Александр Аскольдов, создатель легендарного «Комиссара» по рассказу Василия Гроссмана. Фильма, принадлежащего мировой классике. Фильма униженного, запрещенного — и восставшего из небытия. Мы публикуем материалы из личного архива режиссера и писателя, а также фрагмент из его последнего романа «Возвращение в Иерусалим», изданного в Германии. На русском языке публикуется впервые.
Александр Аскольдов
Аэростатчики
У Новодевичьего монастыря прошел большой кусок моей жизни
1941-й год. Октябрь
Немцы в Химках. Бомбежки каждый день. Скорее вечер и ночь.
Мне около десяти лет. Необычно холодный день. Первый снег. В сквере у Новодевичьего монастыря находился пост номер 45 — там дислоцировалось третье звено аэростатчиков. Вся Москва была усеяна подобными подразделениями противовоздушной обороны. Ближе к вечеру они поднимались в небо. Воздушная преграда против налетов.
В сквере у Новодевичьего было два аэростата. Длинные, как дыни. В воздухе похожие на плывущих в небе дельфинов. Как сейчас помню, они и именовались «Третьим звеном» 9-го отделения.
Помню и самих ребят-аэростатчиков, в основном молодых. Помню их поименно, их лица, привычки.
Фото: Наум Грановский / Фотохроника ТАСС
Командиром был лейтенант Тихонов, грузный старшина Штернберг, моторист Ведехин — словоблуд, гармонист, который давал мне для игры свой карабин, а заодно обучал многим мужским премудростям.
Сержант Аркаша Логинов, женившийся впоследствии на местной девушке и ставший моим соседом.
Занятий в школе не было. И поскольку я жил неподалеку на Усачевке, то и бегал к ним едва ли не ежедневно, стал среди них своим.
Красноармеец Коньков, курносый русопятый парень, то и дело лязгал затвором карабина и «белым» от испуга голосом кричал в пустоту серенького зимнего дня:
«Стой! Кто идет? Стрелять буду!»
Но никого вокруг не было в целом свете. Стояла неправдоподобная для огромного города тишина. Она пугала, угнетала Конькова больше, чем бомбежки или артиллеристская канонада. И от этой тишины и прячущейся за ней неизвестности можно было оглохнуть и ополоуметь. На Конькове была кургузая шинелька, латаные-перелатаные валенки, рукавицы и шапка-ушанка с красной звездочкой. Коньков затравленно озирался и время от времени, взбадривая себя, снова и снова вопил: «Стой! Стрелять буду!»
Аэростатчики на Тверской улице. Фото: РИА Новости
А в 1942-м там появились девушки. Я тогда своим мальчишеским умом понимал, кто из них кто. Была там удивительная девушка. Помню ее всю жизнь.
Звали ее Ирочка Качевская. Мне представлялась она очаровательной. Она была студенткой юрфака — не то из Куйбышева, не то из Казани. Она — моя первая любовь. Я ходил за ней. Был у нее на побегушках. Меня это страшно радовало. Но потом приехал какой-то рыженький лейтенант...
Разлюбил, когда увидел, как они целовались. Следил за ними из лопухов. Так завершилась моя история первой любви.
Были и другие девушки, в том числе, так сказать, и общительные. Случались и трагические истории. Кто-то из аэростатчиков однажды сказал:
«Родина изменила Родине!»
Это про хрупкую маленькую девушку по фамилии Родина. Она дежурила с винтовкой у аэростата. И вот в одно из дежурств она сняла сапожок и пальцем ноги нажала на курок. Кажется, все взрослые догадывались, почему эта девушка ушла из жизни.
Фото: Наум Грановский / Фотохроника ТАСС
Около кирпичных зубчатых стен Новодевичьего монастыря, напоминавшего издали Кремль, днем дремали сами аэростаты воздушного заграждения, тупоносые серебристые дельфины. Но с наступлением темноты их отправляли на боевое дежурство в небо.
Видел я своими глазами огромную трагедию, случившуюся на этом аэростатном посту. Как раз в дежурство младшего сержанта Конькова. Когда в очередной раз прозвучала команда: «Сдать аэростат!» «Сдать» — это значит поднять его. И вот аэростатчики поднимают на своих руках, держась за стропы, аэростат и потом передают его тросу. Механист начинает раскручивать этот трос, и аэростат уходит в небо.
Но, видимо, из-за порыва ветра аэростат вырвался из рук аэростатчиков. Трос оборвался. И аэростат понесло. Он с силой ударился о монастырскую стену. За стропы аэростата продолжал держаться Коньков. Он оказался между аэростатом и этой стеной.
И на наших глазах его расплющило. Этот треск от удара до сих пор резонирует в моих ушах.
Аэростат над памятников Пушкину. Фото: РИА Новости
Вскоре приехал знаменитый генерал Михаил Громадин, который руководил ПВО Москвы. Гармонист Ведехин играл на своей гармошке «Интернационал». Вдове Конькова вручили какую-то посмертную медаль. Девушки-аэростатчицы плакали…
Той же поздней осенью 1941-го случилось еще одно событие, врезавшееся в память. Лев Алексеевич, учитель географии, с винтовкой сторожил калитку, ведущую на кладбище Новодевичьего монастыря. Я часто его сопровождал. Хожу с ним рядом, не пропуская ни одного слова из его рассказов. Про Чили, про рудники, где добывали селитру, про устройство аэростатов.
16 октября. Тот самый день, когда немцы подошли на критически близкое расстояние к Москве. Немцы из хваленой цейсовской оптики в танках могли видеть Красную площадь. По городу поползли панические слухи. Решающий день.
Холодно, легкий снег кружит. Рано начало темнеть. Видим — к воротам подъезжают черные машины: ЗИСы и «паккард».
Нас прижали к стене. Несколько людей вышли из машин, прошли на кладбище. Мы стояли не шелохнувшись. Через некоторое время они вернулись. Машины уехали.
Мы зашли в калитку и увидели, что следы на снегу ведут к могиле Надежды Аллилуевой и обратно*…
В своем последнем романе «Возвращение в Иерусалим» Александр Аскольдов описал эту историю так:
«В Кремле праздновали Победу. В разгар торжества загрохотал артиллерийский салют. Кремлевские гости устремились к окнам. В небе над городом медленно плыл на аэростате огромный портрет Сталина…
Когда из Кремля приказали еще выше поднять портрет, у солдат-аэростатчиков, понукаемых офицерами, отказали нервы, и они раньше положенного выпустили из рук стропы. Аэростат, ощутив свободу, вихрем устремился в небо. Его прорезиненное серебристое дельфинье тело взвизгнуло и завертелось волчком в воздушном потоке. Солдат Ведехин, тот самый русопятый деревенский мужичок, что в войну сторожил аэростат у Новодевичьего монастыря и, лязгая затвором карабина, выкрикивал для устрашения: «Стой! Стрелять буду!»… Так вот этот самый Ведехин в суматохе запутался в стропилах. Его потащило вверх, в бездонную черно-фиолетовую глыбь. Ведехин по-звериному выл, матерился, умолял о спасении. Его пальцы, вцепившиеся в обрывки каната, свело судорогой. Ноги в стоптанных башмаках беспомощно болтались над бездной. Но возвращать аэростат ради Ведехина назад на землю никто не решился. Обезумевший Ведехин сводил последние счеты с жизнью**…
P. S. Редакция благодарит Светлану Аскольдову за помощь в подготовке публикации.
* По сведениям Светланы Аллилуевой, ее отец действительно в этот день навещал могилу матери.
** Александр Аскольдов в своем романе дал погибшему аэростатчику Конькову фамилию гармониста Ведехина.
