Первые стихи поэта, сразу отразившие его своеобразный стиль, были опубликованы в 1958 году. Его лирика отличалась стремлением «измерить» современного человека категориями и образами мировой цивилизации, экстравагантностью сравнений и метафор, усложнённостью ритмической системы, звуковыми эффектами.
Вознесенский наряду с Евтушенко и Ахмадулиной вызывал резкое неприятие у некоторой части советской литературной общественности. Это неприятие выражалось и в стихах — например, в стихотворении Николая Ушакова «Модный поэт», 1961 (Он сменною модой недельной / когда-то пленял молодёжь. / Так что ж ты, цветок рукодельный, / сегодня не модно цветёшь?) или в стихотворении Игоря Кобзева «Комсомольским активистам», 1963 (Им служат оружьем трясучие джазы / И разный заморский абстрактный бред. / У них, говорят, появился даже / Собственный свой популярный поэт…). На улице Горького в «Окнах сатиры» уже в 1960-х годах изображён рабочий, выметающий «нечисть» метлой, — и среди сора-нечисти был изображён Вознесенский со сборником «Треугольная груша».
В марте 1963 года на встрече с интеллигенцией в Кремле, Никита Хрущёв подверг поэта резкой критике. Под аплодисменты большей части зала он кричал: «Можете сказать, что теперь уже не оттепель и не заморозки — а морозы… Ишь ты какой Пастернак нашелся! Мы предложили Пастернаку, чтобы он уехал. Хотите завтра получить паспорт? Хотите?! И езжайте, езжайте к чертовой бабушке. Убирайтесь вон, господин Вознесенский, к своим хозяевам!»
Через год после сборника «Треугольная груша» вышла посвящённая Ленину поэма Вознесенского «Лонжюмо». Стихотворный сборник «Антимиры» послужил основой знаменитого спектакля Театра на Таганке в 1965 году. Для этого спектакля Владимир Высоцкий написал музыку и спел «Песню акына» («Не славы и не коровы…») на стихотворение Вознесенского.
В 1970-е годы Вознесенского стали издавать достаточно хорошо, он выступал по телевидению и получил в 1978 году Государственную премию СССР.
Сообщающийся эскиз
Мы, как сосуды,
налиты синим,
зеленым, карим,
друг в друга сутью,
что в нас носили,
перетекаем.
Ты станешь синей,
я стану карим,
а мы с тобою
непрерывно переливаемы
из нас — в другое.
В какие ночи,
какие виды,
чьих астрономищ?
Не остановишь —
остановите!—
не остановишь.
Текут дороги,
как тесто, город,
дома текучи,
и чьи-то уши
текут, как хобот.
А дальше — хуже!
А дальше...
Все течет. Все изменяется.
Одно переходит в другое.
Квадраты расползаются в эллипсы.
Никелированные спинки кроватей текут,
как разварившиеся макароны.
Решетки тюрем свисают,
как кренделя или аксельбанты.
Генри Мур, краснощекий английский ваятель,
носился по биллиардному сукну своих
подстриженных газонов.
Как шары, блистали скульптуры, но они то
расплывались, как флюс, то принимали изящные
очертания тазобедренных суставов.
«Остановитесь!— вопил Мур. — Вы прекрасны!..» —
Не останавливались.
По улицам проплыла стайка улыбок.
На мировой арене, обнявшись, пыхтели два борца.
Черный и оранжевый. Их груди слиплись. Они
стояли, походя сбоку на плоскогубцы,
поставленные на попа.
Но-о ужас! На оранжевой спине угрожающе
проступили черные пятна.
Просачивание началось. Изловчившись, оранжевый
крутил ухо соперника и сам выл от боли — это
было его собственное ухо.
Оно перетекло к противнику.
Букашкина выпустили.
Он вернулся было в бухгалтерию, но не смог ее
обнаружить, она, реорганизуясь, принимала
новые формы.
Дома он не нашел спичек. Спустился ниже этажом.
Одолжить.
В чужой постели колыхалась мадам Букашкина. «Ты
как здесь?» «Сама не знаю — наверно,
протекла через потолок». Вероятно, это было
правдой. Потому, что на ее разомлевшей коже,
как на разогревшемся асфальте, отпечаталась
чья-то пятерня с перстнем. И почему-то ступня.
Вождь племени Игого-жо искал новые формы
перехода от феодализма к капитализму.
Все текло вниз, к одному уровню, уровню моря.
Обезумевший скульптор носился, лепил, придавая
предметам одному ему понятные идеальные
очертания, но едва вещи освобождались от его
пальцев, как они возвращались к прежним
формам, подобно тому, как расправляются
грелки или резиновые шарики клизмы.
Лифт стоял вертикально над половодьем, как ферма
по колено в воде.
«Вверх — вниз!»
Он вздымался, как помпа насоса.
«Вверх — вниз».
Он перекачивал кровь планеты.
«Прячьте спички в местах, недоступных детям».
Но места переместились и стали доступными.
«Вверх — вниз».
Фразы бессильны. Словаслиплисьводну фразу.
Согласные растворились.
Остались одни гласные.
«Оаыу аоии оааоиаые!..»
Это уже кричу я.
Меня будят. Суют под мышку ледяной градусник.
Я с ужасом гляжу на потолок.
Он квадратный.
