2.9.1980 г.
«Красная книга о вкусной и здоровой пище».
Если иностранец ищет бабу и платит 500 долларов, на его просьбу откликнутся десятки любого пола.
Придумал сюжет пьесы, называется «Двое надвое». Встречаются две пары, а может быть и еще один. Короче, эффект пьесы в том, что эти четверо общаются так, что непонятно, в каких они отношениях, «кто — кто». Кто кому муж или любовник. И только зритель понял, кто кому бывший муж или бывшая жена, как под занавес ситуация меняется, и все наши догадки теряются.
4.IX.80
Нина встретила свою подругу. Ее муж работает в высокой организации. Подружка предупредила Нину, что в будущем году будет плохо с молочными продуктами. «Погода не способствует любви между животными». Короче, быки не е*ут коров. А если е*ут, не осеменяют. Неплохое оправдание. Коровы не дают быкам. В результате постоянного общения с культурным уровнем передовиков сельского хозяйства коровы утончились, и им стали неприятны грубые приставания быков. Да и быки вели бы себя по-другому, если бы не имели дело с этими коровами, они, быки, хотят теперь эму, которых они видели по цветному телевизору, установленному в хлеву. Вот почему плохо с мясом и молоком. А в Швейцарии их грубые быки е*ут примитивных коров… Нашему животноводству нужна не механизация и эффектизация хозяйства, а, скорее, сексолог. Каждому председателю колхоза надо придать заместителем сексолога, чтобы он устраивал мезальянсы между животными.
6.IX.80
Миша Левитин упрекнул меня, что я вовсе не думаю о загробной жизни, о душе, о бессмертии, на что я ему сказал: «Мы оба с тобой после смерти будем удобрениями, только я буду суперфосфатом, а ты — гербицидом. Вот и вся разница».
7.IX.80
«Наши дети будут жить при капитализме».
Были у Фридриха. Он 25-го уезжает. Уморительно рассказывал о голландском посольстве. Документы у евреев принимают наши бабы. Но евреев они называют «господин». «Господа, проходите», «Тише, господа!» Фридриху одна баба крикнула: «Господин, уберите сейчас же стул с прохода!» Какая-то неприятная старуха шумела. Ей баба сказала: «На этой территории вы не должны шуметь».
Фридрих перед отъездом получил неожиданные деньги. «Что купить?» — спрашивает он всех. Сам он хочет купить Инне кожаное пальто. Или плащ. Я: «Ты еще купи джинсы “Ну, погоди!” и туфли кременчугской обувной фабрики».
Зашел разговор о Коржавине. Его (в Америке) не принимают на работу по причине абсолютно нереспектабельного вида. А жена работает. Как и здесь, жена его содержит. Живут они в такой же квартире, и он ходит в разных носках. Быт восстановился на чужбине в прежнем виде.
18.IX.80
Любопытный вероятный сюжет. Правительство уговаривает рабочих не прерывать забастовки, потому что из-за границы поступают в помощь бастующим валюта, идут эшелоны с продовольствием. Страна с этого хорошо живет. Бастующие тоже так давно не ели.
Про Фридриха и его молодую жену. «Она прямо как на полотнах старых мастеров». Я: «А он — очень старых мастеров».
27.IX–80
На телевидении прикрыли «Кабачок»[1]. Пока на время. Почему? «Пан директор» после польских событий[2] нагрузилось дополнительным смыслом. Все сценки и интермедии получают второе звучание.
А Табаков театр не получил. Горком сказал: «Зачем нам новый театр, когда мы со старым не можем разобраться? Зачем нам новая Таганка?» Унизили Табакова: «Зачем нам еще один театр без главного режиссера?» «А я?..» — робко сказал Табаков. «Олег Павлович, вы прекрасный актер, организатор, но сами понимаете…» Был вариант поехать в Подольск, был вариант влиться в театр Советской армии. Ребята согласились. Но после консультаций и Подольск, и ЦТСА отказались. Зато открыли театр зверей.
30.IX–80
Перед пробуждением придумал пьесу (одноактную) «Брудершафт». Собирается компания не слишком знакомых людей. Все на «вы». Решают перейти на «ты». Выпить на брудершафт. Но один вспоминает, что для закрепления брудершафта надо друг друга обругать. И все ради смеха вспоминают друг про друга гадости. И мало-помалу жестоко ссорятся. Драка. «Брудершафт!»
Сергей Есин — новый тип сорокалетнего. Активный конформист… Когда-то люди типа Леопольда выработали запреты и установления. Этот процесс происходил в борениях, взаимных доносах, мучениях по поводу всего этого… Во всяком случае, непросто. И вот запреты и установления выработаны. Леопольды постарели. Следование правилам приносит благополучие и общественное преуспеяние. Все ясно. И приходят сорокалетние. И даже моложе. Они прохладной рукой берут эти запреты и установления. И холодно, без эмоций начинают ими пользоваться. Иногда с большей строгостью, чем старики. Вопросов нет. И мучений нет, как у предыдущего поколения — я иду путем подлеца. Идет и мучается, изводит себя… Нет, — весело, с улыбкой и обаянием. Сохраняя с друзьями маску веселого цинизма. Активный конформизм. Веселый цинизм.
На каждой редколлегии Есин выступает в роли Леопольда. Да еще более въедливого и дотошного.
«Рассказ Хорта[3] надо посмотреть. Хоть это все по цитате Брежнева, что не следует картошку рыть с помощью научных кадров, но про картошку сейчас писать не надо… С ней трудно».
На прошлой редколлегии просил выкинуть описание королевского обеда — лангусты и пр., по этой же причине.
«Надо подчеркнуть, что Блок — автор первой советской поэмы».
«В этом материале мы намекаем, что между Махно и Красной армией был тесный комплот. Но об этом не принято говорить, хотя это так. Советую посмотреть».
«А здесь, смотрите, фраза: “Стояли огромные очереди за селедкой и хлебом”. Я понимаю, что это двадцатые годы, но слишком актуально для нынешнего времени…»
«Тут все нормально. Я только проверил художников — всех давать можно».
Все это приводит вот к чему. Леопольд выговаривал мне, что в номере нет молодых талантливых юмористов. Я сказал, что это общий процесс. «А где в прозе новый Аксенов?» На что Леопольд ответил: «Вот появился Есин».
4.X–80
Горенштейн уехал 25 сент. Перед отъездом он несколько дней жил у Розовского. Удивлялся, как живет Розовский: «Он каждый день ходит в компании, возвращается пьяный. Он пьёт, она пьёт — они пьют. Я жду его до вечера-ночи, потом иду ночевать к Вайнеру[4]. Прихожу — там сидит компания… Все говорят, говорят… Что говорить — писать надо».
Никого не хотел видеть, ни с кем встречаться. «Вы пришли, чтобы беспокоить мою Кристичку?» Кристичка — его кошка, которую он любит больше всего. «Без Кристички я никуда не поеду».
Однажды Кристичка со шкафа прицелилась, чтобы прыгнуть на коляску, где лежал Дан. Инна отодвинула коляску. В это время в комнату вошел Фридрих: «Что тут происходит?» — «Посмотри, какие у нее хищные глаза». Фридрих 24 часа не разговаривал с Инной. Марик видел, как он сидел на кухне, гладил Кристичку и причитал: «Спа-а-а-сена…» В день перед отъездом мы сидели в квартире Марика. Фридрих сидел в очках за столом. В дверь осторожно заглянула мать Инны: «Фридрих Наумович, котлеты на каком масле жарить — на сливочном или на постном?». Мы повалились. Фридрих: «Я хочу вести жизнь среднего обывателя в тихом немецком мещанском городе».
5.X.80
Левитин: «Напиши пьесу о любви. О любви! О самосжигающей себя женщине и самоограничивающем себя мужчине — “У нас с тобой ничего не будет”».
Зашел разговор о том, что у Антониони ничего не монтируется. Разговаривали киношники-профессионалы. И тут режиссер Пчелкин[5] сказал: «А я снимаю общак, крупняк и середняк — и у меня все монтируется».
«Двухэтажный троллейбус» — тоже ничего название для ретро-пьесы.
«Конец века» — тоже название для пьесы о конце XX века. Что же это такое — прут одни названия!
9.X.80
А вот и сюжет. Вернее, не сюжет, а интрига. Некто имеет документы, обличающие его конкурента (на пост). Перед ним этически-моральная проблема — пустить эти документы в ход или не пустить. Сыграть по правилам игры, затеянной самим конкурентом, или не сыграть. Стать, как они, или не стать. Что он решает?
У Лапина[6] есть заместитель по радио. Он очень не любит, когда ему подают бумагу в 1 экземпляре (первый экземпляр на машинке). Он любит второй экземпляр, а еще лучше третий. Для него это означает, что первый экземпляр пошел Лапину, Лапин должен решать, а он ждать его решения. А по первому экземпляру (копия Лапину) решать должен он, а Лапин проконтролировать.
I6.Х.80
Миша Левитин рассказывал историю о Товстоногове. На каком-то собрании зашла речь о быте театра, и зав. труппой поднял вопрос о кошке. В театре у костюмерши жила кошка. Очень давно. Рожала во всех углах. Стали говорить о том, что надо ее убрать из театра. Иногда она выходит на сцену во время спектакля. Кошка, кошка… Товстоногов возмутился — что за разговоры на собрании академического театра? Какая кошка? Выкиньте ее и прекратите о ней говорить. Тогда встала костюмерша и сквозь рыдания сказала, что она уйдет из театра, если выкинут кошку. Она сказала: «Георгий Александродвич, эта кошка пришла в театр вместе с вами». Разговор о кошке замяли. На следующий день Гога ведет репетицию. Артисты на сцене помирают от внутреннего смеха. Гога ходит по одному проходу, а по другому — кошка. Вот кошка подходит к сцене и начинает взбираться вверх. Она цепляется за свисающий со сцены половик и повисает на нем. Кошка тяжелая, беременная, ей трудно. И Гога, наблюдая некоторое время эту сцену, произносит: «Подсадите животное».
Пьеса Салынского «Молва»… Пьеса Розова «Гнездо глухаря»… Гельман… Это критика существующего положения дел. Критика, сама по себе это положение дел принимающая, но критикующая. Есть пьесы другие. Не принимающие ситуацию в принципе.
I7.Х.80
«Место для курения»[7].
Место действия — курилка. Все в курилке. Все производственные отношения. Личные истории. А кончиться это все может пышной сценой в актовом зале на собрании, где все персонажи проявляются наоборот. Но курилка правдивее.
I8.Х.80
Одна зрительница назвала пьесы Гельмана — «советский мазохизм».
Эммануил Борисович Вишняков[8] рассказывал, что до войны в столовой на вилках было выгравировано: «Украдено в столовой ВЦСПС».
Вознесенский Горину: «Скажи Славкину, пусть не ходит в джинсовой куртке. Хватит».
Вчера обедали с Гориным. Я сказал: «Никто ни в ком не заинтересован. Лично во мне не заинтересован никто. Заинтересованы в моей продукции, поскольку она соответствует установлениям, по мере укладывания ее в соответствующие рамки».
«Не время общих дел».
Каждый за себя. Наедине с собой. Совместные дела не приносят удовольствия. Раньше колбашение в «Юности» было приятно, теперь — мерзко на душе от соучастия.
Алексей Герман после приезда с конгресса ФИПРЕССИ[9] в Будапеште в состоянии повышенного чувства собственного достоинства (на конгрессе выяснилось, что все критики его знают) пришел к главному редактору Госкино Богомолову[10] и жестко сказал: «Вы или принимаете или не принимаете мой сценарий, а если эта история будет тянуться, я вообще не буду снимать». На что Богомолов сказал: «А что, может быть, вы правы. Это интересная мысль». А Леша думал, ему скажут: что вы, что вы, начнут уговаривать: вопрос о том, что вы должны снимать, даже не обсуждается…
Боря Цетлин[11] рассказывал, что его отец в пятидесятые годы делал исправления в своих довоенных дневниках.
Узнал, как выглядит письмо, запрещающее распространение моей пьесы (и не только моей) за рубежом: «Министерство культуры СССР рекомендует для распространения за рубежом лучшие произведения отечественной литературы. Данные пьесы к их числу не относятся. Следует воздержаться от их активной рекомендации».
23.Х.80
Под утро привиделось что-то вроде сюжета. Провинциал, парвеню покупает в Москве все связи, интеллектуальную светскую компанию, положение в ней. Все куплено, и уважаемые люди за большие деньги продают свое отношение к этому парвеню как к своему. Буквально до реплик разговора (старая запись про планируемые диалоги). Родилось это из эпизода предутреннего сна. Старик приехал в Москву, договаривается о встрече. «Но, — говорит, — прежде я должен затратить 250 р., чтобы всадить молодой один взбздык».
24.Х.80
Суета. Никуда не успеваю. Обиды. Марик: «Хочу покоя».
Один приятель сказал: «Все, чуваки, начинаю писать в корзину». Он имел в виду «стол». Другой сказал: «Могут же захотеть напечатать и положат в стол». Он имел в виду «в корзину».
Опять пришло название пьесы — «Нормальный ход». Все нормально. Отклонение от нормы — норма.
Дискотека — это танцы, приближенные к военным условиям. В смысле грома и мелькания вспышек. Во время войны на танцах отдыхали от канонады и огня. В мирное время на танцах устраивается нервная обстановка.
Хорошая реплика для конца первого акта. После волнений герой надевает костюм перед зеркалом и говорит: «Мне идет темное…» Сказал Грише Горину после обеда в ЦДЛ и разговора о душевной неудовлетворенности, перед тем, как пойти на вечер Окуджавы.
31.Х.80
Два дня провел с Гориным. Он плакался, что не пишется. Я придумал рассказ: «Один писатель звонит с утра своим коллегам и говорит им, что не пишется, что писать бессмысленно, что лучше жить естественной жизнью, наблюдать природу, читать книги, созерцать… так они признаются друг другу, потом вешают трубки. Тот, кому позвонил писатель, верит тому, кто позвонил. Его аргументы убеждают, и тот решает ничего не делать. А тот, кто звонил, садится за стол и хорошо целый день работает».
2.ХI.80
«Мне хуже Достоевского, совестней».
[1] «Кабачок “13 стульев”» — юмористическая телепередача Центрального телевидения СССР, выходившая в эфир с 1966 по 1980 г. Местом действия программы являлось польское кафе (кабачок). Съёмки были прекращены в октябре 1980 года после обострения политической обстановки в Польше.
[2] Общественно-политический кризис в Польской Народной Республике 1980–1981 гг.
[3] Александр Николаевич Хорт – писатель-сатирик. Ведущий рубрики «Клуб 12 стульев» в современной «Литературной газете».
[4] Аркадий Александрович Вайнер (1931–2005) —писатель, сценарист и драматург. Брат и соавтор писателя и журналиста Г. А. Вайнера.
[5] Леонид Аристархович Пчёлкин (1924–2004) — кинорежиссёр. Народный артист РСФСР.
[6] Сергей Георгиевич Лапин (1912–1990) — советский партийный и государственный деятель. С 1970 г. по 1985 г. –- председатель Государственного комитета по радио- и телевещанию при Совете Министров СССР (с 1978 — Гостелерадио СССР). С его именем связано введение более жёсткой, чем в годы «оттепели», цензуры на радио и телевидении. Была введена система запретов. К примеру, Лапин не разрешал появляться на экране телевизора людям с бородами. Мужчинам-ведущим запрещалось выходить в эфир без галстука и пиджака. Женщинам не разрешалось носить брюки. Лапин запретил показывать по ТВ крупным планом певицу Аллу Пугачёву, поющую в микрофон, так как счёл это напоминающим оральный секс.
[7] Пьеса Виктора Славкина о человеке, замахнувшемся на задачу из древнегреческой трагедии: изменить всё, пойти против своей судьбы.
[8]Зав. отделом науки в «Юности».
[9]Междунаро́дная федера́ция кинопре́ссы (ФИПРЕССИ́) — международная организация, объединяющая кинокритиков и киноведов. Основана 6 июня 1930 года в Париже. Цель организации — способствовать развитию мирового киноискусства, а также отстаивать интересы профессионалов, пишущих о кино.
[10] Анатолий Васильевич Богомолов —журналист. С 1980 года — главный редактор редколлегии Госкино СССР по художественным фильмам.
[11] Один из друзей Виктора Славкина.
