В русском языке три потенциальные червоточины не дают мне покоя. Всепостоянные: авось, пошлость и бугры. Мне приходится лавировать, огибать их языком, будто они одинокие белые шарики в гуще шоколадных. Я не хочу стать соучастником налепления на эти слова нового. Но! Меня затянуло за их горизонты, и теперь, авось удастся мне не сказать о них ничего, что ещё не было сказано.
«Докеры с углём», Клод Моне, 1875
Авось
Авось самое полнотелое и конкретное. К этому совершенно абстрактному понятию подобрали вполне материальный эквивалент. Маленькую сумочку авоську. Прозорливый русский народ направил всю проницательность языка в этот небольшой совершенно бытовой предмет. Сумочка, даже не вполне сумочка, а скорее материя, где могут оказаться, а могут и не оказаться, будущие конкретные предметы.
Авоська концентрирует шансы построения грядущего, которые распадаются на бесконечное количество возможных исходов. Каким законам следует удача, познать невозможно. Тем не менее, существует Авоська, которая является манком для очевидного-недоказуемого. Авось же вбирает в себя не только конкретное. Если условно относиться к этому, как к какой-то вероятности удачи, или неудачи, то выходит, что само слово Авось – бинарное, и похоже по своей сути на фотон.
Приходится подбирать возможные простые заменители.
Самое доступная интерпретация – Авось = вдруг и может.
Какая-то часть модальности от мочь есть и в Авось. Вдруг как предположение о возможном дальнейшем. Но это всё формальность. Конечно, смысловые значения в Авось так же уплотнены, как и не полностью конкретно оформлены.
Авось — это одновременно и состояние, и качество, и форма выражения, и некоторый, всегда плавающий, коэффициент надежды, причём бинарный, с возможной встречей плохого и хорошего исхода. Авось — это очень объемное и очень русское слово. Оно подчинено определённым правилам, но предписаний по применениям этих правил нигде нет.
Это слово огромной силы парадокса, которое семантически учитывает возможности всего хорошего, всего плохого, нас и вас и всего языка. Однако, по ощущениям, Авось это не выбор, это скорее принятие расклада при возможности сделать выбор.
То есть это выбор в пользу отказа от дальнейших выборов.
Возможно, самый сложный из всех, но всегда интуитивный.
Авось — последняя инстанция перед истечением подготовительного времени. Разгрузка оперативного и смешение стратегического.
«Пять мальчиков», Клон Моне, 1864
ПОШЛОСТЬ
Если Авось скорее слово импульсное, слово-взмах, тычок, слово окончательно-принятого, то Пошлость по своей судьбе и сути противоположность простому Авось.
В отличие от неоформленного и слишком размазанного Авось – Пошлость имеет строгость.
Пошлость — это качество, сливающее оттенки и становящееся полноценной цветовой гаммой. Пошлость похожа на ассоциативный ряд целой нации, который каждый дополняет в силу контекста и обстоятельств.
Пошлым может быть глупое.
Пошлое – любое утолщение нарратива при необходимости тонкости.
Пошлость влилась в понятие эротического.
Пошлость может описать множество неприятных, липких, не самых ужасных, но твёрдо не лучших качеств.
Для случаев, когда общее место и усреднённость может сказать о степени неприятности субъекта, намного лучше, чем качество в абсолютных положениях.
Однако, Пошлость отчасти утратила то прекрасное множество смыслов эрегированным интересом к интимному у общества с иными моральными принципами. Теперь в большинстве случаев, к сожалению, Пошлость приравнивается к наготе грудей пьяных девушек, хотя это прежде всего Пошло, оттого, что глупо, оскотинившись от депрессанта, оголять часть тела.
Но также, хочется, чтобы Пошлыми вновь стали плохие шутки, безвкусие в одежде и еде, неразборчивость в литературе и кино.
Это куда более Пошлые вещи, чем соски.
«Стадо коров», Клод Моне, 1863
БУГРЫ
Бугры, в отличие от Пошлости, смыслом обрастает — и рискует потеснить своим объёмом Авось. Бугры пришли в русский через довольно странное ассимилирование.
Изначально, французские мужеложцы bougre (устаревшее). Теперь нечто выпуклое, наполненное, несуразное, но в русском языке. Бугор может мимикрировать под некоторый разделитель наш/свой.
Бугриться, возможно, примерно так же, как выгибает спину готовый к драке кот.
Бугриться созвучно и сосмысленно – бухтеть, но фонетически ярче, громче. Будто бухтение поглощается глухим от чрезмерной мясной мягкости небом.
А Бугрение набирает вибраций, словно залитый для ополаскивания прополис, который надо разогнать гортанным усилием. Тем, чем разгоняли раньше в бой племена.
Бугр, вполне подходящ и для начального значения. Половые истомы, пересекающие Пошлость, вполне близки к этому широкому понятию. К тому, что нехотя портит ровное поле. Своей необязательностью и ненужностью, но тем не менее всё-таки есть.
«Банка с персиками», Клод Моне, 1866
Эти три слова прекрасны и сильны. Их нужно оставить в суперпозиции. И добавлять им нового, но аккуратно.
Иначе весь язык можно будет уместить в Авось, Пошлость и Бугры.
Егор Сомов
