Два самых главных страха любой матери аутиста: что его побьют сверстники и что он попадет в тюрьму. Этому есть объяснение. Многое из того, что может совершить аутист, граничит с правонарушением или даже преступлением. Хотите примеры? Вот, скажем, аутист пытается отобрать у прохожего понравившуюся ему шапку (статья 161 УК РФ «Грабеж») или он берет без спроса чужую вещь (статья 158 УК «Кража»). Но сам диагноз являлся до сих пор своего рода охранительной грамотой.
Однако только в этом году на аутистов несколько раз надевали наручники. Один из последних случаев — 22‑летнего Павла Васильева задержали на улице в Москве за то, что он кричал, нарушая тем самым общественный порядок. Неужели наши органы в погоне за «палкой» принялись за аутистов? Почему люди с таким диагнозом все чаще попадают в криминальные хроники?
«МК» попытался разобраться с этим на примере истории 18‑летнего Владислава Желнина, который сначала занимался телефонным терроризмом, а потом ограбил офис микрозайма.
«Преступления совершал не он, а бесы»
У проходной центра им. Сербского, куда привозят заключенных на стационарное судебно-психиатрическое обследование из Бутырки, много часов стоит женщина. Она умоляет конвоиров у двери и строгую тетеньку в окошке, плачет, кричит... Эту женщину зовут Олеся Исаченко, она мать одного из пациентов центра и просит о свидании с ним.
Все отказывают ей чисто по формальной причине: у нее должен быть оригинал разрешения следователя с синими печатями, а тот прислал его по факсу (продублировав звонком). Следователь — в другом регионе, до него непросто добраться.
— Сын не выдержит разлуки, он же аутист, то есть он как ребенок, — плачет Олеся.
Владиславу Желнину 18 лет. Летом этого года он был арестован в Краснодарском крае по обвинению в разбое. Молодой человек с кухонным ножом ворвался в офис организации по микрозаймам и потребовал денег. Забрал 6 тысяч рублей. За такое, как говорится, полезно посидеть за решеткой, но, наверное, не в случае с Владом.
На вид он совершенно нормальный парень, но, как только заговорит, это впечатление меняется. По умственному развитию он кажется восьмилетним ребенком. Из-за дефекта речи во время разговора непроизвольно вскидывает голову, словно бы «ловит сверху» подходящие слова. Он не понимает юмора, сарказма, воспринимает все сказанное буквально.
— С самого детства он вел себя странно, — рассказывает мать. — С игрушками не играл, с детьми тоже. Все время один и один. Сначала он был гиперактивный, врачи лечили его от этого уколами. Потом он стал заторможенным, все забывал. В школе в столовой сидит, бывало, и два часа кушает, бедненький. На него ругаются, торопят, а он не может по-другому. За партой на занятиях сидеть долго не мог, уставал очень. Одноклассники его не воспринимали. В итоге я перевела сына на домашнее обучение.
Болезнь Влада — трагедия для его семьи, точнее, для мамы (она, по сути, и есть вся семья, поскольку папа — бывший прокурорский работник — с ними не живет). Женщина полностью посвятила себя сыну.
— Мы объездили много врачей, никто долго не мог установить точный диагноз, — рассказывает Олеся. — Только в Воронежской областной больнице профессор-генетик Валерий Федотов сразу сказал, что это точно аутизм. Он также мне объяснял, что врачи его неправильно лечили и вообще зря закололи уколами.
Олеся по образованию художник-скульптор. Она воцерковленная. Болезнь сына воспринимала как «вселение бесов» и возила его по монастырям и храмам по всей стране. Она долго может рассказывать, как привезла его к одним мощам и там сразу Владу стало легче, как потом снова его одолел лукавый (читай — подталкивал на совершение правонарушений), и снова он исцелился в очередном святом месте. Женщина продала машину, потом квартиру, чтобы были средства ездить по святыням и таким образом уберегать своего особенного сына.
Если оставить в стороне православную мистику, то лично мне картина видится такой. Несчастная мать не знала, что ей делать с больным ребенком. Никаких подходящих образовательных или досуговых центров для аутистов, профессиональных педагогов для таких детей ей на пути не попалось. И когда Влад, которому не хватало общения с другими людьми, стал играть в криминальные игры, она придумала этому единственное объяснение: это не он, это лукавый через него творит плохие вещи.
Семь лет испытаний или проказ?
— Мне батюшка так сказал, что будет семь лет испытаний для меня и для сына, но больше для него, конечно, — заявляет мать.
Имеется в виду, что в первый раз в поле зрения закона Влад попал семь лет назад.
— Да это для полиции семь лет испытаний! — возмущается один из правоохранителей. Он-то как раз считает, что Желнина давно надо было посадить, но возраст и болезнь не позволяли.
— Он столько раз пускал нас по ложному следу, отрывал от расследования серьезных преступлений. Что это за игры такие? Если он не может отвечать за свои действия, то пусть за них отвечают родители.
Лучше, чем сам Владислав, обо всем этом вряд ли кто может рассказать. А устами младенца (пусть и великовозрастного), как говорится, глаголет истина.
— Мама всегда занималась охраной меня от преступлений, — гордо заявил Желнин правозащитникам, навестившим его в Бутырке.
— Следила, чтобы ты ничего незаконного не сделал?
— Ага. Она от меня даже шариковые ручки и карандаши прятала, чтобы я соседям не мог записки подсовывать о том, что в доме газ взорвется.
— А зачем ты это делал?
— Скучно было, я играл.
— А больше поиграть не с кем было?
— Не с кем. Друзей у меня никогда не было. Я звонил по разным телефонам, говорил, что здание заминировано. И потом милиционеры бомбы искали. Однажды на атомную станцию позвонил. Это было ложное сообщение о заложенной бомбе — вы поняли?! Я пошутил. Ложных сообщений много, я об этом по телевизору слышал. И мне было интересно: если я позвоню, найдут меня или не найдут?
— Находили?
— Почти всегда. Раз семь. Потом как было: в милицию везли, разговаривали и отпускали. Игра была такая. Мне нравилась. Даже если проиграешь и тебя найдут, то тебе будет внимание со стороны дознавателя.
— А зачем тебе внимание с его стороны?
— Те, кто общаются с ним, — модные люди. Они криминальные авторитеты.
— И ты таким хотел стать?
— Ага. «Заехал в хату». В Краснодарском СИЗО кричали все время «дай дорогу!» (это он про межкамерную связь. — Е.М.). Я давал. Сидел в камере с крысами. Они такие огромные, приходили по ночам. Страшно было, что откусят от меня кусочек. А потом мне один заключенный говорил: я тебя сейчас изнасилую. В той камере мне плохо было. Мне не давали есть за общим столом, смеялись надо мной, обижали. А потом мама пожаловалась, и меня в отдельную камеру поместили.
— Понравилось в тюрьме?
— Нет, не нравится. Не хочу больше. Хочу домой, к маме. Но они говорят, что игры закончились, когда в руки нож взял. Я попугать хотел. Без ножа не страшно. Мы с мамой недавно были на Каширке в психиатрическом центре, я там в приемной ждал и смотрел по телевизору передачу, где показывали, как человек ограбил офис микрозаймов. Мне понравилось. Я тоже решил так сделать. Все организовал точь-в-точь, как показали по телевизору...
Рассказ Владислава похож на признания эдакого зловредного шкодника. Парень, лишенный возможности общаться со сверстниками, на протяжении нескольких лет играл с сотрудниками полиции и ФСБ. В этой игре, как он сам признается, даже если проиграешь и тебя найдут, ты получаешь бесценное сокровище — внимание к себе. Его кумиры — криминальные авторитеты, его любимые песни — про тюрьму. И кто в этом виноват? Не общество ли? Влад большую часть времени проводил дома, сидя за телевизором, большую часть эфира занимают криминальные новости и репортажи. Итог — СИЗО, ведь закон, как известно, шутить не любит. В случае с Владом неотвратимость наказания превратилась в невероятную жестокость: напомню, что «дурачка», брошенного в СИЗО, едва не изнасиловали и не убили сокамерники.
— Аутизм — болезнь органического характера, вызванная нарушением работы определенных мозговых центров, — говорит психолог Наталья Комиссарова, работающая с аутистами. — Подходить к ним с обычными мерками, как к здоровым людям, не имеет никакого смысла. Аутисты не понимают, что нарушают закон. Они в принципе не могут осознать, что существуют какие-то законы и что нужно этим законам подчиняться. Сажать их в СИЗО нельзя, заболевание за решеткой будет только усугубляться. Их нужно просто лечить в специализированных клиниках. Таких в России немного, и туда редко отправляют. Как правило, когда нарушающие закон дети-аутисты вырастают, им ставят диагноз шизофрения и принудительно лечат в обычных психиатрических больницах.
Вот и психиатры из центра им. Сербского как раз и не придумали ничего другого, кроме как признать его шизофреником и рекомендовать принудительно лечить. Недавно Влада этапировали из Бутырки в Краснодарское СИЗО. Уже оттуда он попадет в одну из закрытых психиатрических больниц. Альтернативы нет.
В России не существует центров реабилитации для аутистов, склонных к совершению правонарушений или преступлений. А вот в Европе есть частные школы для таких сложных детей.
— Пребывание и обучение оплачивает государство, — говорит владелец одной из таких школ на севере Швеции Василий Крохин. — Ребята к нам попадают разные, бывают очень сложные случаи. Но здесь у нас маленькая деревушка, кругом природа, с утра до вечера мы занимаем их работой, они катаются на собачьих упряжках, ходят на лыжах и т.д. У них нет времени и возможности на всякие шалости, не говоря уже о преступных действиях. Ну и, разумеется, криминальные новости по телевизору они не смотрят.
Владу не повезло родиться в Швеции. На встрече с правозащитниками в Бутырке он все время просил поместить его в одиночную камеру, говорил, что задыхается из-за множества людей кругом. Во время всей беседы он периодически задавал один и тот же вопрос: «А мама где? Она когда придет?»
В сообществах, созданных родителями детей-аутистов, главная тема сегодня — судьба Владислава Желнина. «На его месте мой мог оказаться, — пишут матери. — Разве можно наших детей сажать за решетку? Ведь преступление они совершили не по злому умыслу, а из-за болезни». Им часто парируют родители здоровых детей: «А если ваш сын, вот так вооружившись ножом, как Желнин, убьет кого-то? Вы должны отвечать за поступки своих детей».
Ева Меркачева
