Банки всё лечат

Свой пресс Антон Петрович качает ежедневно уже без малого 45 лет. Если вдруг пропускает день тренировки – нервно ощупывает район пупка, качает головой и бежит к брусьям или шведской стенке.

Надо сказать, что до двадцати лет Зябликов ни физкультурой, ни спортом вообще не занимался. С 17 лет курил, пил пиво литрами и ел как пылесос. Был полненьким, пухленьким пареньком.

И всё обещало, что к двадцати пяти Антоша отрастит себе большое и безнадёжное пузо. Однако в двадцать лет он внезапно бросил курить, пить, объедаться и стал матёрым физкультурником. А причиной такой метаморфозы стал следующий случай.

Однажды, будучи студентом-филологом, Антоша Зябликов со своими друзьями и подругами, тоже филологами, после очередного экзамена взяли несколько трёхлитровых банок пива, много-много воблы и поехали в лес, вроде как на пикник.

Пивом они на природе накачались очень основательно, наелись воблы. Сидят вокруг костерка, икают, поджаривают воблины пузырьки, обсуждают поэзию Евтушенко. Культурный отдых.

Пошёл молодой Антоша в лес по соответствующей пивной нужде и по пути поцарапал себе живот о сучок ели. Царапина – ерунда. Возвращается Зябликов к друзьям, однокурсник Федя Пиков спрашивает его:
– Это что у тебя на брюхе?
– Поцарапался.
– Надо тебя лечить!
– Да ладно.
– Надо тебя лечить!
– Да чего ты пристал? Ерунда, пройдёт.
– Надо тебя лечить! – заладил своё Федя.

А как лечить? Зелёнки нет, йода тоже.

– Давай мы тебе банку на живот поставим, – вдруг предложил Федя. – Банки – они всё лечат. Мне ставили банки, я знаю.
– Рассказывай! – хмыкнул Антоша. – Банки – они, кажется, от простуды.
– Банки всё лечат, – возразил Пиков, – это я тебе говорю. Ложись на спину и не возникай.

Филологи – что с них взять? Кроме суффиксов ничего про жизнь не знают.

Долго Антоша отбрыкивался, но нетрезвая компания поддержала Федю и твёрдо решила всё-таки вылечить Зябликова банкой. Пришлось послушно лечь на спину.

Федя взял трёхлитровую банку, подогрел её на костре и ляпнул Антошке на живот. А тот тут же от эффекта вакуума всосался в банку – он же мягкий, это вам не спина.

Смотрит Антоша с ужасом: уже полбанки заполнены его, Антошиным, животом. Больно – очень, а главное страшно. Зрелище не для слабонервных.

Тут Антоша не вытерпел и заорал. Все забегали. Слава богу, догадались, что разбивать банку нельзя, иначе можно Антошу порезать. Стали мять ему живот, мяли-мяли – ничего не выходит. Антоша орёт, маму зовёт. Наконец Светка Барулина – она на пианино играла, пальцы у неё тонкие, сильные – как-то так удачно нажала, и банка сама отвалилась.

Антоша встал сам не свой, смотрит – живот у него теперь торчит как пузырь. Горельеф! И никуда не исчезает. «Всё, – подумал Антоша, – всю жизнь теперь буду с таким пузырём жить». Даже заплакал. Вообще-то он не из хлюпиков был, а тут просто не смог сдержаться: льются слёзы, и ничего с ними нельзя поделать.

– В общем, постигли меня страх и безысходность, – сказал мне Антон Петрович. – И всё это выражено в раздутом животе. С тех пор у меня возникла подсознательная ненависть к большим животам. Ничего с собой не могу поделать, такая вот юношеская травма. Как увижу толстое брюхо – сразу мысль о банке возникает. Комплекс пуза. Здравствуй, Фрейд. Меня жена так и называет: брюхофоб.

– А что же тогда с «горельефом» из живота стало? – спросил я.
– Ну, через несколько минут живот, конечно, вернулся в норму, – пояснил Зябликов. – Только пару недель держался ало-синий круг с пупком в центре. Но, как говорится, осадок остался. На всю жизнь.

Так что если бы не пустая трёхлитровая банка из-под пива и не оболтус Федя Пиков, ещё неизвестно, в какой физической форме был бы сейчас Антон Петрович Зябликов, заслуженный учитель русского языка и литературы.