30 июня, понедельник. Утром довольно быстро провели аттестацию студентов 1-го и 2-го курсов, потом было заседание у Царевой по поводу приемных испытаний. Как все делить, не знают, пока решили, что все свои «плюсы» складывают в общую копилку, разбирать по семинарам, видимо, будем уже после всех экзаменов. Мастера разобрали первые работы, прочесть все надо меньше чем за неделю.
Уже вечером поехал на машине на Дмитровское шоссе домой к Максиму Лаврентьеву. У него чудный дом со старинной немецкой мебелью, которую его дед вывез из Германии после войны. Дед считал, что это не трофей и не репарация, а компенсация за разрушенный немцами его дом в Липецке. Мебель старая, роскошная, много различных безделушек. Смотрели старые альбомы — как и альбомы, люди того поколения похожи; мне показалось, что я дома рассматриваю свои семейные фотографии. Говорили о моем новом романе, который Максим редактирует, собственно за распечаткой верстки я и приехал. Максим рассказал о своей новой повести о доме, жизни, молодости, вещах, которые его окружают. Импульсом к ней стала моя рукопись. «Я прочитал ваши 20 страниц и сразу начал думать об этой своей истории. У меня ведь мебель не хуже, тоже с историей». Слушал все это без тени раздражения.
Часа через полтора нашего разговора пришла Юля, девушка Максима, кажется, они познакомились по работе. Чудесно поговорили втроем, у нас на многое общий взгляд — на мир и на литературу. По крайней мере на роман Буйды «Синяя кровь». Вернулся домой в конце одиннадцатого часа и сразу сел за Дневник.
1 июля, вторник — 3 июля, четверг. Прошедшие дни слились и показались мне каким-то одним отрезком времени. Все собралось, сбилось в комок внешних событий. Но, в принципе, лень, Дневник поднадоел, столько отнимает сил, а результат лишь заоблачный, стоит ли надрываться? Ой, стоит, ой, надо, это мой урок, который назначен, камень, который я должен ежедневно катить в гору. Господи, прости лень и небрежение расслабленному. Стар и немощен, сил, как прежде, на все не хватает.
Сначала Украина — слежу за всем день и ночь, смотрю телевизор, читаю. В понедельник закончилось по инициативе Порошенко перемирие — гвоздят, не приведи как, Господи. Непонятно, ради чего. На эти детские гробы по телевизору уже невозможно смотреть. Старики, старухи, женщины — перемогают несчастье, мужчины в основном воюют. В Москве на Троекуровском кладбище уже целая аллея могил журналистов. Несколько раз по каналам были прощания с убитыми коллегами. Взвешенные слова коллег и их траурный прикид слишком иногда выразительны и точны. Простились, и надо бежать в студию. Путин убитых награждает за мужество орденами… Показывают лагеря беженцев из Луганска и Донецка. Ростовская область уже с этим наплывом не справляется. Огромные самолеты развозят несчастных по южным областям России. Законодательная база, естественно, не готова, я представляю, как еще этим несчастным людям мыкаться.
С чего началось? Конечно, это власть денег, конечно, эгоистичность элит. Не надо даже мучиться, кто виноват. В пришедшей в среду «Литературке» есть свои ответы на многое, тщательно скрываемое в иных средствах массовой информации. Я выписываю все это, потому что в виде смутных решений сам думаю также. Вообще-то чуть ли не пропустил статью Олега Пухнавцева «Русские по франшизе», полагая, что это нечто пропагандистское, вообще-то я, как и Льва Пирогова, как Кондрашова, Пухнавцева читаю. Объясняю для не сведущих в вопросах купли-продажи: «франшиза» — это бренд, отданный в аренду. Это, например, «Комсомольская правда» в Киеве или свое, украинское «Русское радио». Не каждому соседу надо отдавать в аренду свою лопату.
«Сегодня, в условиях войны, антироссийская идеологическая направленность «как бы российских СМИ» стала выражаться открыто и даже в радикальных формах. Предыдущие двадцать лет русофобия афишировалась не так откровенно, скорее, где-то за кулисами, на кухнях — ограничивали принципы корпоративной этики».
Это, так сказать, о каналах распространения. По привычным каналам деньги в обратную сторону текут быстрее. Дальше картина об основных носителях.
«Вообще главным носителем и распространителем русофобии была и остается каста городской интеллигенции — журналисты, художники, режиссеры, артисты, литераторы. . . Из Киева, Одессы, Львова, Харькова… Русофобия могла приобретать в их личных и творческих высказываниях антисоветские формы, маскировалась под декларации о «европейском выборе», концентрировалась на личных страничках в соцсетях, гнездилась в культовых ресторанах, на премьерах, презентациях и — что очень важно отметить — русофобия тиражировалась по-русски».
В фундаменте этой тенденции — эх, если бы я мог быть знаменитей, жить богаче и веселее, если только бы Москва меня пропустила. В скобках должно было быть такое: и не очень оригинален, и не очень талантлив, поэтому и не поощряем. В подтексте: и своих Басковых и Быковых хватает. Далее в статье Пухнавцева:
«В этой связи распространенный тезис, что на Украине запрещают русскоязычным говорить на родном языке, следует отнести к издержкам пропаганды. Это лишь неловкая попытка объяснить российской аудитории суть военного конфликта на Украине. (По-русски на Украине можно говорить всем и что угодно, кроме единственного: высказывать пророссийские и просоветские суждения.)
Языком общения украинского государства является именно русский. Именно с его помощью выстраивалась идеологическая конструкция Украины независимой, Украины антисоветской, утверждалась концепция “Украина — не Россия”».
Основные недоброжелатели.
«В информационной войне представители русскоязычной общины стали наиболее действенным агитационным ресурсом. Вот, к примеру, президент Кучма, опирающийся на пророссийский электорат, директор советского “Южмаша”, ввел в обиход основополагающий элемент многолетней антироссийской пропагандистской кампании. Говорят, что название одиозной книжки придумал не сам Леонид Данилович (слишком уж эффектная уловка), а журналист радио “Свобода” Анатолий Стреляный. Скорее всего, так и есть — степень виртуозности манипуляции выдает руку серьезной спецслужбы. Вслед за концепцией голодомора (рожденной то ли в геббельсовском ведомстве, то ли в церэушном “украинском департаменте”) последовал вброс “Украина — не Россия”. По существу, именно на этих двух идеологических ходулях возвысилась над толпою украинская интеллигенция и двинулась гигантскими скачками в Европу. Оболваненный народ пошкандыбал следом».
А мы-то все думали, что это все с Запада.
«В России традиционно преувеличивают роль западенцев в процессе идеологической обработки масс. Они своими вульгарными демаршами по запрету русского языка, агрессивной популяризацией Бандеры, скорее, мешали переформатированию народного сознания. Без их карикатурных вышиванок, надетых под пиджаки, без их нарочитых ритуалов с ряжеными фашистами уже давно, глядишь, вырыли бы противотанковый ров на российской границе, не дожидаясь войны, а так — чтоб подчеркнуть украинскую самобытность.
Свидомые галичане — просто шобла разбалованных подростков по сравнению с гораздо более многочисленным сообществом солидных русскоязычных русофобов. Первые без вторых не могли бы справиться с такой глобальной задачей — убедить значительную часть украинских граждан согласиться на разделение кровных уз с Россией, на раскол православного мира, на разрыв производственных связей. Именно союз украинских консерваторов-националистов и либеральной русскоязычной интеллигенции обеспечил дискредитацию советского прошлого и, как следствие, распространение русофобии».
Пропуск в Дневнике еще и потому, что как пришел два дня назад вечером от Максима и начал читать верстку своей новой книги «Список вещей одинокого человека», так оторваться и не смог — дочитал только вчера и вчера же оставил правленую верстку для Максима на проходной Института. Читал с невероятной жадностью не только потому, что здесь моя жизнь, родные, родители, брат, но и потому, что ощущаю, что это хорошо написано, возможно, что лучшее из того, что я сделал. И тем не менее — любимый мною оборот, главное иногда вползает в эту щель — между этими чтениями сделал два списка для разных аудиторий — этюдов для экзаменов. Надо отдать должное нашим преподавателям, в этом году они сделали все достаточно хорошо. И была еще аттестация студентов. И тоже — не хочется сказать «без Тарасова», но все-таки придется, с новым ректором — она прошла быстрее. Никому не надо было ничего доказывать, и никто не имитировал своей уникальности и эрудиции. Функционально и отчетливо.
Мое собственное представление, что жизнь — это постоянная и беспощадная работа, рушится под напором чисто жизненных обстоятельств. Если я люблю работу, то иду и долго сижу на собеседовании, если люблю человека, то иду в гости. Вот и органический переход ко вчерашнему дню.
Наверное, в понедельник, после совещания у ректора по приемке Людмила Михайловна сказала мне, что второго июля день рождения у Натальи Александровны Бонк, ей 90 лет. Хочу ли я пойти? Да разве забуду я наши с ней разговоры во время поездки в Данию, а потом и путешествие в Норвегию и Швецию? Естественно, пошел. Наталья Александровна, как и я, астматик, поэтому никаких цветов, принес собрание сочинений. Компания была исключительно женская, человек 10–12 — это подруги ее покойной дочери Ирины, которую я прекрасно помню, ее собственные друзья и женщины, которые сейчас ей помогают. Все несколько моложе, прелестные дамы среднего возраста. Был накрыт прекрасный, со старомосковским вкусом, стол.
Легендарная, одна из самых знаменитых женщин нашего времени. Меня несколько удивило, что ни Путин, ни Английская королева не прислали своих поздравлений. Правда, королева на два года Натальи Александровны моложе. Но какая удивительная судьба — она родилась в той же квартире в доме возле Патриарших прудов, в которой живет и в свои 90 лет. «Придумала» для всего русского мира английский язык, написала учебник. Даже для России «купила» завод «Фиат», выпускавший знаменитые «Жигули». Она участвовала в переговорах во время торгов.
Так как я пришел одним из первых, хорошо поговорили, посмотрели фотографии — и покойной дочери, и деда — купца первой гильдии. На огромных книжных полках в коридоре — собрания сочинений русских и английских классиков. Самые истрепанные и затертые тома — это Тургенев и Мережковский. В квартире, в столовой висит прекрасный — я узнал — натюрморт с букетом роз Петровичева. Удивительно, ведь первая моя книжка была именно об этом художнике, и скорее всего, именно эта картина была на выставке, которую я организовывал в юности.
Но как хороша сама хозяйка — с прекрасной речью и памятью, женственна и независима. Собирается «освежить» в памяти немецкий язык.
