─ Заканчиваем спортивную разминку, Александр Валентинович, возвращаемся к обязательной программе. В Хьюстон вы ведь летали не баскетбол смотреть, а участвовать в CERAWeek.
─ Да, это крупнейшая энергетическая, нефтегазовая конференция в мире. Мы давно не бывали на ней, в 2014-м планировали поездку, но она сорвалась по известным причинам… В этом году появилась потребность представить Россию, показать инвестиционную привлекательность отечественного ТЭК, дать возможность нашим компаниям продемонстрировать свой потенциал. В российскую делегацию вошли около пятидесяти человек, включая главу "Зарубежнефти" Сергея Кудряшова, Дмитрия Конова из "Сибура", Романа Панова из "Росгеологии", Николая Буйнова из Иркутской нефтяной компании, Михаила Маргелова из "Транснефти", Вадима Яковлева из "Газпром нефти", руководителей ряда других крупных компаний. На мой взгляд, поставленных целей нам достигнуть удалось. Интерес был большой. Мы с главой IHS Дэном Ергиным, который, собственно, и учредил конференцию еще в 1982 году, открывали CERAWeek. Также были встречи с представителями крупных международных инвестфондов. Мы отвечали на интересующие вопросы, рассказывали, что у нас происходит с точки зрения развития экономики, энергетики. Кроме того, специально был организован так называемый русский завтрак, на котором вместе с руководителями наших компаний мы презентовали потенциально привлекательные проекты.
─ Чем потчевали гостей на завтраке? Блинами с черной икрой?
─ На самом деле мероприятие готовят организаторы, мы отвечали за содержательную часть. Что приятно, не было вопросов на отвлеченные темы, разговоры шли исключительно по делу. Относительно санкций большинство участников дискуссии сходились на мнении, что они никому не играют на руку.
─ Ну кому-то все-таки играют, иначе бы их уже отменили.
─ Искусственные ограничения явно не в интересах многих из тех, кто собирался в Хьюстоне. Американские, европейские компании исключены из процесса, проигрывая, скажем, коллегам из Азии, с Ближнего Востока, которые по-прежнему имеют возможность работать в России, участвовать в проектах и зарабатывать прибыль. Об этом открыто и не раз говорилось с трибуны CERA.
─ А почему вы отказали генсеку ОПЕК Мохаммеду Баркиндо, который заявил, что Россия автоматически заслуживает принятия в ряды организации? На это вы вежливо ответили, мол, спасибо, не надо.
─ Надо было видеть, как произносилась эта фраза. Господин Баркиндо смотрел на меня и улыбался.
─ Типа ─ пошутил?
─ Журналисты написали все слишком серьезно, вне контекста, новость моментально разлетелась… На самом деле у нас сложились хорошие отношения с главой ОПЕК, и я воспринял его слова ровно так, как это и подразумевалось: с изрядной долей юмора.
Если восстановить хронологию, тональность разговору задал господин Ергин, который на открытии CERAWeek спросил меня, не собирается ли Россия вступать в ОПЕК. Я ответил, что мы никогда не рассматривали вопрос в практической плоскости, поскольку не видим необходимости участвовать в каком-либо картеле. России это не надо. Нам ближе формат, применяемый на форуме стран ─ экспортеров газа, в который мы входим. Это, скорее, площадка для обсуждения текущей ситуации, оценки перспектив развития рынка, подготовки аналитических материалов на базе предоставляемой участниками информации. На мой взгляд, договариваться о снижении или повышении объемов добычи нефти можно, иногда нужно действовать для того, чтобы вернуть рынок в здоровое состояние. Но в долгосрочной перспективе должен работать рынок.
─ Раньше мы отказывались обсуждать снижение добычи, ссылаясь на технические сложности при регулировке объемов. Теперь же легко пошли на сокращение. Как это объясните?
─ Продолжаю придерживаться позиции о том, что нам трудно проводить искусственную заморозку. Поэтому и снижать объемы мы начали не первого января 2017-го, а позже, потребовалось определенное время на подготовку. Большая часть российской нефти добывается в регионах Севера и Крайнего Севера. Технологические условия таковы, что для заморозки объемов нужно приостанавливать бурение либо закрывать действующие скважины. После этого в некоторых местах восстановить ее практически невозможно. Поэтому компании сами решают, как поступать: кто-то закрывает неэффективные скважины, другие частично снижают объемы эксплуатационного бурения, а в итоге постепенно выходят на показатели, оговоренные в соглашении. Мы не можем, как Саудовская Аравия, сегодня чуть-чуть прикрутить кран, одномоментно снизить добычу на десять процентов, а завтра полностью все вернуть. Нам приходится действовать в гораздо более узком коридоре. Поэтому в январе вышли на снижение в 117 тысяч баррелей в сутки, в феврале ─ на 123 тысячи, в марте ─ на 200 тысяч, в течение апреля достигли суточного уровня 300 тысяч. Таким образом, это было плавное снижение в течение четырех месяцев. С мая держим полку.
─ Как у вас лично строятся отношения с нефтяными генералами?
─ Сотрудничаем в рабочем режиме и взаимодействуем, на мой взгляд, вполне конструктивно. Несколько раз в год встречаемся в формате общих совещаний, чтобы обсудить накопившиеся проблемы, понять, что нужно сделать в отрасли для движения вперед.
─ На какой площадке совещаетесь?
─ Здесь, вот в этом кабинете, где мы сейчас сидим. Плюс ежегодно проходят расширенные коллегии министерства, на которые приглашаем представителей ведущих игроков российского рынка. Не только нефтяного, но и электроэнергетического.
─ Приезжают первые лица, как вы говорите, мейджоров?
─ Да, если люди не в командировках и не на переговорах. У руководителей крупных компаний напряженный график. Встречаемся мы и индивидуально, обсуждаем по мере необходимости накопившиеся вопросы.
─ Вы уже пять лет на боевом посту, хотя до этого энергетикой особо не занимались.
─ Ну как сказать? Я работал председателем правительства крупного субъекта Российской Федерации. В Красноярском крае есть все ─ и электроэнергетика, и нефтянка, и угольные разрезы, и много прочего. До этого я был первым заместителем главы Норильска, самого большого города за полярным кругом. В Минфине России я курировал финансирование отраслей реального сектора экономики, в том числе в сферу моей компетенции входили вопросы, касающиеся энергетики, промышленности, сельского хозяйства, транспорта и так далее. Мы во всем разбирались досконально, я участвовал в совещаниях правительства, поэтому энергетика не была для меня совсем новой.
─ А что заставило вас в свое время оставить работу на производстве и податься в чиновники?
─ Честно говоря, думал, моя профессиональная деятельность всегда будет связана с Норильским горно-металлургическим комбинатом, но ситуация сложилась так, что произошла смена руководства города, формировалась новая команда менеджеров. Комбинат ─ градообразующее предприятие, вот и поделился кадрами для развития Норильска как муниципального образования. Но в 2002 году по приглашению Александра Хлопонина я переехал в Красноярск работать вице-губернатором. Расставался с Норильском тяжело. Город долго не отпускал, мне понадобилось, наверное, не меньше года, чтобы адаптироваться на "большой земле". Это сложно объяснить словами. Несмотря на суровые условия Заполярья, в Норильске чувствовал себя комфортно. Да, погода, мягко говоря, не очень. Но для северян это нормально: чем жестче, тем лучше. Мы не боялись ни снега, ни метели, ни черной пурги.
─ Почему она черная?
─ Метет с такой скоростью, что в метре ничего не видишь. В буквальном смысле, без преувеличения. Пару раз я попадал, приходилось ночевать на заводе, поскольку домой было не уехать.
─ А что заставило вас в тридцать с гаком лет и со статусом вице-губернатора сесть на студенческую скамью в МГУ? Спустя десятилетия решили осуществить юношескую мечту?
─ Разочарую: я не романтик, чтобы жить подобными мечтами... В Московском университете открылась Высшая школа государственного администрирования. Поступал, еще работая в Красноярске, а оканчивал, уже перейдя в Минфин. Диплом писал у академиков-экономистов Владимира Квинта и Валерия Макарова на тему, которую хорошо знал по практической работе: внедрение государственных программ в процессе бюджетирования.
─ Если вы тяжело привыкали к Красноярску, как вам дался переезд в Москву?
─ В профессиональном смысле адаптация прошла относительно легко и быстро. Так получилось, что меня назначили заместителем министра в середине сентября 2008 года, в том же месяце разразился экономический кризис. Понятно, на российское Министерство финансов тоже легла большая нагрузка. Пришлось срочно разрабатывать и реализовывать антикризисную программу. Работали и днем и ночью, без выходных. Времени на раскачку не было. С другой стороны, подобный шок позволил быстро втянуться в ритм, в русло жизни и работы.
─ Подсчитывали, сколько времени проводите в командировках?
─ Это часть нашей работы, да и отрасль "востребованная", в международной повестке энергетика занимает одно из ключевых мест.
─Как распределяется ваша ежедневная загрузка между разными отраслями ТЭК?
─ Думаю, процентов тридцать рабочего времени занимает международная тематика. У нас много межправительственных комиссий, различных встреч, мероприятий, в том числе на высшем уровне, где энергетика ─ одна из основных тем в переговорном процессе.
Если говорить о нефтегазовой отрасли и электроэнергетике, примерно равные доли нагрузки. Это огромные сектора, требующие постоянного внимания. Но нефть и газ все-таки больше в рынке, а электроэнергетика во многом регулируется государством. Министерство должно создавать нормативную базу, условия для принятия законов, указов и постановлений, чтобы все функционировало в соответствии с поставленными стратегическими задачами.
Угольная отрасль полностью рыночная, в ней нет ни одного государственного предприятия, она работает самостоятельно. Конкуренция такая, что дополнительное вмешательство и регулирование не требуются. Мы занимаемся реструктуризацией старых предприятий, помогаем развивать инфраструктуру, отправлять продукцию на экспорт.
─ На альтернативные источники энергии силы остаются, Александр Валентинович?
─ Обязательно. Поддерживаем это направление. Да, пока оно занимает не ту долю в общей выработке электроэнергии, как в некоторых других странах. Но к 2024 году мы рассчитываем выйти на 8–9 гигаватт мощностей возобновляемых источников энергии. Это вполне приличные цифры, позволяющие нам иметь компетенцию и производить необходимое оборудование.
─ Не отстаем от планеты всей?
─ Мы вполне конкурентоспособны. Наши технологии, в частности по производству солнечных панелей, по коэффициенту полезного действия занимают лидирующее положение в мире.
─ Но жизнь после нефти и газа, на ваш взгляд, есть?
─ На самом деле происходит не революционное, а эволюционное изменение топливно-энергетического баланса, и, конечно, доля углеводородов будет неуклонно снижаться. Сейчас она составляет 80 процентов, по нашим оценкам, к 2050 году суммарно упадет до 75 процентов. Все равно это еще очень много. Через 30–35 лет энергопотребление в мире вырастет как минимум на треть, что потребует колоссального дополнительного объема энергии, который не смогут покрыть другие, альтернативные источники. Сегодня на планете живет около семи с половиной миллиардов человек, два миллиарда из них не имеют полноценного доступа к электричеству и иным источникам тепла в виде газа или угля. Через 30 лет численность населения достигнет десяти миллиардов. И этих людей нужно будет обеспечить хотя бы необходимым минимумом. Поэтому, на мой взгляд, в ближайшие несколько десятилетий жизни без нефти и газа нет. Тем более что уже сейчас их рассматривают не только как источник энергии, но и сырье для производства всевозможных товаров. Уже сегодня восемь из десяти предметов сделаны из углеводородов в том или ином виде. Нефтехимия и газохимия ─ это будущее.
Конечно, прогресс не стоит на месте, более современные, в том числе возобновляемые, источники энергии станут постепенно расширять свою нишу. Возможно, появятся совершенно новые, о которых человечество пока даже не догадывается. Мы стараемся идти в ногу, не отставать
─ Продолжаете принимать поздравления по случаю продления соглашения с ОПЕК о сокращении нефтедобычи, Александр Валентинович?
─ Во второй раз договариваться было легче, поскольку мы опирались на опыт совместной работы с нашими зарубежными партнерами. Кроме того, рынок пока не сбалансировался, и принятое 25 мая в Вене решение о пролонгации до марта 2018 года стало ожидаемым событием. Дискуссии шли в основном вокруг сроков продления и объемов. Рассматривали разные варианты ─ шесть, девять или двенадцать месяцев, в итоге удалось выработать общую позицию.
─ Ваше совместное с коллегой из Саудовской Аравии Халедом аль-Фалехом заявление, сделанное в Пекине 14 мая, стало сюрпризом для многих. В итоге нефть марки Brent за день подорожала на полтора процента.
─ У нас была запланирована встреча на полях форума "Один пояс ─ один путь". Договорились, что там же проведем переговоры по стабилизации нефтяного рынка. До Вены предстояло пообщаться с представителями других стран и убедить их поддержать нашу инициативу.
С господином аль-Фалехом и его командой мы и до Пекина находились в постоянном контакте, встречались в майские праздники…
─ На чьей территории?
─ Скажем так, на ближневосточной нейтральной. Нужно было предложить рынку хорошее, правильное и скоординированное решение. Если бы вышли в Вене с разными позициями, могли бы долго и упорно обсуждать, но ни до чего не договориться. Поэтому мы, конечно, готовились к Пекину. При активной поддержке нашего президента.
Нужно было прийти к консенсусу внутри страны, четко выверить позиции. Проводились консультации с участием глав крупнейших нефтяных компаний страны.
Рассматривалось множество вариантов. Ведь на первом этапе планировалось, что соглашение о сокращении добычи может быть продлено на шесть месяцев. Так договорились в Вене в декабре 2016-го. В нынешних реалиях это никого не устраивало, поскольку пришлось бы выходить из соглашения зимой, в период максимального падения спроса. Обычно в это время он на полтора-два миллиона баррелей в сутки ниже, чем летом. Если бы в такой момент на рынок было выброшено большое количество нефти, это привело бы к коллапсу и цена за баррель могла бы упасть ниже тридцати долларов.
Поэтому наша общая позиция состояла в том, чтобы продлить соглашение минимум на девять месяцев. С этим согласились все, в том числе саудовские партнеры, с которыми нам удалось договориться, что на меньший срок продлевать не имеет смысла. Иначе нас через месяц начнут спрашивать: а что будет дальше, сразу после Нового года? Для рынка такая неопределенность не на пользу.
Стратегическая задача заключается в том, чтобы добиться снижения остатков на мировом рынке до среднего уровня за пять лет, примерно до трех миллиардов баррелей. В период кризиса эта цифра увеличилась до трех миллиардов трехсот миллионов. Вот эти излишки и надо сбросить. Спрос уже сегодня превышает предложение. За период действия соглашения запасы сократились примерно на семьдесят миллионов баррелей. Надо и дальше двигаться по этому пути. Ожидаем, что к первому июля цифра достигнет ста миллионов, а за второе полугодие 2017-го и первый квартал 2018-го остатки упадут еще на двести миллионов.
─ А как же фактор сланцевой нефти?
─ Угроза с этой стороны не так велика, как многим кажется. Необходимо смотреть на ситуацию в долгосрочной перспективе и комплексно. Мы работаем в рынке, а сланец ─ лишь один из возможных источников удовлетворения потребностей рынка. Спрос на нефть продолжает расти, в этом году примерно на миллион триста тысяч баррелей среднесуточно, в 2018-м ожидается рост на миллион двести тысяч баррелей. По прогнозам специалистов, в ближайшие 10–15 лет прирост не опустится меньше миллиона баррелей в год.
Очевидно, что сланцевая нефть не в состоянии покрыть этот растущий спрос. Можно провести параллель со спринтером, бегущим стометровку. На первом отрезке происходит резкое ускорение, разгон, потом идет собственно дистанция, на которой важно сохранить стабильную скорость до финиша. Сланцевая нефть бурно стартовала, сейчас она выходит "на полку", и даже для того, чтобы ее поддерживать, нужно прилагать очень серьезные усилия ─ инвестиции, запасы, новые месторождения… Полагаю, ускорение по сланцевой нефти продолжится в этом и следующем году, а в 2019–20 годах и в дальнейшем сохранять взятый темп будет уже сложно.
Сегодня доля сланцевой нефти ─ шесть с половиной миллионов баррелей из девяноста пяти миллионов, которые ежесуточно добываются в мире. Даже если цифра вырастет до девяти или десяти миллионов баррелей, это не станет трагедией для рынка.
Есть более существенные проблемы. Ежегодно добыча на традиционных месторождениях в мире падает в среднем на четыре процента, мировой прирост разведанных запасов в 2016 году был минимальным за семьдесят лет ─ всего 2,4 миллиарда баррелей. До того, в период с 2001-го по 2015-й, ежегодный прирост составлял в среднем девять миллиардов баррелей. Инвестиции в отрасль за последние три года сократились на полтриллиона долларов, количество окончательных инвестиционных решений по проектам также минимально за последние несколько десятилетий. Вот это действительно существенные риски для стабильного энергообеспечения в будущем. Собственно, поэтому мы и пытались договориться о скоординированных совместных действиях еще весной прошлого года в Катаре.
─ Тогда первый блин получился комом. В апреле 16-го подписать соглашение о сокращении добычи не удалось, хотя, казалось, все было на мази. И вы ехали в Доху в позитивном настроении, а потом…
─ Вы правы, поначалу события развивались стремительно и позитивно. Февральская встреча на уровне министров показала, что четыре страны, в том числе два крупнейших мировых экспортера нефти ─ Саудовская Аравия и Россия, а также Катар и Венесуэла, могут договориться о заморозке добычи. Тогда речь шла лишь о заморозке, не более. На том этапе такого шага было бы достаточно, чтобы излишки ушли с рынка и ситуация стабилизировалась. Повторяю, наша задача ─ не механическое повышение цены, а балансировка рынка. Цена ─ это производное. Зимой 2016-го она составляла 27 долларов за баррель, могла упасть и до 15 долларов. Назвать ее справедливой было нельзя. Спекулянты сознательно играли на понижение, открывая много коротких позиций. В разы больше обычного. Они хотели максимально снизить цену, чтобы снять маржу. Понятно, что долго так продолжаться не могло, потом цена отскочила бы, но все равно недостаточно с точки зрения инвестиционного процесса и будущего предложения. По крайней мере при нынешней себестоимости добычи и необходимости обеспечения существующих потребностей и будущего спроса.
В чем был смысл заключения сделки по заморозке? Она давала гарантии большей или меньшей стабильности и понимания участниками рынка, чего ждать. Это крайне важно для принятия решений в долгосрочной перспективе. Когда цена колеблется, сегодня может подскочить, а завтра упасть, неопределенность порождает хаос и отсутствие каких-либо возможностей для планирования стратегии.
В феврале в Катаре четыре страны принципиально обо всем договорились, условившись за полтора месяца провести подготовительную работу с другими участниками. В итоге в апреле в Доху приехали представители восемнадцати государств ─ одиннадцать из ОПЕК и семь из стран, не входящих в картель. Был подготовлен проект меморандума, который планировалось принять по итогам. 16 апреля, буквально накануне встречи, эксперты окончательно согласовали финальный текст, и все были уверены, что на следующий день состоится подписание документа. Протокольная формальность. Но, к сожалению, позиция одного из партнеров поменялась в последний момент, что для многих стало полной неожиданностью. Отсутствие консенсуса сыграло роль, и договориться не удалось.
─ Тогда казалось, что второго подхода к снаряду не будет, заявленный вес не взять.
─ Мы понимали, к вопросу рано или поздно все равно придется возвращаться, от этого никуда было не деться. Цена не стабилизировалась, инвестиции продолжали падать. Диалог удалось возобновить с новым саудовским министром аль-Фалехом, мы с ним стали уже предметно обсуждать будущую сделку и ее рамки.
─ Когда вы впервые встретились?
─ Сначала общались, что называется, неформально, не под протокол. На Международный энергетический форум в Алжире в конце сентября 2016 года должны были приехать профильные министры, и мы договорились обсудить дальнейшие шаги в широком составе, проведя до этого предварительную работу. В начале сентября господин аль-Фалех и я встретились на полях G20, подписав совместное заявление о сотрудничестве между министерствами двух стран и координации наших действий на рынке. Это был, скажем так, базовый посыл: Россия и Саудовская Аравия вновь сели за стол переговоров. Поскольку наши государства являются ключевыми игроками на рынке, это стало сигналом остальным. Россия вела переговоры с добывающими странами, с которыми у нас исторически сложились хорошие отношения. Азербайджан, Казахстан, Мексика, Иран… Разногласия между некоторыми странами сохранялись, и мы активно помогали сводить позиции. Общались в тот период очень часто, буквально в еженедельном режиме.
─ Халед аль-Фалех сказал, что собирается по вашему приглашению побывать в Арктике и Сибири. Куда повезете южного гостя?
─ Для начала мы решили показать новый завод по сжижению природного газа, расположенный на севере полуострова Ямал. Уникальный проект, который реализуется в сложных климатических условиях Заполярья.
В октябре прошлого года мы летали в Саудовскую Аравию, в рамках визита побывали на разных объектах, включая шельф Персидского залива. Теперь наша очередь принимать гостей. Надеюсь, летом господин аль-Фалех своими глазами увидит добычу нефти в условиях Западной и Восточной Сибири. Талакан, Ванкор, Сургут…
─ Но это будет ознакомительная экскурсия или надеетесь заинтересовать саудитов конкретными проектами?
─ Рассчитываем на кооперацию в дальнейшем. Для этого у нас создана совместная рабочая группа. В разных странах мира Саудовская Аравия имеет несколько полноценных исследовательских центров, занимающихся в том числе вопросами нефтепереработки.
─ Понятно, что решение о сокращении Россией объемов добычи ─ политическое. А как эти триста тысяч баррелей делились внутри страны? Вряд ли были добровольцы, готовые лечь на амбразуру.
─ Подход простой. Конечно, никто не рвался брать на себя дополнительную нагрузку, связанную со снижением добычи. Поэтому на совещании с участием руководителей двенадцати компаний-мейджоров мы пришли к общему пониманию, что каждый скорректирует планы по добыче относительно октября 2016 года и сделает это ровно на тот процент, который составляет его доля по добыче в целом по стране. Иными словами, компании взяли на себя прямо пропорциональную нагрузку. В этом смысле схема прозрачна и справедлива. Все, конечно, смотрят друг за другом, чтобы принятые на добровольной основе обязательства выполнялись, не появлялись так называемые фрирайдеры и безбилетники.
─ А в абсолютных величинах кто пострадал сильнее остальных?
─ Не употреблял бы слово "пострадал", поскольку все наши компании получают от сделки позитивный эффект. Снижение объемов и компенсация за счет роста цены однозначно работают в пользу госбюджета, экономики страны, а значит, и самих компаний. Повторяю, стабилизация выгодна всем.
─ После продления соглашения квоты внутри страны меняться будут?
─ Нет, распределение нагрузки останется на прежнем уровне. Равномерность обеспечивается пропорциональностью к объемам добычи. Это наиболее справедливая формула. Конечно, у каждой компании свои нюансы: кто-то наращивал добычу, и им пришлось больше сокращать, у других ─ наоборот ─ были планы по сохранению или даже сокращению объемов, они легче вошли в процесс.
Если же говорить о конкретных цифрах, известно, что самая крупная нефтяная компания в стране ─ "Роснефть", у нее около сорока процентов всей добычи. У остальных показатели пониже, но свою долю снижения объемов выполняют все. Мы мониторим. В Минэнерго проходят еженедельные встречи с представителями компаний. Но важно подчеркнуть: схема работает без каких-либо специальных указаний. Мы как министерство поддерживаем меру, но она является исключительно добровольным выбором компаний.
─ И если кто-то нарушит концессию, мер воздействия на хулиганов у вас нет?
─ Их и быть не может, поскольку это не картельный сговор, а самостоятельное решение отдельных участников рынка.
─ Вы считали экономический эффект от продления соглашения о сокращении?
─ Переговоры мы начали вести в прошлом году, и цена барреля на ожиданиях подскочила до уровня пятьдесят-шестьдесят долларов.
Если бы не подписанное осенью 2016-го и продленное сейчас соглашение, цена, скорее всего, просела бы ниже сорока долларов. Премия, полученная в результате стабилизации рынка, составляет примерно десять-пятнадцать долларов на бочке нефти. Дальше умножайте: при добыче Россией примерно одиннадцати миллионов баррелей в сутки получаем дополнительно не менее 110 миллионов долларов. Понятно, что эта сумма распределяется между государственным бюджетом и компаниями, но большая часть доходов идет, конечно, в казну, поскольку у нас действует прогрессивная шкала налогов: чем выше цена, тем значительнее отчисления.
При существующих ценах бюджет России должен получить в 2017 году сверх запланированного ранее не менее триллиона рублей. Ежемесячная прибавка с января по май ─ по сто миллиардов. Сейчас, как вы знаете, идет корректировка бюджета в сторону увеличения.
─ Вас часто просят сделать прогноз, Александр Валентинович?
─ Думаю, не реже раза в день. Бывает, чаще.
─ И что отвечаете?
─ Говорю то, что думаю. Хотя любой прогноз ─ дело неблагодарное. Слишком редко сбывается. Даже авторитетные зарубежные службы типа Международного энергетического агентства, обладающего многолетним опытом и колоссальной базой данных, часто ошибаются в оценках. Погрешность ─ от 30 до 75 процентов.
Но тема, что называется, в постоянной повестке, сейчас она зазвучала еще чаще. Люди хотят понять наше видение сложившейся ситуации. Подходят журналисты, представляющие разные СМИ, интересуются ценой на нефть, просят дать прогноз. Постоянно отвечать на однотипные вопросы тяжело, тем не менее надо. Это тоже часть моей работы. Терпеливо и вежливо объясняю.
─ Может, лучше сразу раздавать памятки, так сказать, с кратким содержанием предыдущих серий?
─ Мы очень аккуратны в оценках. Если в чем-то не уверены, лучше не называть конкретные цифры.
─ Я спросил про прогноз, не уточнив, какой именно. Про нефть заговорили вы. На автомате.
─ Это логично, если учесть, что я возглавляю Министерство энергетики Российской Федерации.
─ Но вы же и большой поклонник спорта. Может, для разнообразия рискнете предположить, кто выиграет чемпионат мира по футболу в 2018 году?
─ Да, об этом меня еще не спрашивали, скрывать не стану... Справедливости ради замечу: спорт я действительно люблю, однако не считаю себя таким специалистом в футболе, чтобы давать квалифицированные и аргументированные оценки. Разбираюсь на любительском уровне. В мире есть несколько команд топ-уровня, которые традиционно побеждают на мировых первенствах. Германия, Бразилия, Италия, Испания, Франция, Аргентина… Угадать будущего чемпиона в футболе проще, чем предсказать цену на нефть, точно вам говорю. Конечно, сюрпризы возможны, но маловероятны.
Надеюсь, российская сборная сотворит чудо, но наши болельщики в любом случае останутся в выигрыше, поскольку смогут наблюдать за лучшими футболистами современности. И не по телевизору, а воочию.
─ За кого болеете? Кроме России, ясное дело.
─ Мне давно симпатичны бразильцы, испанцы, немцы, аргентинцы. Как и миллионам других фанатов по всему миру. Говорю же: в этом случае со мной все предсказуемо и банально.
За футболом стал следить в начальных классах школы. Отчетливо помню чемпионат мира 1982 года в Италии, сборную Бразилии, в которой блистали Зико, Сократес… Потом была Мексика 86-го года, где ярко выступила сборная СССР, разгромившая венгров и обидно уступившая бельгийцам.
Эти матчи я смотрел вместе с друзьями. В тот момент уже серьезно увлекался баскетболом, каждое лето мы ездили на три месяца в спортивный лагерь, у нас в комнате на стене даже висела таблица чемпионата, в которую мы день за днем вносили результаты сыгранных матчей.
В первенстве Советского Союза я болел за донецкий "Шахтер". Я ведь родом с Донбасса.
─ Если еще точнее, из Авдеевки, которая в последние месяцы регулярно попадает в сводки боевых действий. Сколько вы прожили там?
─ Родители переехали в Норильск, когда мне было семь лет. Но и потом мы продолжали прилетать в Донецкую область. Вплоть до пятого класса я проводил в Авдеевке каждое лето, поэтому могу сказать, что неплохо знаю юго-восточную часть Украины.
─ И первыми горами в вашей жизни были терриконы?
─ Да, я видел отвалы пустых пород, эти искусственные насыпи, но непосредственно в Авдеевке шахт нет, там уголь не добывают. В поселке расположен крупный коксохимический завод, мои родители на нем и работали: отец ─ энергетиком, мать ─ бухгалтером…
─ Родня в тех краях осталась?
─ По маминой линии. Она из многодетной семьи, их было четыре сестры. Две по-прежнему живут в Донецкой области. Я не приезжал в Донбасс, думаю, с начала нулевых годов. С момента, как бабушек не стало.
Родители планировали, что пробудут в Норильске три года, а задержались на двадцать лет. В то время открыли одно из крупнейших в СССР Талнахское медно-никелевое месторождение, давшее второе дыхание развитию горно-металлургического комбината, где в ту пору работало более ста пятидесяти тысяч человек. Был объявлен комсомольский набор, на него откликнулись десятки тысяч юношей и девушек, в том числе мои родители. Обычная история! Отработав положенное, они вышли на пенсию, но на Украину не вернулись, перебрались на юг России, уже давно живут в Сочи.
Мы с сестрой оканчивали школу в Норильске. Был выбор: ехать в Москву или остаться дома, поступать в местный индустриальный институт, который целенаправленно готовил специалистов именно для Норильского горно-металлургического комбината. Сначала я собирался в МГУ на экономический факультет, переписывался с приемной комиссией, выполнял какие-то задания, дополнительно занимался с репетитором, готовившим по университетской программе. Хоть я и окончил школу с серебряной медалью, понимал: уровень требований в МГУ высок, моих знаний может не хватить. Медаль не гарантировала автоматического поступления.
Словом, я всерьез нацеливался на Московский университет, но в 1988 году, когда окончил школу, в Норильском индустриальном институте появился свой экономический факультет. Ректор Владислав Рогинский долго и настойчиво пробивал разрешение на его открытие в Заполярье и в итоге сумел убедить столичное начальство. Учеба в Норильске давала несколько ощутимых плюсов. Там продолжала успешно функционировать система завода-втуза, когда поступаешь по направлению конкретного предприятия, входившего в горно-металлургический комбинат. Кроме того, с момента зачисления в институт начинали начислять трудовой стаж. Я, например, с первого курса был аппаратчиком-гидрометаллургом. С третьего года обучения семестр строился так: один месяц занимаешься в привычном режиме, а второй ─ днем работаешь и учишься по вечерам. Проходишь производственную практику и получаешь не стипендию, а полновесную зарплату. Чередование учебы и работы продолжалось вплоть до окончания института. После получения диплома выпускнику полагалось не менее трех лет отработать на предприятии, направившем его на учебу. Я поступил в вуз от Надеждинского металлургического завода и туда же вернулся.
Считаю, сделал правильный выбор, поскольку еще на этапе студенческой скамьи смог понять экономику предприятия, разобраться во многих производственных процессах. Открытие экономического факультета в Норильске пришлось кстати и сыграло важную роль в моей судьбе.
─ Это вам сейчас видно, с высоты прожитых лет, а тогда, наверное, отказ от Москвы дался сложно?
─ Нет, сомнений или сожалений и в ту пору не возникало. Мне было нужно образование, а не Москва. Это первое. Еще одно немаловажное обстоятельство: я хотел продолжить занятия баскетболом, которым увлекался с детства. И в институте у нас сложилась отличная команда, всю студенческую жизнь я не только учился, но и играл. Успевали все ─ заниматься, работать, участвовать в разных соревнованиях по стране. Три удовольствия в одном, как говорится.
─ А когда вы пристрастились к баскетболу?
─ В пятом классе попал в норильскую ДЮСШ. Мы тогда переехали из одного района города в другой. Я пошел в новую школу и попался на глаза тренеру, набиравшему мальчишек в секцию баскетбола. Юрий Юрченко воспитал многих хороших спортсменов, выступавших на приличном уровне, в том числе в национальной сборной. Например, Александр Мелешкин и Максим Кропачев поиграли в легендарном ЦСКА у Владимира Гомельского. Они до сих пор регулярно выходят на паркет в матчах ветеранов.
Словом, я оказался в надежных руках отличного специалиста. На базе школы Юрий Георгиевич, по сути, сформировал сборную города по нашему году рождения, и мы играли одним составом несколько лет. На первенство края, в чемпионате России, объездили практически всю страну ─ от Москвы, Киева и Прибалтики до Череповца, Омска и Новосибирска. Я сначала был разыгрывающим, потом в институте играл на позиции нападающего.
─ Какой у вас рост?
─ 185 сантиметров. Для баскетбола, скажем прямо, скромный.
Хотя в какой-то момент я даже мечтал о карьере профессионального спортсмена. По-прежнему люблю баскетбол и по возможности участвую в различных любительских соревнованиях. Может, прозвучит не очень скромно, но недавно вместе с вице-премьером Аркадием Дворковичем и министром спорта Павлом Колобковым мы победили на турнире Московской школы управления "Сколково".
─ Но это не поддавки?
─ Нет-нет, на баскетбольной площадке все серьезно. Там не существуют чины и ранги, все равны.
─ А болеете за кого?
─ За ЦСКА. С детства. Последние лет десять команда регулярно выходит в "Финал четырех" Евролиги, и я стараюсь не пропускать решающие матчи.
─ С кем-то из игроков или руководства клуба вы знакомы?
─ Регулярно проводятся благотворительные матчи с участием ветеранов, различные турниры, поэтому со многими я часто общаюсь.
─ Знаю, в марте вы не упустили возможность посетить и матч NВА в Хьюстоне?
─ Для каждого баскетболиста и любящего этот вид спорта человека шанс увидеть воочию матч команд Национальной баскетбольной лиги ─ особенная история. В детстве я даже не мог об этом и мечтать
Андрей Ванденко
