21/XI–69
Всю жизнь я опаздываю. Только выберу дверь, подбегу к ней, товарищи туда проходят, а перед моим носом она захлопывается. Я бегу к другой двери, — еще успею проскочить! — хлоп! — чуть нос не прищемили. Так до сих пор ношусь по уже пустому вестибюлю. Никуда не прошел до сих пор…
Рассказывают, что в годы голода и войны женщины выживали только благодаря минету у солдат, которых кормили хорошо. Женщины питались белком.
29/XI–69
На свадьбе Розовского целую ночь гуляли в клубе. Стояли столы с выпивкой и закуской, между столами шли танцы. Под утро в клуб на огонек забрел провинциал. Выпил, закусил, потанцевал и хмельной искал кассу, — где за все это расплатиться? Ему говорили, что в Москве ночью все закрыто, а вот он нашел неплохое кафе…
Говорят, что Пономаренко, когда стал министром культуры, созвал совещание сатириков. Стоял вопрос об улучшении театрального репертуара комедиями. Первым вышел выступать Михалков. Он начал так: «Самое смешное, что первый оратор и уже заикается…» На что Пономаренко сказал: «Кроме оратора, это никому не смешно». Михалков сел.
Милиционер тащил в милицию пьяного, который поносил все и вся. «Отпусти, — говорили ему прохожие, — ведь он пьяный». Милиционер отмахивался от защитников: «Пьяный, пьяный, а все правильно говорит».
На очередном разносе в одной из редакций T.V. говорил: «Беда T.V. в том, что оно запоминается. Поэтому следите…»
Глупо подмигивает одинокая старость графомана.
Женя Сидоров после спектакля «Удивительный год»[1] слышал разговор администратора детского театра с нач. отд. милиции: «Опять двадцать пьяных детей вывели. Бутылками в уборной кидались…»
«У генерала в отставке лампасы — на кальсонах».
«Она у меня специалистка по толстым книгам. Прочитывает их, не отрываясь, от строчки до строчки. А если книга лежит на столе, застеленном газетой, то, перевернув обложку книги, она еще и газету прочитывает».
5/I–70
Возвращаемся из Будапешта. Сидим, мужики, в купе и травим баланду.
— Ну, ребята, — затевает кто-то, — давайте померяемся бабами. Кто имел самую знаменитую бабу.
Стали вспоминать. У кого-то была женщина-полковник, у кого-то — министр. Один жил с секретарем райкома.
— Это все ерунда, — вклинился в травлю Белянкин[2]. — Я жил с женой Ли Харви Освальда[3]. До их брака, конечно. Она была подругой моей жены. Ну и как бывает…
А потом я ее случайно в Минске встретил. Говорит, вышла замуж за американца. Повела к себе в гости. До сих пор в Минске на одной двери есть табличка «Ли Освальд». В квартире сидит муж, газетку читает. Познакомились — «Алик». Мы с женой про знакомых болтали, а Алик сидел, тихонько газетку читал. Я потом, когда всю эпопею про убийство Кеннеди читал, думал: «Нет, Алик убить не мог». И сейчас кому хочешь повторю — нет, не убивал Алик. Не тот он человек!
Ушац разглагольствовал о том, что каждый человек должен лепить образ. «Вот Михалков, думаешь, своим голосом говорит?.. У нас в ТЭПе был парень, с английским акцентом говорил. Всех в тупик ставил. Не знали, как с ним разговаривать. А он сам потом свой голос забыл. Нужно придумать нечто, чем обескураживать собеседника. Например, до начала разговора спрашивать: «Ты в носках?» Унижать, понимаешь. Сразу ты верх берешь, потом легче разговаривать. Особенно, если интеллигентный собеседник. Вот ты (Марику) известный режиссер, а образ не слепил. Что в тебе?.. Ну, зуба у тебя нет — это хорошо. Очки носишь — здорово придумал, закрепить! Что-то еще надо. Чтоб говорили: Розовский, а это тот, который с петухом по Москве ходит, или — это этот, у которого из одного кармана всегда рыба торчит…
6/I–1970
Банщик: «Предлагаю тост за здоровье В. Только я знаю, какой он человек. Я ему во время войны спину тер».
Папа Миши Ушаца сразу после войны заготовил табличку медную на дверь — «Л.М. Ушац». Потом жил лет двадцать в коммуналке. И вот, наконец, переехал в свой кооператив и прикрепил табличку на двери.
— Тетя Лиля? Алена только что ушла вместе с Виктором. Не верите? Вот тут Виктор, он может подтвердить.
19/I–70
Миша Ушац: «Мы работаем не для денег, но шестьсот и ни копейки меньше». Я еще ему придумал фразу: «Отказываюсь от гонорара в пользу себя».
22/I–70
Кирсанов[4] мечтает о своем творческом вечере: «Вечер будет театрализованным. Представьте — на сцене 20 зеркал! Шесть у меня уже есть. Я им дам. Я — в трико. Фигура еще позволяет. Я — фокусник. Уличный фокусник. Читаю стихи об этом. В фойе продаю книги с автографами. Все в трико. Фигура еще позволяет. В жизни надо чудачить. Выкидывать что-то».
Спрашиваю Аркана: «Ну как, Женя скоро из больницы выйдет, поправится скоро?» Он отвечает: «Думаю, скоро. Судя по тому, что она сегодня мне звонила и говорила всякие гадости, она уже почти в нормальном здоровье».
6/II–70
Камов рассказывал байку Михалкова, которую он любит повторять. «Иду по берегу реки, смотрю — рыбак рыбу удит. Я думаю, сейчас спрошу его: “Рыбак, а рыбак, поймал или не поймал?” — и если он ответит “поймал”, скажу: “Везет мудакам”, а если ответит “не поймал”, скажу: “Ну и мудак”. Подхожу ближе, спрашиваю: “Рыбак, а рыбак, поймал или не поймал?” А он отвечает мне: “Иди на х*й! Мудак!”»
7/II–70
Клепиков: «Читай, старик, Чехова. Сделай его на время своим одним автором, которого ты читаешь. Мы так и останемся тряпками перед ним, но мы можем намокнуть, намокнуть Чеховым».
Арбузов
[5]: «Если меня будут продолжать бить (драматург, у которого идут все пьесы, которые он написал), я уйду из театра. Мне недавно приснился сон, что я ушел из театра…»
Я набираюсь смелости и спрашиваю: «Алексей Николаевич, а куда вы уйдете? В прозу?» «Нет, в кино», — отвечает он мне и заваливается в неудобную чудаковатую позу на тахту. Лепит образ.
В 61–62 году был я на обсуждении пьесы Розова «АБВГД» в ВТО. Там я впервые выступил. «Вы говорите, что современный молодой человек не может сказать, как говорит герой пьесы, — “Мне хочется кинуть атомную бомбу”. А я его понимаю. Я живу в одной комнате с родителями. Сплю на диване, а впритык к дивану стоит шкаф. И вот утром я сплю, а отец, собираясь на работу, лезет в шкаф. Он открывает дверцу, она давит на диван, и он чуточку двигается, и я вместе с ним. И я ничего не могу поделать, чтобы я не двигался вместе с диваном. Вот тогда мне хочется бросить атомную бомбу. Когда начальник заставляет меня срезать наряд рабочим, а им говорит, что это я сам такой злой, мне хочется бросить атомную бомбу». Так я говорил и ощущал сладость первого ораторского успеха.
11/II–70
Завлит театра Пушкина Голикова Н. Ю.[6] сказала мне, повторив слова из «Девяти дней»[7]: «Нужно быть очень благополучным человеком, чтобы так мрачно смотреть на мир». Совершенно верно. Самые отчаянные вопли о несовершенстве мира раздавались из глоток весьма благополучных людей. Что, Толстой бедствовал? Чехов, когда он писал свои пьесы, побирался? Что, Феллини[8] нечем платить за квартиру, а Антониони[9] голодает? Более того, именно благополучие дает возможность взглянуть на мир спокойно и со стороны, что, как ни странно, дает возможность увидеть гораздо больше страданий, чем находясь внутри страдания самого. «Я оглянулся окрест меня — душа моя страданиями человеческими уязвлена стала».
Сын, подрастая, надевал вещи отца. Сначала они были ему велики, болтались мешком, но постепенно он заполнял пустоты своим растущим телом. Потом он стал больше отца, и отцовы пиджаки и брюки полопались на нем. Но вот отец постарел, стал усыхать, и ему подходили все старые поношенные вещи сына. Поначалу он с трудом натягивал их, годы еще больше сгибали и сушили его, и яркие пиджаки сына уже болтались на нем.
Факторович[10]: «Был на премьере пьесы в Волгограде. Осатанел от провинциальных актеров. Эта беспардонная привычка успеть рассказать свою жизнь в лифте!..»
15/II–70
Были с начальством у Кукрыниксов[11]. В разговорах я служил мальчиком для битья. В компании шестидесятилетних я был представителем молодежи.
Полевой: Я иногда думаю, кто талантливей, старший Катаев или погибший младший — Петров.
Крылов: Что-то в последнее время Катаев стал странным, оригинальничает…
Полевой (указывая на меня): А им он нравится. Пользуется большой популярностью. Но они (опять жест в мою сторону) просто не знают истории литературы. Кафки, Джойсы… Я кое-что знаю… Вообще, когда мужчина рядится в женскую юбку и виляет бедрами, получается не то.
Парадокс. Баба, которая за взятки устраивает кооперативы, вдруг говорит мне по телефону: «Я хочу напечатать в вашем журнале о моем родственнике, которого зарубили казаки. Кристальной честности был человек. У него были склады продовольствия и обмундирования, и он ни гвоздочка оттуда не вынес. Нашей молодежи полезно будет узнать о таких людях, а то уж очень распустились… Я бы даже стихи сочинила…»
Это так же бесполезно, как, падая с крыши, хвататься за сосульки.
«Нужны не имена, а правила» (Чехов).
1/III–70
Давно я ходил в «Московский комсомолец» в литобъединение, и так один редактор, выступавший перед нами, сказал: «Напишете что-нибудь — сразу приносите. Если не будет никого, оставьте на моем столе. Но чтобы другие редакторы не стащили ваше произведение, положите его в конверт и на конверте напишите «Басня». Басню никто не возьмет».
Саня Карпов[12] десять лет работал инженером и по вечерам играл в «Нашем доме». Десять лет он вместе с другими актерами ждал профессионализации всего коллектива или, на худой конец, приглашения в кино или театр отдельного актера. И вот студию закрывают. Ребята вместе с Марком уходят на эстраду ставить «Зеленый кузнечик» Михалкова. Саня увольняется с работы. Последний день инженерства. Перед самым концом рабочего дня Карпова зовут к телефону. Директор театра Райкина от имени Аркадия Исааковича приглашает его актером в театр. Саня отказывается.
«Отдельные мелкости жизни».
Марик Розовский: «Я проанализировал, чем занимаются молодые прогрессивные режиссеры в данный момент. Марк Захаров поставил «Разгром», произведение первого секретаря Союза писателей СССР, бывшего. Петя Фоменко — ставит в Малом театре «Капитальный ремонт» Соболева, Первого секретаря Союза писателей РСФСР. Я — ставлю на эстраде пьесу первого секретаря Московского отделения Союза писателей Сергея Михалкова «Зеленый кузнечик». Кто остался? А, Эфрос. Поставил «Платон Кречет», пьесу Председателя Президиума Верховного Совета УССР Корнейчука. Все при деле!»
10/III–70
Пьяный Высоковский[13] на халтуре шел в зрительный зал.
Капельдинерша: Я вас не могу пустить в зал в таком виде.
Зяма: А я на сцену.
Капельдинерша: На сцену — пожалуйста…
Где-то в Подмосковье видели плакат: «Советской молодежи — 50 лет».
17/III–70
Книги, которые я купил, я не читаю. Они стоят в моей комнате на полках. Я уверен, что книги излучают некие флюиды, лучи своих мыслей и историй. Эти флюиды проникают в меня, поэтому, если книга стоит на моей полке, я уже немножечко знаю, что в ней.
Когда Горин женился, примерно через месяц я его спросил: «Ну, как жена?» «Очень удобно!» — ответил Горин.
«В нашем городе никому не бывает восемнадцать лет».
19/III–70
Две истории рассказал о Светлове[14] Виталий Коржиков[15]. Однажды в «Юности» обсуждались стихи, и по поводу одного Михаил Аркадьевич сказал: «На нем поставил крест». Кто-то бросил: «Что-то вы на всем ставите крест…» Светлов ответил: «Вот я умру и уверен, что на мне креста не поставят, потому что я — еврей».
Вторая история. Светлов, беседуя с молодыми поэтами, говорил: «Стихотворение — это тигр. Но тигр в клетке. А вот у тебя в стихах (он обращался к одному) сплошная клетка, а в ней пусто, нет тигра. Но ты (другому) не лучше. У тебя тигр рычит и скалится. А где клетка? Он же меня может слопать!»
«Не хотел бы я быть на своем месте».
23/III–70
- Вы какие стихи пишете?
– Я пишу датские стихи.
- Вы знаете датский язык?
- Нет. Я к датам… К 7 ноября, к 1 мая…
В Москве ни один театр не оправдывает своего имени. В Театре Гоголя никогда не шло ни одной пьесы Гоголя, Театр Вахтангова давно не следует традициям своего основателя, Театр им. Пушкина ничего не имеет общего с Пушкиным, то же самое Театр им. Маяковского. Единственный, кто имеет общее со своим именем — это Театр им. Моссовета. У него хоть здание моссоветовское.
Эдик Успенский рассказывал. Однажды в командировке сидели в ресторане. Хайт сказал, что может рассмешить официантку. Поспорили. Она подошла, и Хайт говорит: «Только хлеба нам побольше». Официантка: «Что значит побольше?.. Ну, буханку?». Хайт: «Больше». Официантка: «Куда вам?» Хайт: «А у нас поросенок в номере». Он выиграл пари. А то в лесу спрашивает у девушки: «Где здесь туалет?»
27/III–70
Он разъезжал по Москве в машине с желтыми фарами. На одном борту этой машины было написано «Милиция», на другом «Скорая помощь».
29/III–70
Все у него в жизни было поздно. Он поздно перестал мочиться в постель; если все сдавали нормы по лыжам во время зимы, то ему удавалось выполнить норму только весной, и он бежал, втыкая палки в лужи и почти ослепнув от белого солнца, а снизу в лыжи уже скреблась земля. Он поздно стал мужчиной, очень поздно, когда у его друзей были уже трехлетние дети; он поздно стал прилично зарабатывать; он поздно женился, он поздно родил ребенка, его сверстники помогали своим детям делать уроки, а он только-только бегал в молочную кухню за молоком… Единственно у него случилось быстрее, чем у всех — среди своих одногодков — он первый умер.
Е. находится под постоянным давлением собственной личности. Он как бы испытывает комплекс неполноценности перед своим именем. Постоянное нахождение рядом с собой, гулянье, обеданье за одним столом, спанье в одной постели, любовь с одной и той же женщиной приводит Е. в нервное состояние, суету. Он всегда чувствует на себе свой же пристальный взгляд. Тяжело никогда не получать возможность одиночества. Всегда вдвоем с собой. Вот и название пьесы или рассказа — «Вдвоем с собой».
Соболезнование в газете. «Редакция газеты глубоко соболезнует своей сотруднице Петровой Марии Ивановне в том, что муж ее — Рабинович Моисей Исакович».
Розовский сказал, что его имя — Марк — значит «великолепный». Я сказал, что мое имя — Виктор — означает «победитель». «А знаешь, — добавил я, — что значит имя Михалкова — Сергей? В переводе это означает “Первый секретарь правления Союза писателей РСФСР”».
6/IV–70
Полевой: «Экономия на туалетной бумаге приводит к перерасходу на покраску стен в общественных уборных».
10/IV–70
Мы все откладываем на потом. Потом, потом, потом… Как можно дольше оттянуть момент столкновения тебя с миром, тебя с правдой, тебя со смертью. «Сегодня не скажу правду в глаза. Будет еще случай. Более острый (более острая нужда в моей правде), а быть может, более эффектный». Превращаем возможности в варианты. Устраиваем из нашей жизни выбор вариантов. Несовершение поступков — вот наш комплекс. (Пьеса об этом может называться «После»). В этой пьесе герой живет внешней беспоступочной жизнью, но на каждый импульс внешней жизни откликается, и чрезвычайно активно, внутри себя. Постоянно говорит себе после проигрывания в своем воображении куска, где он активен, где он гражданин: «Ну, это я после так сделаю, еще будет случай, подвернется…» А случай не подворачивается, с его точки зрения. Так и прожил… Ничего не сделав. Fin.
25/IV–70
Ушац сказал: «Ты должен в редакции повестить зеленый портфель, чтобы оправдать название рубрики». Я подумал, а чего же я раньше не заставил приобрести пылесос, как рекламу отдела. Если бы я решил им пользоваться — это никого не должно было касаться, но символ должен был быть в отделе… А потом отдел можно было назвать «Холодильник», потом «Автомобиль», потом «Зеленая дача» и в конце концов просто «Зеленый миллион». Одно условие должно было бы выполняться неизменно — название должно быть всегда подтверждено символом, хранящимся в отделе.
Раньше была такая поговорка — серьезная девочка: «Я не лягу под стилягу».
Я хожу беременный собой.
Иду я вдоль ограды детского сада. В руках у меня зонт. Вдруг вижу, из кучи детей бежит к загородке мальчик. «Дядя, дядя, — кричит, — а что это — вы с костылем, а сами нормальный?» Я чувствую, надо мне ответить этому умненькому мальчику тоже как-нибудь умно, чтобы показать, что я, дядя, имею тоже своеобразный взгляд на мир, и поощрить этим симпатичного мне мальчика. Я развожу руками, но в голову не приходит никакого каламбура или остроты. А мальчик посмотрел на меня и говорит: «А-а-а, это у вас зонт». И убежал к своим, потеряв ко мне всякий интерес. А я опустил разведенные в стороны руки. И пошел своей дорогой, посрамленный.
[1] Сцены в двух актах по одноименной повести Марии Прилежаевой. О Ленине в Шушенском. Один год — когда вождь мирового пролетариата обдумывал Программу партии и организацию газеты «Искра». Премьера состоялась 29 октября 1969 года на сцене Центрального детского театра.
[2] Юрий Николаевич Белянкин – кинорежиссёр-документалист.
[3] Ли Харви Освальд — единственный официальный подозреваемый в убийстве 22 ноября 1963 года американского президента Джона Фицджеральда Кеннеди.
[4]Семён Исаакович Кирсанов ( 1906–1972) – поэт. Ученик Владимира Маяковского, в молодости — один из последних футуристов.
[5]Алексей Николаевич Арбузов (1908–1986) — драматург. Наиболее известные пьесы: «Таня», «Иркутская история», «Мой бедный Марат», «Сказки Старого Арбата», «Старомодная комедия», «Жестокие игры». Виктор Славкин, Марк Розовский, Людмила Петрушевская, Ольга Кучкина, Анна Родионова и другие — выходцы из «Студии Арбузова», созданной драматургом при Союзе писателей СССР.
[6] Нона Юрьевна Голикова — театровед, драматург, журналист.
[7] «Девять дней одного года» (1962) —фильм Михаила Ромма о работе физиков-ядерщиков и частично основан на реальных событиях. Одна из наиболее значимых советских картин 1960-х годов. Лучший фильм 1962 года по опросу журнала «Советский экран», исполнитель главной роли Алексей Баталов признан лучшим актёром года.
[8] Федерико Феллини ( 1920 –1993) — итальянский кинорежиссёр, классик мирового кинематографа. Обладатель пяти премий «Оскар» и «Золотой пальмовой ветви» Каннского кинофестиваля. Шедевры мастера: «Дорога», «Ночи Кабирии», «Сладкая жизнь», «Восемь с половиной», «Джульетта и духи», «Амаркорд», «Репетиция оркестра», «Корабль плывет»…
[9] Микеланджело Антониони (1912 – 2007 )— итальянский кинорежиссёр и сценарист. Кинокартины: «Крик», «Приключение», «Ночь», «Затмение», «Фотоувеличение», «Забриски-пойнт» …
[10] Евгений Пинхусович Факторович (1940–2007) — переводчик с немецкого.
[11]Кукрыниксы — творческий коллектив советских художников-графиков и живописцев, в который входили народные художники СССР, Герои Социалистического Труда Михаил Куприянов (1903–1991), Порфирий Крылов (1902–1990) и Николай Соколов (1903–2000). Псевдоним «Кукрыниксы» составлен из первых слогов фамилий Куприянова и Крылова, а также первых трёх букв имени и первой буквы фамилии Николая Соколова. Подобным образом составлен псевдоним творческого коллектива советских писателей «Гривадий Горпожакс» (Горчаков, Поженян, Аксенов).
[13] Зиновий Моисеевич Высоковский (1932–2009) — советский и российский актёр театра и кино, эстрадный артист.
[14]Михаил Аркадьевич Светлов ( 1903–1964) — советский поэт и драматург. Лауреат Ленинской премии (1967 — посмертно).
[15]Виталий Титович Коржиков (1931–2007) — детский писатель.
