– Александр Андреевич, расскажите о своем творчестве.
Писатель задумался и начал издалека.
– Буквально вчера я вернулся из Сибири, где побывал на одном из авиационных заводов. Это старейшее в нашей стране производство. Во времена, когда российские заводы закрываются и распродаются, этот работает и процветает. Здесь выпускают бомбардировщики. Эти машины идут на вооружение современных войск и по многим показателем превосходят своих зарубежных конкурентов. Глядя на них, с ликованием в душе осознаешь, что существуют места, где Россия уцелела.
В огромном зале гордо стоят три самолета, готовые в любой момент сорваться с места и взмыть в небо. Такой бомбардировщик – не просто машина, а потрясающее количество конструкторских и инженерных подходов, разных материалов, изобретений. Целая история. Ведь чтобы понять этот бомбардировщик, нужно понять врага, для борьбы с которым он создан. Врага, у которого есть свои бомбардировщики.
Чтобы понять смысл самолета, нужно понять весь мир – увидеть картину будущих войн, в которых он будет участвовать. И как его описать? Русская литература, великая литература, не хотела и не умела писать машины, в них она видела развернутую угрозу. Машина для русской литературы символизирует государство.
Достоевский писал о душе, его герой проходил сквозь Ад и Рай. Толстой писал о человеческих отношениях, Бунин – о природе. Лишь у немногих авторов говорится о машинах. Андрей Платонов хотел и умел писать на эту тему. Особенно в своих ранних произведениях. Его машина – это живое существо, наделенное душой.
Тот же Бунин в рассказе «Человек из Сан-Франциско» описал машину. Машина Бунина – пароход – восхитительно страшная. Главный герой умирает, и в унылых трюмах этой машины его везут обратно. Что до меня, то я люблю писать машину.
Я люблю заводы, рудники, люблю труд человека. Мои ранние романы технократичны. Я упивался футурологическими описаниями заводов. Но именно это мешало мне печататься. Ведь у нас в литературе в то время существовали две ветви: деревенская и городская проза. Первую представляли такие имена, как Распутин, Белов, – они писали об угасающей деревне. О затопленной деревне. И в ее бедах они винили машину, и не просто – гидроэлектростанцию, а высшую машину – государство. Городская проза тоже видела в машине источник всех бед – жесткий репрессивный аппарат, ГУЛАГ. И вот две такие разные и местами соперничающие друг с другом ветви объединялись в одном: в неприязни к машине. И что в итоге? Государство распалось, начался хаос, взвыли и те, и другие.
И дальше разговор пошел непосредственно о творчестве:
– Сегодня я презентую три своих новых книги – это первые три тома из нового собрания сочинений. Всего будет десять книг. В них вошли романы «Шестьсот лет после битвы», «Стеклодув», «Их дерево», «Пепел», «Ветхий город». В них, а также в других своих произведениях, которые я уже написал и которые, возможно, еще напишу, я постараюсь объяснить русскому человеку, почему для России важно государство: теряя государство, мы теряем целый пласт истории.
На пустыре русский человек сникает. Моя цель – вернуть русскому человеку Веру, осознание собственной силы. Ведь русская духовность уникальна и неповторима.
– Что Вы посоветуете начинающим писателям и публицистам?
– Больше читать русской классики! Это драгоценный опыт, живой учебник истории. И второе – приготовиться к тому, что придется много работать. День и ночь. Нужно удариться во все тяжкие: прожить жизнь, о которой можно было бы написать. Лучше всего уехать из Москвы – о ней и так уже много всего написано. Езжайте куда-нибудь в глубинку и проживите уникальный кусок жизни, о котором можно было бы написать, используя этот опыт. Жизнь, в который вы бы умирали и возрождались из пепла.
Сам Проханов пришел в литературу не сразу. По специальности он – инженер. Окончил Московский авиационный институт. Прозу и стихи начал писать только на последнем курсе. Официально работал в НИИ, затем и вовсе покинул столицу и уехал в Карелию, чтобы нести бремя... лесника! Водил туристов в Хибины. Но именно здесь, в далеких лесах нашей Родины, он открыл для себя Платонова, Набокова, вдохнул аромат жизни и всерьез занялся литературой. Днем блуждал по лесам, а вечером писал.
– Я просто заснул, проспал ночь, а наутро проснулся писателем, – так отзывается Александр Андреевич о начале своей карьеры.
– А в чем, на Ваш взгляд, заключается писательское ремесло?
– Миссия литератора связана с тем, чтобы захватить в свои сети реальную Историю. Не зря говорят, жизнь – это черновик для романа. А писатель – это летописец. Его задача – уберечь моменты истории от забвения. Я пишу то, что вижу, и о том, что знаю. Реальность уникальна. Нужно просто суметь правильно заключить ее в метафору, сконцентрировать в роман. В жизни существует множество центров, и необходимо суметь их разглядеть и выстроить вокруг них основные события. Если писатель обладает цепким мышлением и умеет правильно определить основополагающие моменты – ему под силу создать отличный роман. В противном случае, если само его мышление распадается, его ждут неудачи.
– Что Вы думаете о сегодняшнем положении в культурной среде в целом?
– До 1991 года литература являлась частью идеологии, за ней был жесткий надзор. Неугодных политическому строю писателей подавляли, угодных – поощряли. Литература отражала основные тенденции в развитии культуры. А после 91-го государство отмахнулось от нее. Сейчас книги – дело коммерческое. И, увы, вынужден сказать: сегодня на идее много бабок не заработаешь.
– Вы говорите, что существовало две мощных ветви в русской литературе: деревенская и городская проза. Но на презентации книги «Несвятые святые» отца Тихона Вы сказали, что появилась и третья ветвь – монастырская проза. Как Вы считаете, это единичная вспышка, или монастырская проза будет развиваться?
– Это прозаическое произведение – не проповедь, не назидание, а в первую очередь – рассказ, написанный талантливым человеком. Отец Тихон описал жизнь, которая остается неведомой большому количеству людей – жизнь, заключенная в монастырских стенах. В мое время церковь была экзотикой, а сегодня она становится мощным элементом жизни. Описывать этот слой интересно, важно и полезно. Он наполнен не только светоносными людьми, там тоже творится Бог знает что! Ну, а монастыри для меня являются отчасти последним прибежищем русских и русскости, там русская идея прячется от поношения. С другой стороны – храмы для верующих, да и не только для верующих – это окна, прорубленные в мироздание.
– Вы сознательно шли на войну? Сознательно посвятили себя войне, описав события в горячих точках? И сейчас, глядя на события тех лет, можете ли сказать: война стоит того, чтобы посвящать ей жизнь?
– Если бы советские солдаты в сорок первом году думали: стоит ли идти на войну, стоит ли посвятить ей жизнь и, возможно, не вернуться? – не было бы сорок пятого года – это раз. А второе: война – это очень яркий процесс, в котором сталкиваются темпераменты, идеи, те же самые машины, что дает художнику возможность очень многое увидеть, разглядеть. Есть писатели, которым интересны дискотеки и ночные клубы, а мне, как Толстому или Верещагину, интересны батальные сцены.
– У каждого математика есть в жизни любимая задача, которую он сумел решить. Есть ли такая творческая задача у Вас? И какое Ваше любимое собственное произведение?
– Хм. Любимое произведение? Наверное, его нет. Вся эта огромная армада, которую я спустил на воду, движется единым порывом. Мое любимое произведение – то, которое никогда не напишу. А задача – найти смысл жизни. Я стремлюсь к тому, чтобы мои книги не были забавами, а несли глубокую наполненность. В каждой книге открыть крупицу неведомого, соприкоснуться с ней и познакомить с ней читателей. Если это получилось, я считаю свою миссию выполненной.
Евгений ВЛАСОВ
