12 апреля 1981 года — 5 декабря 1981 года

Раньше я сам с собой спорил и никогда не проигрывал. Не было случая, чтобы я, идя от Маяковской до проспекта Маркса по правой стороне улицы Горького, не встречал хотя бы одного знакомого. Сейчас это случается очень часто. Редко встречаю…

Феллини однажды сказал, что у него есть фильмы-пилоты. Что это? Он работает над каким-то сценарием. И в процессе работы придумывает другой. И в конце концов тот другой и есть его главный сценарий.

Хорошо сказала Могила на мои рассуждения о бессюжетной драматургии: «Они тебя и не поймут. Немногие могут позволить себе бессюжетную жизнь. Ведь все время надо участвовать в сюжетах: достал мясо, купил дубленку. И только немногие могут жить бессюжетно».

В связи с ужесточением принятия спектаклей к съезду: «И особенно бесперспективно лизать».

 

16.V.81

Витя Лебедев[1] рассказывал на дне рождения у Марка, как на съемках картины о Ленине спорили актеры за ставки. Лавров[2] играл Ленина, а Козаков[3]  — Дзержинского. Им полагались вождевые. Но Лавров — народный артист, а Козаков нет. Но Козаков спорил: «Но я же Дзержинский». А Лавров: «А я — Ленин».

Приезжал Миша Катюшенко[4], пошли вместе с Юрой в «Ритм». Там нам Мишка говорил: «Ребята, срочно пишите пьесу о Корбут[5]. Через год вы миллионеры. Корбут осталось жить совсем немного. Она обречена. Умрет — а у вас уже пьеса. Ее знает весь мир. Срочно пишите, не будьте идиотами!»

Марик, посмотрев по телевизору в День театра кусочек из японской постановки Эфросом «Вишневого сада», сказал: «С таким же успехом он мог поставить спектакль в Улан-Удэ. Те же лица и тот же уровень актеров».

Инин рассказывал, что в корейской кинематографии первая фигура — сценарист. Охраняется каждое его слово. Потому что сценарий  — это идеологический утвержденный документ, в котором ничего нельзя менять. Сценарист — автор директив.

 

18.IV

Люся Штейн вспоминала слова Крымовой: «В наше время надо быть инертным и безынициативным».

Она же рассказывала: «В Кремле шло обсуждение генерального плана Москвы, стоял огромный макет. Каганович[6] взял с макета одну белую фигурку и сказал: “А если без этого?” Это был Большой театр».

Она же про Каплера[7]. Его привезли на Лубянку и сказали: «Мы хотим перед вами извиниться. Дело в том, что вы отсидели ни за что. Берия арестован, он оказался врагом народа». Каплер сидел молча, ничем не показывая своего отношения к этому сообщению. Он был уверен, что все это провокация. Его отпустили. Он вышел на площадь, завернул в скверик, сел на лавочку. Неизвестно, сколько он там просидел. Единственное, что он помнит, что когда очнулся, удивился, почему у него мокрый живот.

 

Эта же ситуация в случае с Кугультиновым[8]. Вернее, обратная. Он уже знал, что Берия арестован. Когда его пригласили к начальству, он сорвал портрет со стены и стал топтать.

Первомайская демонстрация в Дубултах. Портрет Ленина, укрепленный на крыше «Скорой помощи».

На обсуждении моей пьесы «Оркестр» Арбузов сказал, что если Скрипка не интересуется, кто у него родился — мальчик или девочка, — он не может хорошо играть, не может быть музыкантом. А сам… абсолютно равнодушен к близким. Оля рассказывала, когда умирала его первая жена, он, гуляя и насвистывая, говорил Оле: «У Галки глаза кровью наливаются…Фью-фью…» И не поехал ее хоронить из Дубулт.

Вспомнил свои слова: «Мне нравится, что мне никто не нравится».

Арбузовский атом лакировки: «Бывает, что жизненный случай произошел с неживописными людьми». Он делает их живописными, беря сам случай.

 

17.V.81

«Он почувствовал, что никакие праздники, никакое веселье на этой земле никогда до конца не избавят его сердце от тоски и печали, что даже в кипящем водовороте жизни он так и останется чужаком, одиноким зрителем; он почувствовал, что лишь душа его, одна среди множества других, устроена так, что он обречен испытывать радость при виде земной красоты и глотать одновременно горечь чужбины. И от этого ему стало необычайно грустно, он задумался о своей судьбе, и мысли его вскоре достигли своей цели: он понял, что истинное счастье и полное удовлетворение станут доступны ему лишь тогда, когда он сумеет отразить мир в своих стихах с таким невиданным мастерством, что в этих отражениях он обретет мир иной  — просветленный и не подвластный времени».

Герман Гессе. «Поэт»[9].

 

24.V.81

Прекрасное название для пьесы: «Одностороннее движение» (Нинины слова о том, что я занимаюсь только своими делами, не гуляю, не занимаюсь спортом, не живу полнокровной жизнью — это одностороннее движение.)

Еще название для пьесы «Не совсем так».

И еще:

«Непереводимая игра слов».

 

25.V.81

«Кругом хорошо отстроенные руины».

 

27.V.81

Моя студийка рассказывала, что ее муж, художник, сдавал в салон свою работу. Приемщик сказал, что работа не годится. «То, что вы сделали, не будет понятно советскому народу». Художник завернул свою работу и ушел. На улице его догнал приемщик и сказал, что эту работу он хочет купить сам. «Я продаю только советскому народу», — гордо ответил художник.

 

Вчера был у Лёни, там познакомился с отцом и сыном Кагарлицкими[10]. Они, шутя и посмеиваясь, как о каком-то забавном недоразумении, рассказали свою историю. Про журнал «Левый поворот», с которым Боря влип. Про визиты в «Контору Глубокого Бурения», про исключение Бори из партии, в которую он вступил в 20 лет… «Все было смешнее… А там смешно было…» Вот типичные для их рассказа фразочки. Когда они ушли, Лёня сказал: «Знаешь, почему они так легко об этом рассказывали? Потому что это страшно». А мы как раз говорили о неадекватности поведения и слов персонажа его внутреннему состоянию. Анатолий Васильевич Эфрос в своем методе тоже утверждает эту неадекватность. Его актеры говорят с преувеличенной нервностью, вздрючивают текст, экзальтируют ситуацию. Это очень нравилось нам лет 10–15 назад, когда нервы наши были ближе к поверхности и прорывались в спорах, в крайних поступках наших или окружающих. Но время изменилось, иллюзии иссякли, споры затихли, противоположности перестали бороться, а замкнулись каждый на своей идее. Нервы ушли в глубину. И стиль спокойный, подшучивающий по поводу самых страшных вещей, стиль СРЕДНЕНЕДЕЛЬНОГО реализма сейчас нам ближе.

 

Я предложил для «Ретро», чтобы бывшая балерина была поразнообразнее в поведении. «Пусть она вдруг сядет устало и некрасиво, расставив широко ноги и опустив голову между коленями, как сидят в перерыве между репетициями балетные». — «О! Это я сделаю. И покажу тебе».

 

22.VI.81

Эффект Фишера[11]. Доказать свое место в этом обществе, потом все сбросить и выйти из игры. «Дальше без меня». «Удерживать корону не буду». «Принимать участие в ваших скачках не хочу». «Я удовлетворил свое любопытство по отношению к самому себе  — и хватит». «Один раз сыграл по вашим правилам  — выиграл  — и больше не желаю. Неинтересно». И т. д.

По другим причинам выскользнул Параджанов. Сейчас живет в Тбилиси в свое удовольствие, фарцует, встречается с друзьями.

Смелость, мужество быть говном. Неизвестно, что требует большего мужества  — победить в этих условиях игры или освободиться от этих условий, выйти из игры — быть говном. Не проявляться. Невелика заслуга выйти из игры после проигрыша, а вот после выигрыша — тут сила нужна. Эффект (феномен) Фишера.

На премьере «Кафки»[12] Розовского я встретил Юрского. «Только вчера опять говорил с руководством о вашей пьесе: «Хочу поставить “Серсо”[13] Славкина». Они: «Сергей Юрьевич, сколько раз мы вам говорили — дайте нам советскую пьесу». — «А Славкин, а Злотников, а Володин?..» — Короче: «Мы от вас ждем советскую пьесу».

Швыдкой[14] в журнале «Театр» назвал Розовского дилетантом, любителем, не умеющим работать с актерами. Марик был взбешен и сказал, что при встрече набьет ему морду. И вот после Кафки Миша подошел к Марку, поздравил — прекрасная работа,  — и мило побеседовали. Вот внешнее выражение современного конфликта.

Почему-то у нашего дружественный визит, поездка; у них — вояж; у наших — армия, у них — военщина. И т. д. У нас «власть», у них «режим». У нас «совещание» — у них «сговор». У нас — «договор»; у них «пакт». «Предупреждать» — «трубить». «Содружество» — «сговор».

Один продюсер имел дело с Госконцертом, и те его регулярно накалывали  — обещают один коллектив, посылают другой и т. д. Возмущаясь, американец говорил: «Я не могу так рисковать — я же миллионер, а не мультимиллионер».

Придумал рассказ. Вернее, персонаж. Носит майку с Пугачевой или с каким-нибудь американским певцом, но не любит его. Однако хочется носить майку с надписями. М. б., носит с «Голосуйте за коммунистов». Как во время подготовки к Олимпиаде по Москве шел парень в ветровке, на спине которой на английском языке было написано «Бойкот московской Олимпиаде». Но никто этот призыв не переводил на русский.

Воспоминание навстречу съезду писателей. Встретил А. Иванов Ардова в ЦДЛ и спросил: «А почему вы не на пленуме?» — «Я на этот пленум облокотился членом», — ответил Ардов.

Филозов о своем сыне: «В 7 лет он читал “Мастера и Маграриту”, Светония, а сейчас ему 14–15, и я его часто застаю — читает Винни-Пуха».

Когда, окончив МИИТ, я приехал на электричке на станцию Бескудниково и заглянул в растворный узел около строящейся товарной конторы,  — рабочий обернулся от бетономешалки в мою сторону и спросил меня: «Мальчик, тебе чего?» А я приехал с назначением на должность строймастера, т. е. начальника строительства этой товарной конторы. Она сейчас красуется на станции Бескудниково. И растворный узел цел. Вернее сарай, в котором он находился. Лет через двадцать, представим, я поеду в Бескудниково и зайду в этот сарай. Ко мне повернется рабочий и спросит: «Батя, тебе чего?» Между фразами «Мальчик, тебе чего?» и «Батя, тебе чего?»  уместилась жизнь.

Сегодня смотрел венгерский фильм «Мефисто»[15]. Там фашистский бонза говорил актеру, выдвинутому им в руководители театра: «Не бойтесь истории». То есть не бойтесь идти в ногу с властью.

«Последние годы он занимался тем, что переводил свои любимые произведения на мертвые языки» [Чтобы больше никто не мог их прочесть].

На похоронах Полевого. Шутки новых авторов «Юности». Я нес на красной подушечке орден Ленина. Когда зарыли могилу, я бродил по аллее Новодевичьего. Вдруг ко мне обратился Голубев[16]: «Смотри не урони туда». Я не понял, а он показал на канализационную решетку у меня под ногами и хихикнул: «Он прикреплен к подушечке».

«У Века джаза была бурная юность, но это упоение кончилось с юностью и сменилось продуманным разгулом».

«…и казалось, что пройдет всего год-другой, и старики уйдут наконец с дороги, предоставив вершить судьбы мира тем, кто видел вещи как они есть, — и нам, кто тогда был молод, все это видится в розовом, романтическом свете, потому что никогда нам уже не вернуть былую остроту восприятия жизни, которая нас окружает.

Ф. Скотт Фицджеральд. «Отзвуки Века джаза»[17].

Липскеров[18] написал рассказ о лете позапрошлого года в Пицунде, когда я находился в состоянии мандража. Не клеилось «Серсо» и вообще после успеха «Взрослой дочери» была какая-то внутренняя паника. Бессонница. Я просыпался часа в три-четыре и уже до утра не мог заснуть. Липскеров в рассказе написал: «И еще с нами отдыхал один очень хороший драматург, который написал много хороших пьес. И вот одна из них пошла в театре и имела шумный успех. И от этого драматург потерял уверенность в себе и в своих пьесах».

 

8 августа

На грани сна и пробуждения сконструировал такую пародию на газетную публикацию — интервью.

«Драматург живет в маленькой двухкомнатной квартире на проспекте Мира, где занимает две крошечные комнаты, с окнами, выходящими на проспект Мира. Когда я пришел, драматург перепечатывал свои произведения, стуча на машинке при моем появлении. «Здравствуйте»,  — сказал я. «Здравствуйте»,  — ответил драматург и в ответ на мое приветствие поздоровался». Таким образом, очерк может разбухнуть до невероятных размеров.

 

15.IX.81

«Ей все труднее и труднее было держать детали своего лица в том порядке и в том прекрасном соотношении, в котором они были расположены тогда, когда она была юной».

«Косметическая литература».

В 1963 г. во время выставки «25 лет МОСХ» большой критике подверглась картина «Обнаженная» Фалька[19]. Зрители, которые приходили в Манеж, сразу бросались искать эту картину. Спрашивали: «Где тут “Обнаженная Валька”?»

 

16.IX.81

«Приносить с собой и разъедать продукты питания в нашей столовой запрещается».

 

6.X.81

Что может редактура. Как сделать песню Высоцкого «Где твои семнадцать лет» проходимой? Очень просто. В чем криминал? В строчке: «…Где твой черный пистолет?» Заменяем: «Где твой ландышей букет?» Все  — песню может петь Лев Лещенко, Эдуард Хиль, София Ротару. Лирическая песня о Москве. А если еще заменить «Где твои семнадцать бед?»… Положим: «Где твой комсомольский билет»,  — то и на правительственном концерте Кобзон может затянуть.

Я дергался в кабинет к Пьянову[20] — заперт. Потом зашел в кабинет к Дементьеву, смотрю, Леша сидит там и звонит по телефону. Я: «Леша, ты у себя будешь?» А он: «А я у себя». Я пропустил момент, когда Дементьев занял кабинет Полевого, а Пьянов — Дементьева.

Берия доложил Сталину на Рокоссовского[21]. «Гуляка, развратник, живет с медсестрами, ни одной юбки не пропускает, недавно фельдшерицу трахнул… Что будем с Рокоссовским делать, Иосиф Виссарионович?» — «Завидовать», — ответил Сталин.

Пара шуток Аркана:

«На главной площади г. Владивостока состоялось возложение ответственности на борцов за Советскую власть на Дальнем Востоке».

«Надо поставить точку. Заказать еще одну бутылку».

 

17.X.81

Неделю тому назад сын Джигарханяна[22] с товарищами вошли на территорию Бельгийского посольства и попросили политического убежища. Через некоторое время они покинули посольство в сопровождении отцов, которые назвали их поступок «дерзким»!

 

18.X.81

 

Во Владивостоке, наблюдая 150 советских писателей, я открыл причину деградации образа писателя. В литературном мире нарушены законы экологии. Большие звери, «хищники» (в переносном смысле) исчезли. Их извели, как волков. А мелкое зверье, шелишперы, получили возможность разгуливать и выдавать себя за крупную рыбу. А «щуки» — кто умер (Трифонов), кто уехал (Аксенов). Нарушены законы нормальной литературной среды.
Связь руководства с низами. Вниз  — административно-партийный шантаж. Обратно — ложь. «План не выполнишь — положишь партийный билет» — обратно приписываю и вру о выполнении плана. Тупиковая ситуация.

 

30.IX. 81

После поездки в Сучан Пьянов рассказывал, что их группа посетила огромную птицефабрику. Там куриный помет убирается автоматически и скопилась куча в 25 000 тонн говна. Япония просит им продать говно, но нам неудобно. Что же русские, говном торгуют?..

Почему драматургия самый современный жанр? Потому что специфика этого рода литературы именно в том, что большинство происходящего — в подтексте, между реплик, в паузах. На поверхности малозначительный текст, мусор, по которому трудно понять, что происходит. А именно это и совпадает со стилем нашей жизни, стилем нашего общения. Драматургия — вообще искусство (значащих) пауз. Паузы значительнее текста. Это сейчас гораздо интереснее и, кстати, проходимее. Искусство драматургии, может быть, состоит в организации пустот, в которые устремляется зрительская фантазия.

На обратном пути из Владивостока сидели в самолете с Мишей Фадеевым. Я листал книгу Волкова-Ланнита о Маяковском[23]. На одной фотографии вместе с Маяковским был сфотографирован молодой Фадеев. Мы с Мишей заговорили о самоубийстве. Миша: «Они оба покончили, потому что в один прекрасный момент поняли, что пишут ерунду». Он же: «Я все время забываю мать спросить, трахнул ли ее Маяковский. Она скажет».

На проводах Савелия Крамарова Мишка (Левитин) говорил: «Ни на что не надейся, Сава. Помни, ты здесь лишний, а там чужой». «Кто был никем  — никем и будет». Все немножко подтрунивали над нашей встроенностью. «Не считайте, что он такой храбрый, что уезжает, а мы такие трусливые, что остаемся».

«Там деньги дают власть, здесь власть дает деньги».

На встрече с активом Спасска Мишу объявили так: «Слово предоставляется редактору издательства “Советский писатель” и, сами понимаете, сыну Александра Александровича Фадеева» (жалостливо).

После дня рождения Рижского он пошел меня провожать и вдруг завел разговор о смысле жизни. Я поймал такси и, прежде чем захлопнуть дверцу, сказал ему: «Ладно. Пока. А насчет смысла жизни я подумаю — тебе позвоню».

Штрихи детских воспоминаний. Низкие вылезающие на улицу крыльца. И глухие высокие заборы, по которым я тоскую до сих пор. На них приятно было пѝсать. Попадая в щель. Темные мокрые подтеки по серым нагретым доскам.

В универмаге я купил дырокол Каневского производства. Над головой продавщицы: «Вас обслуживает Метла».

В Чернигове клуб: «Кому за двадцать».

«Вон из вашего кабинета!»

Придумал fin для «Игры в джин»[24]. Он уходит как бы в небытие (или по-настоящему умирает). Фонси заглядывает ему в карты: «Веллер, у тебя джин!»

Шток[25] как-то сказал о Шатрове: «Он похож на вора, который, спасаясь от погони, заскочил в храм. Но рано или поздно оттуда надо будет выйти».

Сталин вызвал к себе Довженко[26] ночью. Открыл окно и, глядя на ночную Москву, сказал: «Вот все, что по эту сторону, наше, и дальше — все наше, и еще дальше все тоже наше… Я могу вам в любой стране построить дом. Я могу посредине Нью-Йорка построить дом, и вы в нем будете спокойно жить… Только измените конец в «Мичурине»[27].

Когда Берия был руководителем Грузии, мать Сталина пришла к нему. «Лаврентий, найди Иосифу работу здесь. Что он там делает в Москве…»

 

5.XII.81

Грибанов[28]: «Где пьесы о труде? Я понимаю, мы живем в мире, поэтому привлекает морально-этическая тема. Но ее должен быть маленький процент». И т. д. Слова те же. Единственная надежда — говорить они всегда будут одно и то же, но в отдельных случаях могут принимать либеральные решения.

В «Советской России», может быть, напечатают «Оркестр» (1965 г.). Во всяком случае, пригласили прочитать сверку.

И вот я иду первый раз читать свою пьесу, набранную типографским способом. Иду и осознаю торжественность момента (1981 г.). Подхожу к дверям  — там наклеена надпись: «Вход закрыт». Ремонт. Был момент отчаяния.