20 февраля, среда. Депутат Пехтин сдал свои полномочия. Он, естественно, сказал, что не виновен, но на доказательство его правоты нужно время. Спикер назвал поступок депутата благородным. Депутат сказал, что во время долгих разбирательств оппозиция станет долго трепать имя любимой и честной партии. Собственность, не указанная в декларации, принадлежит не депутату Пехтину, теперь уже бывшему председателю Комиссии по этике парламента, а его внезапно разбогатевшему в молодые годы сыну. Возможно, все так и есть, но это своеобразное восприятие закона как свода твердых правил — по сути, именно этики здесь нет. Не пойман — не вор. Пока ясно одно: власти все равно, кто будет поднимать руку во время голосования ее законопроектов. Видимо, исход депутата — это решение Кремля. Кстати, Пехтин не одинок — уже несколько депутатов-единороссов готовы сдать свои мандаты.
Утром стал просматривать «Литературную Россию», которую вчера на конференцию принес мне Максим Лаврентьев. Там очень занятная, написанная ярко и свежо рецензия Паши Быкова на «Холстомера» в Театре Покровского и очень остроумная подборка текущих «литновостей», которую написал сам Максим. Он, конечно, искусник. И, как хроникер эпохи, не могу пройти мимо фрагмента из обзора Максима:
«По сообщениям СМИ, Россию на XXVI Иерусалимской международной книжной ярмарке представляют Людмила Улицкая, Александр Иличевский, Лев Рубинштейн. Также в расписании российского стенда — встреча с прозаиком, финалистом премий «Большая книга» и «Русский Букер» Маргаритой Хемлин, поэтический вечер Михаила Гробмана и масса всего не менее интересного. В рамках форума состоится презентация книги «Российская история через призму сатиры» еще одного русского писателя и медиаперсоны — Виктора Шендеровича».
Написал еще одну главку в новое сочинение. Из хаоса отдельных рассказиков и сообщений уже высвечивается конструкция.
21 февраля, четверг. Путевого ничего не написал и теперь терзаюсь. Начатая главка так и осталась на столе — приехал, как я просил, Игорь, привез мне уже отпечатанный текст, и вместе с ним мы поехали заказывать зеркало в ванную комнату взамен треснутого еще в то время, когда была жива Валя. День, крепко не начатый утром, так и перетек в поверхностную занятость. Ездили на фабрику зеркал, это недалеко, на Нагорной, готово будет через неделю, но какое разнообразие предлагаемых услуг и какая масса технологий — я и не предполагал, что они существуют у нас, а не только в интерьерах американского кино.
Вечером от всякой маяты и неумения собраться, из-за ощущения разбитости посмотрел два фильма. Первый — каждый раз Игорь приносит мне что-то любопытное или новое, что он скачивает из Интернета — французский, кажется, «Распутин». Колебания мои связаны с тем, что в фильме много российских актеров. Ничего особо любопытного в фильме нет, в известной мере это — правда, на другом уровне, пониже — все то же «королевское кино»: царь, царица, царевны, дворцы, интерьеры, автомобили той эпохи. Туалеты — исторические деятели, одетые так же нелепо, почти как мы, — знакомые имена, отдельные конкретные подробности и довольно плохо играющие мои соотечественники. Во время убийства все та же мадера, все те же миндальные пирожные, но за всем этим до боли знакомым антуражем нет ни щемящей трагичности эпохи, ни времени, ни трагедии последнего русского царя. Все традиционно, как и обычно, когда Запад — о русской жизни, иллюстративно. Мы не хотим ничего знать, кроме того, что нам уже внушили наши в лицеях учителя и наша демократическая и свободная от широких социальных обобщений пресса!
Собственно, взялся за «Распутина», чтобы убедиться, что нашего русского человека плохо играет так разлюбленный мною за последнее время — причины известны — Жерар Депардье. Год или два назад я уже видел по телевидению сцену «сибирской» съемки этого актера. Тогда он стоял на крыльце какого-то «терема», и все было, как во всех плохих фильмах, даже его медвежьи повадки. Но, должен сказать, Депардье не оправдал моих мстительных надежд — играет он первоклассно, наполняя свою роль удивительной силой и собственной внутренней духовностью. Здесь он, как Доронина, любой текст делает широким, как Волга, и своим. Это в фильме и запомнилось, и еще возникла в памяти классическая сентенция Белинского, смысл которой в том, что если великие люди и отвратительны, то они отвратительные совсем не так, как обыватель… Простите, гражданин России г-н Депапрдье…
Может быть, это довольно бесцельно прожитый день, день с голубым экраном, и смысл его именно в описании «электронной действительности», потому что кроме «Распутина», едва закончив его, я еще взялся за вторую часть «королевского» фильма «Король, белка и уж»?
Здесь две серии, которые я сразу записал на специальное устройство. Конечно, я люблю «эпоху плаща и шпаги», люблю, когда вновь и вновь показывают Версаль, Лувр, средневековые замки, подлинную форму мушкетеров или моды семнадцатого века. Дюма, сделав эту эпоху притягательной, тем не менее крепко ее облегчил. В фильме — наверное, здесь и документы, и свидетельства — противоборство двух финансовых гигантов, Кольбера, представителя буржуазии, и Фуке, скорее, несмотря на разночинное происхождение, агента уходящей с исторической сцены аристократии. Хорош здесь и молодой Людовик, олицетворяющий государство, готовое конфисковать, отбирать и грабить «чужих», миновав «своих». Кроме интриги, показанной современно, почти так же, как средства массовой информации демонстрируют или рассказывают нам кремлевские интриги, есть еще и аристократия, напоминающая наших олигархов и капиталистов — «после нас хоть потоп». Беру на себя смелость утверждать, что это выражение, приписываемое Людовику IV, еще в большей степени присуще именно капитал-
аристократии. За королем — государство и его величие!
22 февраля, пятница. Утром всегда плохо себя чувствуешь, пока не расходишься и не заставишь себя сесть за работу. Написал страничку, и все вроде становится нормальным, по крайней мере — не бессмысленным.
Вчера, когда уже засыпал, почти в двенадцать ночи пришла смс-ка от моего соседа Ашота: «Срочно включите РТР». Здесь шел еще днем объявленный «Поединок» Льва Пономарева и Владимира Жириновского. Пономарев «вызвал» самого «старого» действующего политика новой России на поединок: Пономарев брался доказать, что докторская диссертация Жириновского — не диссертация, не наука, не философия, а некое собрание беллетристических новелл. Сразу выяснилась занятная подробность: кандидатская не защищалась, а сразу и по докладу — 88 страниц — докторская. Я кстати, уже давно слышал об этой защите кое-что занятное, но не помню источников и поэтому молчу. Собственно, спора не было, начал, правда, более опытный Жириновский: сам — дурак, а я — лидер партии. Дальше Жириновский воззвал к русскому народу, к его униженности, заговорил об агентах влияния. А тем временем счетчик показывал огромное превышение «любви» зрителей к Жириновскому. О Льве Пономареве стало известно, что он с шестнадцати лет был человеком «левых убеждений», но четыре раза менял партию.
Утром получил письмо от Анатолия Ливри. Теперь не могу не поцитировать. Сначала о некоем отношении ко мне известного французского коллекционера и мецената Ренэ Герра. Он русский по рождению, и, как мне помнится, в начале перестройки к нему ездила в гости и на пансион московская интеллигенция. По крайней мере помню одну писательницу, нашу выпускницу, подававшую бурные либерально-модернистские надежды, из которой так и не получилось литературной звезды. Итак, первая цитата.
«О Ваших ДНЕВНИКАХ: Помню, еще весной 2010-го, когда Ренэ Герра меня пригласил преподавать в Ниццу, он был предельно недоволен фактом нашей с Вами переписки (какие-то счеты с Вашими приятелями, мне неизвестными). Только ведь мне бесполезно говорить, что делать, а чего нельзя! Это все давно поняли. В определенном смысле я — беспредельщик, а на Западе многое сходит с рук, методичное уничтожение властей предержащих в том числе: как верно заметил вышеупомянутый Р. Герра, в России меня бы давно «заказали».
Отвечая Анатолию на этот пункт его письма, я написал (привожу и начало уже своего письма, чтобы был ясен контекст):
Дорогой Толя! Я даже не знаю, с чего начинать мое письмо — Ваше было такое содержательное, что затрудняюсь с началом ответа. Наверное, начну с просьбы, как и обычно, использовать этот Ваш текст в своих дневниках. Но дальше — по установленному Вами же порядку. Очень здорово, что Вы переезжаете в швейцарский особняк. Я очень люблю французские VII и VIII века и завидую Вам смертельно. Свою связь с европейской и русской историей я чувствую постоянно, поэтому понимаю и Ваш подъем.
Что касается Герра, то я впервые увидел его в тот же день, когда мы с Вами познакомились в Париже, во время книжного Салона. Он вел себя по отношению ко мне достаточно вызывающе, что-то проговорив или о Ленине, или о коммунистах. Меня это удивило. Вы, Толя, достаточно хорошо меня знаете, чтобы отчетливо представлять, что здесь и всегда меня в первую очередь интересует справедливость. Пишу я об этом постоянно. Тогда же я подумал, что господин Герра, видимо, принимая у себя много российских писателей, в том числе и не самого первого ряда, от них почерпнул свою тенденциозную модель некоего Есина. Это обычное дело, искать сочувствия, обругивая кого-то достаточно известного третьего. Это возвышает в собственных глазах обоих собеседников. Я приблизительно догадываюсь, кто бы это мог быть. Но зла не имею, я привык к подобному несовершенству наших российских да и русских литераторов. Последним в «интеллигентном» обществе «служить» надо вдвое усерднее».
Мы неоднократно с Анатолием в письмах рассуждали о французских славистах. Это, как правило, выходцы из России во время «колбасной эмиграции». Расхожий нынче, этот термин я впервые услышал от ныне покойного знаменитого немецкого слависта Вольфганга Казака. Как мне казалось, тесно связанные с Россией по кухонным разговорам, эти слависты обычно неудачники на родине, переводят, и рецензируют, и пропагандируют, прислушиваясь к своим московским друзьям и коллегам. Но вернусь к письму Анатолия Ливри.
«Я о них давно не мараюсь, и после Минуты молчания, т. е. с 2005 г., о славистах — ни строчки созидания! Лавочники с амебами менее предсказуемы. Некогда славист меня интересовал исключительно как тип ничтожного пошляка, клевещущего по приказу свыше на живых писателей (выклянчивая деньги на перевод и преподавание мертвых), сжигающего за деньги их книги. Все это одновременно, и будучи распираем совершенно идиотским тщеславием — формой скоротечной, чрезвычайно разрушительной шизофрении.
Что же о моем мнении относительно «проплаченных СМИ» — Вы его упоминаете в ДНЕВНИКЕ 2010, — так что поделаешь! Слависты Сорбонны and C° об этом только и трубят на всех углах, бия себя в вялую грудь: «Проплатили Мелихову билет в Париж+
гостиницу+рестораны, пообещав еще, а тот в благодарность повлиял на «Неву» с Роднянской из «Нового мира»; зазвали в Сорбонну Арьева — тот закрыл для Ливри «Звезду»; погладили по шерсти, на полудюжине сорбоннских конференций сатанинскую гордыню Ирины Прохоровой (а мне ее жалко: она так и излучала женское несчастье со сведенными челюстями... <А. Л. >) — «НЛО» о Ливри ни слова; прикормили Лейбова из Тарту сначала в Хельсинки, затем в Сорбонне — тот промыл мозги Павловскому из «РЖ», а потом корешу — Василевскому из того же «Нового мира»; отстегнули сотенную Виролайнен-Авериным — те прошлись с клеветой на Ливри по Пушкинскому дому».
«Минута молчания» — я читал это замечательно едкое и бесстрашное произведение, так много говорящее об этой своеобразной корпорации. Произведение, талантливо написанное и уничтожающе взрывное. Отдельные образы и сценки до сих пор у меня в сознании. И тем не менее авторская — А. Ливри! — характеристика уже не отдельных литературных персонажей, а, так сказать, прототипов была так уничтожающа, что я тут же, прочитав письмо, послал Анатолию запрос:
«В Вашем письме в кавычках и курсивом есть довольно большой фрагмент, связанный с нашими ретивцами. Мне это все очень нравится, но у меня вопрос. Это слитный документальный текст или сведенный из разных источников? При всех условиях все это, по сути, справедливо. Отечественная литература сбилась в стаи».
К моему удивлению, все это оказалось цельным текстом. Перепечатанным, наверное, из неведомого мне источника. Ответ от Анатолия последовал почти мгновенно.
«Дорогой Сергей. Cейчас в Cенате. Выступаю по Мали, поэтому отвечу кратко (сенаторский компьютер... ).
Oтвечаю по пунктам: 1) Конечно, используйте мое письмо. 2) Отрывок, о котором Вы спрашиваете, — слитный текст. A в скобках — мое мнение o Прохоровой — денежном мешке НЛО. 3) Пришлите, пожалуйста, Ваш почтовый адрес для отправки Вам романа. Вернусь в Ниццу — вздохну посвободней. Ваш Анатолий».
Дальше в своем письме Анатолий повествует о несчастной судьбе своих превосходных текстов. Возможно, он преувеличивает и число недоброжелателей, и мотивы, по которым его тексты не подошли издательствам, времена меняются, племя желающих печататься растет, количество читателей сокращается. Я все-таки вставляю в Дневник еще один фрагмент письма А. Ливри, и только потому, что связан он с нашим выпускником, на защиту диссертации которого я ездил в МГУ.
«Сам я давно погрузился в следующий роман. Правда вот, где публиковать его, понятия не имею: с «Культурной революцией» мы рассорилились, «не выдерживают» <меня> — как говорили два персонажа СКВЕРНОГО АНЕКДОТА. Главный гуру и владелец сего московского издательства — сынок известного Вам Александра Эбаноидзе — столь усердно отдался редакторской правке АПОСТАТА, что попытался «усовершенствовать» — измываясь над ними! — цитаты Пушкина, Достоевского, Гоголя, — не распознав их. Чего я, естественно, не стерпел. Ну и, как следствие, — реакция ущемленной редакторской гордыни... (доказывая, что чтение Ницше его ничему не научило). Раньше то же случилось с Марией Адамович — умора! — редакторшей «Нового журнала», давшего мне Алдановскую премию. Эта американка также исчеркала Толстого с Пушкиным, а потом надула губки, обнаружив, с моей подсказки, что «улучшила» ДУБРОВСКОГО с ВОЙНОЙ И МИРОМ, — с тех пор нью-йоркский журнальчик не желает знать своего лауреата.
Вся наша жизнь, в общем-то — неравный бой с безграмотными пошляками за спасение Пушкина».
Такова уж наша литературная жизнь. Я полагаю, не только у левых, но и у правых. Но над схваткой ли я сам?
Продолжение следует...