душа.

Хоть на поэтической бирже
Моя популярность тиха,
За что-то меня полюбил же
Заветный читатель стиха.

В присутствии Тани и Лили,
В предверьи бастующих шахт,
Мы с ним нашу дружбу обмыли
И выпили на брудершафт.

Не создан для тёплых зимовий
Воробышек - интеллигент,
А дома ничто нам не внове,
Зиновий Ефимович Гердт.

Борис Чичибабин

Продолжение следует...