Александр Лазарев — представитель замечательной актерской династии. Достойный сын своих родителей. Статный красавец. Яркий талант. Еще недавно его называли Лазарев-младший, и вдруг — уже старший. Как так? А другие Лазаревы-младшие подрастают.
Сегодня «Ленком» отметит юбилей своего замечательного артиста — 50! Накануне события мы поговорили с Александром Лазаревым об исторических личностях, подростковых вывихах, гражданской позиции и трудностях перевода украинских олигархов.
— Саша, ну ты и неуловим. Куда же ты сейчас мчишься на съемки?
- В Тобольск. Там снимается фильм по роману Алексея Иванова «Тобол. Много званых». Называется так, потому что в петровские времена там жили русские, татаро-монголы, шугары, пленные шведы — вот какой котел там образовался. И жизнь в нем кипела, горела: подлость, стяжательство, предательство, любовь.
Я играю историческую личность — Ивана Петровича Бухгольца, полковника Преображенского полка. Про него немного известно: после всех военных действий почивал спокойно на лаврах, но Петр I неожиданно его к себе вызвал: «Отправляйся-ка ты, Иван Петрович, в Сибирь и добудь золото, которое, говорят, там есть». И тот, собрав экспедицию, двинулся в Сибирь, где у него началась, по сути, новая жизнь. Вернее, старая — опять война, и он из положения дворцового полковника в отставке оказался на передовой линии: воевал, строил землянки, принимал сложные решения — в общем, жизнь не дала успокоиться.
Ему в Тобольске стоит памятник, а Тобольск — город небольшой: живет производством фильма, там все всех знают. И когда меня встречают на улице, спрашивают: «А кого вы, Сашенька, играете?»
— Если сценаристы и режиссеры могут расставить акценты так, что портрет исторического лица получится несоответствующим исторической правде, то, скажи, артисты несут ответственность за создание исторических образов?
— А как же, обязательно. Если тебе важно просто сыграть роль в кино, то можешь в любой трактовке исполнить ее, закрыв глаза на правду. А если ты человек с совестью, относишься уважительно к этому персонажу… переживаешь, что оскверняется его имя, то, наверное, стоит отказаться. Ну или переделать роль в пользу правды.
Когда я снимался в «Екатерине» и играл графа Разумовского, читал много, чтобы лучше представлять, что это был за человек. Невероятно любопытная личность: он умудрялся существовать при двух царицах — Елизавете и Екатерине, и самый любопытный факт из его жизни тот, что они с Елизаветой Петровной жили как муж и жена и даже, говорят, были тайно обвенчаны. Он же оказался фаворитом царицы совершенно случайно: был простым певчим в хоре, а Елизавета, будучи принцессой, путешествовала по Малороссии. Услышав некий ангельский голос, спросила: «Кто такой?» — «Да Лешка Розум». Увидела его и, говорят, с первого взгляда влюбилась, взяла с собой в свиту — так они и жили.
Елизавета, умирая, оставила завещание в его пользу: она видела его царем земли русской, но он был настолько благоразумен, что завещание уничтожил. Когда к нему Екатерина с Орловым пришли отбирать завещание и убивать в случае претензий на престол, он молча подошел к камину, на котором стояла черная шкатулка, снял с груди ключ, висевший на ленте, достал из шкатулки некую бумагу и, показав им, бросил в камин. На что Екатерина спросила Разумовского: «Чего же вы желаете?» — «Я желаю, чтобы вы оставили дом в Санкт-Петербурге и жизнь мою без наказаний, пока Господь не приберет». Умер своей смертью, прожив до глубокой старости.
— Умный был человек. Большая, замечу, редкость во власти, что прошлой, что нынешней.
— Умный, не зря же фамилия Разумовский — от «разума». Действительно, хватило разума ему, чтобы отказаться от престола. Власть голову не вскружила.
«Отец мне сказал, и я тоже это сказал своей дочери — правило одно и главное»
— Знаешь, Саша, мне кажется, все-таки несправедлив к тебе кинематограф. Ты — вылитый Петр I, а в кино ни разу его не сыграл, в то время как другие, мало имеющие с ним сходство, снимаются и снимаются в роли Петра Великого.
— А мне предлагали как раз в «Тоболе» сыграть Петра, но в результате его сейчас играет другой артист.
— Неужели ты отказался?
— Само собой как-то рассосалось еще на этапе кастинга. Прошли пробы, мне прислали сценарий: я восхитился, когда прочитал его. Но люди из группы пропали месяца на три, а потом вдруг появились и сказали, что надо сниматься уже через десять дней, но в другой роли. Я приуныл, а потом посмотрел — у Петра-то за весь фильм всего четыре сцены, а у моего героя их гораздо больше. Но Петра я играю в театре — в спектакле «Шут Балакирев» (роль в «Ленкоме» выпускал Олег Янковский, после смерти которого она перешла к Александру Лазареву-младшему. — М.Р.).
А ты знаешь, что мой папа трижды играл в кино Петра I. И как-то мама сделала коллаж из разных фильмов, где он — Петр, а по центру поместила мою фотографию. Вот если по-честному: не отличить, где отец, а где я в роли Петра — просто Петр Алексеевич вылитый.
— А ведь Александра Сергеевича нет уже пять лет.
— Шесть.
— Он дал тебе навигацию в профессии? Скажем так: ты, сынок, туда не ходи, а здесь будь осторожен, а там… слушай себя и не дружи с артистами. Мне кажется, тебе, как и всем актерским детям, должно быть легче в деле. Или я ошибаюсь?
— Понимаешь, все воспринимается подсознательно, ведь жизнь проходила в театре и всегда крутилась вокруг него. Конечно, были советы: вот видишь, этот парень так сделал, а это неправильно. Или посмотри, как человек выкладывается. Но конкретных каких-то уроков тебе не расскажу.
— Разве он не открыл тебе два-три главных секрета поведения в мире искусства? В таком красивом, но таком многосложно-многоходовом, которые ты, усвоив от родителей, передашь своим детям — ведь они тоже уже ступили на этот пагубный путь.
— Отец мне сказал, и я тоже это сказал своей дочери — правило одно и главное: послушай себя и свои ощущения. Если сможешь прожить без этой профессии, тогда не надо в нее ходить. А если ты сходишь с ума и жизнь невозможна без нее, тогда иди в театр. И еще существует правило, которое Антон Павлович Чехов озвучил в «Чайке»: «Неси свой крест и веруй». Что бы ни случилось с тобой в этой профессии. Вот такие нехитрые законы.
— Но в повседневной жизни… Ты же в конце концов не говоришь дочери, молодой артистке: «Знаешь, Полина, неси свой крест и веруй». Как-то это фальшиво звучит.
— А театр — это не повседневная жизнь. Если ты пришел туда, то ты уже на котурнах. Старшенькая моя, Полечка, она уже чуть приподнята.
— Даже в актерском буфете? Приучена уже ходить на котурнах?
— Не то что я — это уже бабушки, дедушки. Гены, гены, гены…
У нас демократия: как Алина решит, так оно и будет
— Вот о генах и семье. Всей вашей семье многие завидуют: Лазаревы — такая крепкая актерская семья: не распадается, никто ни от кого не уходит. В общем, не семья, а кулак. Как вы так держитесь?
— Рекомендаций нет никаких. Надо просто уважать и любить друг друга, бережно к этому чувству относиться — вот все, что могу сказать. Какие тут могут быть рецепты? Я знаю много крепких семей — прежде всего семью своих родителей, потом Меньшов с Алентовой, Певцов с Дроздовой, Орлов с Будницкой…
— Хорошо, иначе спрошу. В вашей-то семье кто хозяин?
— Если положить руку на сердце, то у нас демократия: как Алина решит, так оно и будет. Потому что она мне доходчиво объясняет, что правильно, а что неправильно, и я ей верю. А вообще это нахальство и безответственность брать решение только на себя. Такого у нас нет.
— Подкаблучник, значит?
— Не то что подкаблучник, таким она меня не заставляет себя ощущать. Все по доброй воле.
— А если в семье патовая ситуация? Когда, скажем, подростковые вывихи начинаются? У тебя же были?
— А как же. Родители могли закрутить гайки и тем самым озлобить меня: я был достаточно своевольный, своенравный, свободолюбивый и, как все молодые люди в возрасте 15–16 лет, хотел не учиться, играть в футбол и крутить романы. И не надо было мне делать замечаний — я все знал лучше родителей. И вот этот момент юношеского максимализма родители умели гасить.
— Может быть, тебя пороть надо было?
— Может быть, и надо было, но не пороли. А в итоге получился в общем-то неплохой парень. Мудрость родителей в том, что передавливать нельзя. Вот сейчас Алина мне все время говорит: «Что ты в Сережу вцепился? Никуда не пускаешь? Он же взрослый, дай ему волю. Следи и будь рядом в нужную минуту». Я понимаю, что во всем нужна мера, но соблюсти ее трудно.
— А если бы твой сын Сережа 26 апреля решил пойти на митинг протеста против коррупции, ты бы его не пустил или: «Иди, сынок, протестуй»?
— Ты знаешь, я бы сделал все, чтобы он туда не ходил. Но у него самого этих мыслей в голове нет, так что бороться не пришлось бы.
«Повторяю: не надо раскачивать лодку изнутри»
— Никаких митингов. Это твоя позиция?
— Политика — не мое дело, но гражданская позиция у меня есть. Я поддерживаю существующий строй, мне нравится, что происходит в стране, но я не лезу с этим никуда: сколько людей, столько и мнений. Просто хочу, чтобы лодку изнутри никто не раскачивал, а наоборот — все трудились на благо своей родины, города. Вот и вся тебе моя позиция.
— Я того же мнения — про лодку и патриотизм. Но, по моим наблюдениям, патриоты в нашей стране сейчас делятся на две группы — ругающие Россию и страдающие за нее. Ты, получается, страдаешь?
— Патриоты ругающие — это вообще для меня не пойми кто. Ругать свою страну — таких миллионы: лают как собаки, а взамен ничего не предлагают. При этом еще за границей сидят. А страдающие — тоже неправильная позиция. Патриоты те, кто работает на благо родины. Ты или как Моська лай на слона, или старайся идти в ногу.
— Я представляю, что ты услышишь в ответ от своих же коллег. Но нельзя закрывать глаза на проблемы коррупции, воровства и прочие возмутительные вещи.
— Меня не очень волнует, что обо мне скажут мои коллеги. У меня существует мое собственное мнение, моя гражданская позиция, несмотря ни на каких «товарищей». Повторяю: не надо раскачивать лодку изнутри. Да, есть ошибки, есть над чем работать, есть кого увольнять и с чем бороться — проблем полно. Но давайте об этих проблемах будем мы говорить, а не тот, кто сидит за границей, зарабатывая при этом деньги здесь. Это меня глубоко возмущает.
— А если бы тебе предложили с такими правильными мыслями стать депутатом, войти в комитет какой-нибудь и начать делать что-то?
— Стать депутатом? Депутат у нас слово ругательное. Вступить в «Единую Россию» мне предлагали, но я не вступил. Я — артист и артистом хочу оставаться. А если что-то делать, этому надо отдаваться целиком, а просто номинально существовать — не честно.
«Украинский олигарх хороший получился»
— Не о политике. Ты сейчас снялся в главной роли и не в России. Что, где, когда?
— Сериал называется «Брюссель», голландско-бельгийский проект, десять серий. Снимали где-то полгода, и я с большим удовольствием мотался то в Брюссель, то в Амстердам.
— Амстердам, Брюссель, далее везде... В общем, тяжела и неказиста жизнь российского артиста.
— Да, красивая жизнь… Но когда ты не очень знаешь английский, а тебе надо говорить длиннющие монологи — это раем не кажется. Но все равно это огромное удовольствие и колоссальный опыт.
— Наши артисты, снимаясь на Западе или, если повезет, в Голливуде, сталкиваются с одной проблемой — акцент, и он становится серьезным препятствием при утверждении на роль. В результате шанс — попасть только на роль эмигранта из России, ну или в бессловесную массовку.
— Обычно наших приглашают играть плохих русских, и я тут недалеко ушел: играю украинского олигарха, но живущего там и говорящего на английском. Поэтому он в результате у меня не плохой, а даже хороший получился. Первой в титрах стоит замечательная бельгийская актриса Джоана Штеге, а вторым номером — ваш покорный слуга. Говорю по-английски и только в двух-трех местах чуть-чуть по-русски. А вообще фильм звучит на четырех языках — фламандском, английском, французском и чуть-чуть по-русски.
— А жена-переводчица разве она не помогала тебе?
— Она правила мой безобразный акцент как могла. Когда на премьере показали две серии, я услышал, как мой язык отличается от европейцев! Я как трактор разговаривал, а мне-то казалось, что воркую на английском точно голубь. Да ничего подобного! Но все-таки за год я свой английский еще как подтянул. Даже стал ловить себя на том, что думаю по-английски: рядом никого не было из русских, жил один, кругом говорили на фламандском или английском. А история в «Брюсселе» замечательная — любви, предательства любви за деньги.
— Ты предаешь или тебя?
— Я предаю, потом раскаиваюсь, возвращаюсь, судьба наказывает за это. А кончается фильм драматично весьма: появляется моя дочь и как бы подстреливает меня. Но… не совсем. Так что есть надежда на второй сезон.
— Ты почувствовал разницу съемок здесь и там?
— Разница очень маленькая и в то же время огромная. То есть процесс съемок и тут, и там построен одинаково, вот только отношение к нему другое. Там все (я остро почувствовал это) больны проектом. Вот наши осветители работают от звонка до звонка: время пришло — вырубают рубильник, а когда говорят, что будет оплата за переработку, они его снова врубают. И ничего, кроме этого, у них нет. Когда я сыграл в «Брюсселе» драматическую серьезную сцену, ко мне кроме режиссера подошли все осветители и сказали: «Парень, ты крутой».
И еще одно, пожалуй, отличие, самое главное — весь процесс съемок заточен под режиссера, а не продюсера, хотя и там тоже есть продюсерское кино. Продюсер, которая встречала меня на пробах, пожелала удачи: «Теперь вы идете на встречу с режиссером» — «А разве не вы здесь главная?» — «Нет, только режиссер». И я подумал, что действительно попал в хорошую историю, что и произошло. И еще одна разница — план съемок на день расписан так, что до минуты соблюдается тайминг, и это производит серьезное впечатление.
— Русскому человеку, тем более артисту, с его стихийной натурой, такой порядок — смерть? Мешает творчеству?
— Я вообще-то человек пунктуальный, но тут даже у меня доходило до психоза.
«Ну надо же, чтобы на старости лет кто-то работу давал»
— Послушай, у тебя колоссальная фильмография — под 70 ролей. Но есть ли среди них такая, которая нужна каждому артисту и которая была у твоих родителей — у отца «Еще раз про любовь», а у мамы «Гараж», «Служебный роман» — (жена Гуськова и Олечка Рыжова). До сих пор перед глазами — папа возле метро «Динамо», такой красивый, свободный, ждет свою стюардессу. А мама идет по железнодорожному мосту с сумками, глотая слезы от обиды.
— Роль жизни, роль судьбы? Нет, у меня пока такого не было. Есть замечательные, которые люблю — в «Идиоте» или в «Привете от покойника»… Вот сейчас начал вспоминать: они мне все достойные, но такой, чтобы рвануло… Знаешь, единственный человек в нашем кинематографе — Олег Иванович Янковский, у которого что ни роль была, то — шедевр, а так у актеров — одна, две такие роли случаются за жизнь. Но у Олега Ивановича несколько: «Обыкновенное чудо», «Мюнхгаузен», «Щит и меч», «Ностальгия», одни «Полеты во сне и наяву» чего стоят.
— Обидно. А если не дождешься? Не ляжет счастливо карта судьбы.
— Если бы от меня что-то зависело, мог бы еще переживать: лежу и ничего не делаю. Придет — хорошо, а не придет… Значит, будет что-то другое. Зато в театре у меня шикарные роли — мало кому такое достается.
— «Неси свой крест и веруй», ты говоришь?
— Это не я — Чехов. В свое время в меня это очень сильно попало. Я не то чтобы этим живу, но все время об этом помню.
— До вечернего банкета в «Ленкоме» по случаю твоего юбилея остается немного. О чем думаю: до недавнего времени ты был Лазарев-младший, а теперь — старший, значит, глава клана. И твой сын уже собирается поступать во ВГИК, а дочь Полина уже работает в Театре Маяковского. Как чувствуешь себя?
— Да как крестный отец. А Сергей действительно готовится поступать во ВГИК, но на продюсерско-экономический.
— О, сын — продюсер? Это ж мечта любого артиста.
— Ну надо же, чтобы на старости лет кто-то работу давал. У него замечательное чувство юмора: сейчас, на юбилее мамы, он на банкете оказался рядом с Марком Анатольевичем Захаровым, давним другом семьи, и сказал ему: «Добрый вечер, очень рады видеть вас на нашем празднике». Все рухнули. Так вот, мама моя убеждена, что через пару лет он все равно будет поступать на актерский.
Автор: Марина Райкина
