Эпидемии — чумы, тифа, оспы… эти страшные спутники человечества — всегда уносили больше жизней, чем любая война, даже и самая кровопролитная. Но если одних ужасала сама мысль, что страшные болезни можно поставить на вооружение армии, то другие действительно пытались это сделать. Порой небезуспешно…
В конце декабря 1949 года в Хабаровске состоялся не совсем обычный процесс: Военный трибунал Приморского военного округа рассмотрел дело против бывших японских военнослужащих, обвиняемых в военных преступлениях — разработке бактериологического (биологического) оружия и его испытаниях на людях. На скамью подсудимых сели 12 человек: пять генералов, подполковник, два майора, поручик, старший унтер-офицер, ефрейтор и лаборант без звания. Состав подсудимых на первый взгляд неоднороден и несколько странен, однако каждый имел то или иное отношение к боевой бактериологии, механика которой была показана как генеральским взором, так и глазами самого обычного лаборанта.
Само дело слушалось с 25 по 30 декабря 1949 года в окружном Доме офицеров на как бы открытых судебных заседаниях, хотя в реальности свободного доступа не было и в помине: на балкон зала по специальным билетам допускали лишь специально и тщательно отобранных членов партии, комсомольцев и профсоюзных активистов. Иностранных корреспондентов, разумеется, тоже не допустили. Правда, на улицу вывели репродуктор, через который велась трансляция заседания. Так что
сотни людей часами стояли вокруг Дома офицеров и слушали трансляцию, невзирая на мороз.
Как и было положено на всех сталинских «открытых процессах», подсудимые во всем охотно признавались, каялись и просили снисхождения. Разумеется, во избежание сюрпризов все было заранее тщательно срежиссировано, в том числе и на высшем уровне: обвинительное заключение загодя было вычитано и поправлено Сталиным, да и приговор также утвержден им лично ещё до начала процесса. Датированная 9 декабря 1949 года докладная записка министра внутренних дел СССР Сергея Круглова Сталину так и озаглавлена: «О предоставлении проектов обвинительного заключения и приговора по делу двенадцати военнослужащих японской армии, обвиняемых в производстве и применении бактериологического оружия».
Исии Сиро и «советский след»
Японские военные действительно пытались отработать производство и боевое использование возбудителей чумы — бубонной и легочной, различных видов тифа и паратифов, сибирской язвы, холеры, сапа. И они действительно проводили бесчеловечные испытания на людях, которых затем умерщвляли. «Основоположником» японской военной бактериологии считают генерал-лейтенанта медицинской службы Исии Сиро. Он родился в 1892 году в деревне Тиеда-Осато в богатой помещичьей семье и, как сообщают источники, уже во время своей учебы в школе поражал учителей своими выдающимися способностями. Например, мог за ночь наизусть выучить весь учебник. После школы поступил на медицинский факультет Императорского университета в Киото, успешно окончил его и пошел на военную службу. Ученый-химик и эколог Лев Федоров в своей книге «Советское биологическое оружие» писал, что на рубеже 1926-1927 годов Исии Сиро пришел к выводу, что именно биологическое оружие дает значительные преимущества «тем странам, которые будут его иметь, с учетом того, что ведущие страны мира в те годы старались уклониться от ориентирования на этот вид оружия».
Исии Сиро. Фото: wikipedia.org
Страстью к биологическому оружию Исии Сиро окончательно воспылал после своего длительного зарубежного турне: с апреля 1928-го по апрель 1930 года он совершил грандиозную «научно-ознакомительную» поездку по европейским странам, посетив по пути и Советский Союз. Где ознакомился с состоянием советской боевой химии и боевой бактериологии, попутно завязав интересные и продуктивные знакомства с рядом ведущих советских специалистов по бактериологической войне и химическому оружию. Несомненно, в ходе этой части своего турне он пообщался и с начальником Военного-химического управления РККА Яковом Фишманом, и с Иваном Великановым — «отцом-основателем» советской школы бактериологического оружия. Да и с кем ему еще было тут встречаться, учитывая круг его профессиональных интересов?
Именно во время своего зарубежного турне Исии Сиро убедился, что в сознании европейцев намертво засел ужас, связанный с памятью о средневековых эпидемиях чумы, а потому заставляющий европейские страны наложить некое табу на эксперименты по использованию бактерий чумы в военных целях. Вот подающий надежды японский офицер и сделал вывод: можно успешно воевать, используя бактерии чумы — от нее у европейцев (и американцев) просто нет средства защиты. Именно боевые бактерии, полагал Исии Сиро, могут стать тем сверхоружием, которое даст Японии стратегический перевес.
Визит в СССР, несомненно, тоже сыграл свою роль в оформлении этой концепции: по крайней мере с середины 1920-х годов советские военные весьма активно экспериментировали в этой сфере. Лев Федоров изыскал документы, датированные 1926 годом. В марте того года Яков Фишман рапортует высшему руководству РККА о работах «по применению в войне микробов». Речь шла о попытках приручить сибирскую язву, создав на ее основе «боевые» бациллы. В мае того же 1926 года Фишман отчитался об успешных испытаниях сибирской язвы на животных, сообщив, что «параллельно с указанными испытаниями начаты работы по боевому применению микробов». В другом отчете главный боевой химик РККА доложил: «Бактериальный бульон вполне может быть применен в артснарядах, аэробомбах и т.д. и явится средством, по силе действия превосходящим известные до сих пор». И вот с 1928 года в СССР развернулась масштабная подготовка к наступательной биологической войне.
В ожидании керамической бомбы с зараженными блохами. Фото из архива
Разумеется, все это было секретно, но когда неистово увлеченные темой профессионалы (те же бактериологи) ведут разговор между собой, что-то интересное, да проскользнет. В любом случае из поездки в СССР Исии Сиро вынес главное: там активно ведутся разработки биологического оружия. Остальное было уже несложно и домыслить, ведь выбор средств у «боевых» бактериологов в то время был невелик: чума, холера, тиф, сап, сибирская язва, оспа…
Возможность развернуться на этой ниве у Исии Сиро появилась после 1930 года, когда он возглавил департамент иммунологии в Военно-медицинском училище в Токио. Тогда же он пришел и к твердому убеждению: если вакцины и другие средства защиты от биологического оружия можно разрабатывать на территории собственно Японии, то вот средства нападения — и разрабатывать, и испытывать — только на чужой. Потому разработкой собственно биологического оружия Исии Сиро занялся лишь с 1932 года, добившись разрешения создать специальный центр при штабе Квантунской армии в оккупированной Манчжурии.
Процесс на коленке
Об ужасах, творившихся в «отряде № 731» генерал-лейтенанта Исии Сиро, известно немало, да и на процессе хватало жутких описаний. Ужасов на суде было поведано немало, однако вынесенный приговор просто поражал своей относительной мягкостью. Генералы Ямада Отодзо (в советских документах проходит как Отозоо), бывший командующий Квантунской армии, начальник медицинского управления Квантунской армии, генерал-лейтенант медицинской службы Кадзицука Рюдзи, начальник ветеринарной службы Квантунской армии, генерал-лейтенант ветеринарной службы Такахаси Такаацу и начальник производственного отдела отряда № 731, генерал-майор медицинской службы Кавасима Киоси получили по 25 лет заключения, начальник санитарной службы 5-й армии Квантунской армии, генерал-майор медицинской службы Сато Сюндзи — 20 лет, подполковник Ниси Тосихидэ — 18 лет, старший унтер-офицер Митомо Кадзоу — 15 лет, майоры Карасава Томио и Оноуэ Масао — по 12 лет, поручик Хиразакура Дзенсаку — 10 лет, санитар-лаборант Курусима Юдзи — три года, ефрейтор Кикучи Норимицу — два года.
Чисто формально тогда в СССР смертной казни не было: ее отменили согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР от 26 мая 1947 года, однако существовала секретная директива, согласно которой в особых случаях смертная казнь могла применяться. К тому же судили японцев согласно статье 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников родины из числа советских граждан и для их пособников», предусматривавшей повешение. Правда, тот же указ гласил, что наказанию подлежат лишь «немецкие, итальянские, румынские, венгерские, финские фашистские злодеи» — японцев в том списке не было. Но кого интересовали такие юридические «мелочи»:
хотели бы повесить японских генералов и санитаров — повесили бы. Значит, они были нужны именно живыми…
Сам процесс проходил в явной спешке: военные судьи спешили вынести приговор до Нового года. Что объяснялось причиной вполне конкретной: «по многочисленным просьбам трудящихся» в СССР вновь восстанавливалось применение смертной казни. Соответствующий указ Президиума Верховного Совета СССР был издан 12 января 1950 года. Но, разумеется, судьи и прокуроры прекрасно знали, что такое решение уже принято, потому дело и не затягивали: вынесение смертных приговоров в их задачу не входило, поскольку «наверху» имели свои, сугубо практические соображения относительно тех японских военных…
Если внимательно приглядеться, во всем этом деле видно немало странностей, нестыковок, шероховатостей, натяжек, не говоря уже про то, что материалы для процесса будто лепили впопыхах, на коленке. Формально начало подготовки процесса можно отсчитывать от 23 апреля 1949 года, когда министр внутренних дел генерал-полковник Круглов в служебной записке № 1717/к доложил Сталину, что «в результате агентурно-следственных мероприятий, проводимых МВД СССР по изучению военнопленных японцев, содержащихся в лагерях МВД, выявлено более 200 бывших работников так называемого противоэпидемического отряда № 731 и его филиалов, которые под прикрытием снабжения водой Квантунской армии занимались изысканием бактериальных средств и способов их применения в войне против Советского Союза и Китая». Там же генерал Круглов как бы внес предложение: «МВД СССР считает целесообразным провести над руководящими работниками противоэпидемического отряда открытый судебный процесс», а дела рядовых работников отряда рассмотреть уже на закрытых судебных заседаниях военных трибуналов.
Разумеется, собственно идея организации столь важного процесса никак не могла принадлежать министру — такое было не в его компетенции, но именно так и выглядело оформление пожеланий-указаний вождя, высказанных им ранее в той или иной форме.
На судебном процессе. Фото из архива
Круглов продолжил работу по оформлению имеющегося материала и сбору дополнительного. 28 сентября 1949 года он направил Сталину докладную очередную записку: «О выявлении среди японских военнопленных работников «Противоэпидемического отряда № 731», проводившего опыты по созданию бактериологического оружия над советскими и китайскими гражданами». К документу также был приложен проект постановления ЦК ВКП (б) и Совета министров СССР об организации открытого судебного процесса над сотрудниками «Отряда № 731». Но какое-то время Сталин все еще раздумывает, поскольку отмашка была дана лишь тремя неделями позже: первый реальный допрос датирован 20 октября 1949 года, в этот же день группа переводчиков откомандирована в Хабаровск. Однако интенсивность допросов относительно невелика, а в ноябре и вовсе наступает затишье: в доступных материалах зафиксировано лишь пять допросов-показаний за тот месяц. 13 ноября 1949 года Политбюро ЦК ВКП (б) приняло постановление «О японских военнопленных», согласно которому надлежало уведомить правительство красного Китая «о наличии в СССР нескольких сот военнопленных и интернированных японцев, которые, по имеющимся у советских органов данным, изобличаются в совершении преступлений против мирного китайского населения», а потому могут быть переданы Китаю для привлечения к ответственности. Но что-то там не срослось — передавать японцев китайцам передумали.
А 22 ноября 1949 года на стол Сталина лег документ за подписями министра внутренних дел Круглова, генерального прокурора Григория Сафонова и министра юстиции Константина Горшенина «Об окончании следствия по делу японских генералов и офицеров, служивших в противоэпидемическом отряде № 731». На деле, до завершения оказалось далеко, следствие, по сути, только развернулось: наиболее интенсивным «допросным днем» значится 6 декабря 1949 года — той датой помечено аж одиннадцать допросов-показаний! По сути, все лепилось на коленке именно тогда: 9 декабря Сталину, наконец, представили проект обвинительного заключения и приговора, в то время как последний допрос провели днем позже — 10 декабря.
Без имен и свидетелей
Японская система отрядов бактериологической войны была достаточно обширной и разветвленной, однако на процессе говорилось лишь про так называемые «отряд № 731», который создал генерал-лейтенант медицинской службы Исии Сиро, и «отряд № 100» — им командовал генерал-майор ветеринарной службы Вакамацу Юдзиро. Названо лишь два места дислокации: «отряд № 731» — станция Пинфань, что в 20 км от Харбина, да еще его полигон у станции Аньда; «отряд № 100» — местечко Могатон близ города Чанчунь. В обвинительном заключении говорилось, что отряды «имели густую сеть филиалов, приданных частям и соединениям японской Квантунской армии», — и больше никаких уточнений. Еще названы некие отряды «Нами» и «Эй» в Центральном и Южном Китае под началом генерал-майора медицинской службы Сато Сюндзи — и всё.
Газета «Правда» — о процессе над японскими военнопленными. Из архива автора
В то время как согласно советским же документам, на процессе не представленным, в японской армии таких «боевых бактериологических» формирований имелось много больше. Одни из них проходили под вывеской «Управление по водоснабжению и профилактике» (иногда пишут «Управление по водоснабжению и борьбе с эпидемиями»), и таких было не менее шести: в Харбине, Нанкине, Кантоне, Сингапуре и два — в Пекине. Эти подразделения «по водоснабжению» придавались армии каждого направления, подчинялись они не вовсе не пресловутому Исии Сиро или какому-то несуществующему центру (штабу) бактериологической войны, но лишь командованию армии по месту дислокации.
Так что Исии Сиро — лишь один из как минимум шести основных «боевых бактериологов», а вовсе не единственный и главный. Как не единственным был и «отряд № 100», проходивший под вывеской «Отделение по предотвращению заболевания боевых лошадей». Сюда же надо добавить еще целую сеть так называемых «противочумных институтов», также занимавшихся делом вполне боевым: разработкой боевых штаммов чумы, методики их применения и, разумеется, выделкой противочумной вакцины — надо же было и своих солдат обезопасить.
Но на суде речь шла только лишь о двух конкретных формированиях, про иные и не заикнулись. Хотя можно уверенно утверждать, что уж к тому времени в Москве точно располагали обширной информацией о японской системе ведения биологической войны.
Провисал и аспект чисто юридический:
при всей жуткости описаний опытов над людьми, доказательной базы ровным счетом не было абсолютно никакой!
Ни единого доказательства: материального, вещественного, да и документальных, — ни одного внятно и действительно неоспоримого. Да что там, не названо ни одной имени жертвы или пострадавшего, нет ни одного настоящего свидетельского показания и ни одного реального свидетеля: не считать же всерьез свидетелями самих японских интернированных, дающих чистосердечные признательные показания на самих себя! Которые, к тому же, в данном случае просто невозможно было ни проверить, ни хоть чем-то подтвердить: только любимая сталинской юстицией «царица доказательств», больше ничего.
Фигуранты Хабаровского процесса — несомненные злодеи, да вот только ни один из них не совершал преступлений ни на советской территории, ни против советских войск или хотя бы отдельных советских граждан. Правда, в материалах процесса фигурирует некий «солдат Советской армии Демченко», но о нем неизвестно вообще ничего: ни имени-отчества, ни из какой части, ни когда и как оказался у японцев в период, когда и боевых-то действий никаких не велось. Некий поручик Ямагиси Кендзи дал показания, что приказал пытать красноармейца, но затем «решил его физически уничтожить и с этой целью отправил его в 731-й отряд…».
Вот только японского офицера в смерти солдата не обвиняли — он проходит лишь в качестве свидетеля. При этом если японец хотя бы запомнил фамилию солдата, то вот представители следствия вообще не смогли ничего отыскать про него — если, конечно, таковой был… В остальном же и вовсе фигурируют лишь абстрактные и не поименованные «советские граждане, оказавшиеся по разным причинам на территории Маньчжурии и задержанные японскими пограничными и полицейскими отрядами». О чем и поведал на допросе некий майор Иидзима Ёсио, сделавший — тоже лишь в качестве свидетеля — чистосердечное признание: отправил на верную смерть около 40 советских граждан. Опять же, ни имен, ни конкретных обстоятельств и дат. Какие либо документы на сей счет вообще отсутствовали: нет ни единой бумажки о советских военнослужащих или гражданах СССР, попавших к японцам и ставших жертвами экспериментов. Все — исключительно со слов японцев-свидетелей, удивительно добровольным образом признающихся в совершении преступлений, которые и доказать в принципе невозможно! Нет и свидетелей из числа местных жителей: ни китайцев, ни маньчжур, ни монголов, ни корейцев, ни хотя бы харбинских русских! Всех уничтожили? Но даже немцы — со всей своей педантичностью — и те так наследили, что и улики нашлись, и свидетели, и документы. А тут — пустота…
Это вовсе не значит, что ничего подобного не было, но говорит лишь о том, что никаких доказательств не добыли. А может, и вовсе не искали? Ведь очевидно же, что копать надо было не в октябре-декабре 1949 года, когда стахановскими темпами и методами стали опрашивать нужных пленных (получая от них нужные показания), а когда все свежо было, по горячим следам, сразу после развала Квантунской армии, захвата лабораторий и пленных. Но поиск свидетелей, улик и их документирование советскую военную юстицию тогда отчего-то не интересовали. Не было указаний?
Владимир Воронов
