Эта женщина, с которой меня познакомили в Вене, не решилась назвать себя. Мы сидели в маленьком кафе в центре столицы Австрии, я записывал на диктофон простые, искренние ответы на вопросы. Заметил, что время от времени она боязливо, как бы подсознательно, оглядывалась по сторонам. Но говорила и говорила, будто старалась избыть из себя страх, который носила в себе долгие годы. А боялась она любой встречи с советскими людьми, ей казалось, что все они из НКВД, что могут узнать, арестовать, нарушить ее мирную жизнь в чужой стране, ставшей ей родной.
Имя Сталина она произносила почти шепотом, но все, о чем она говорила (голод, репрессии на Украине, война, гибель близких), связано с именем «вождя народов».
– Как вы оказались в Австрии?
– Началась война, и немцы неожиданно быстро заняли Украину. Мы хотели эвакуироваться, но опоздали. Сама я жила в Днепропетровске, а мама – в деревне. Я приехала к ней и узнала, что все коммунисты уехали, забрали лошадей, машины.
Остались только старухи и дети, мы не знали, что делать, куда уезжать, лесов нет, не спрячешься, кругом равнина. И мы прятались в подвале дома. Пришли немцы. Остановились, устроились, воду брали, еду какую-то.
– Вы помните эту деревню, как она называется?
– Николаевская. Через некоторое время стали забирать молодежь в Германию. Назначили день, когда мы должны явиться. Нам не хотелось уезжать, многие делали попытки остаться, пили крепкий чай, после этого очень сердце билось, комиссия отстраняла таких. Я тоже это делала, и пару раз меня не трогали. Некоторые женщины детей прятали, чтобы их не забрали в Германию. Моя мама так не делала. И ничего не оставалось мне, когда принесли повестку, как ехать в Германию. Война еще была далеко, туда к Москве, у нас тишина была, каждый надеялся, что она закончится, и мы приедем домой, а оказалось по-другому…
Приехали в Германию, контактов с родителями никаких. Меня определили на швейную фабрику, шила подушки, наволочки, простыни для госпиталей. Закончилась война, и я решила поехать домой. В дороге встречаю одну женщину, русскую, она говорит, что у нее есть сын, она от него не имела вестей, только получила открытку, что он жив. Оказывается, он был в плену у англичан. Потом говорит: я бы очень хотела русскую невесту для сына. Ведь она раньше жила в Сибири. Ее муж приехал туда из Австрии, вычитал в газете, что в России идет набор специалистов по колбасному делу. Он и завербовался. Уехал в Сибирь, устроился на работу, получил квартиру.
– В 1937-м. Скоро стал начальником цеха, и ему предложили остаться в Советском Союзе и подданство принять. Но он не захотел: видел много несправедливостей в России. Он получал продукты и одежду из закрытого распределителя, а остальные люди голодали. Он говорил, что так не должно быть. И он вернулся в Австрию. Моему мужу теперешнему (его сыну) было тогда 13 лет, и он, значит, приехал с родителями сюда. Мать – русская, отец – чешско-австрийского происхождения. Ну и так как эта женщина, которую я встретила, хотела русскую жену для своего сына, она уговорила меня остаться здесь. Познакомила с сыном, славный такой парень. И мы поженились. Вот так…
– Как зовут вашего мужа?
– Петр Антонович. Но я вам хочу сказать, когда здесь были русские, нам надо было прятаться, потому что нас ловили на улице, как только увидят, хватают и сажают в машину.
– Это все в войну?
– Нет, уже когда война закончилась. Многие не хотели возвращаться – боялись, а у кого-то, как у меня, уже была здесь семья. Меняли русские фамилии на иностранные.
– А как вы научились говорить по-немецки?
– Мало-помалу… Ну мы же так давно живем здесь.
– Вначале трудно было?
– Нет, нисколько не трудно. Ведь когда в России жила, немецкий язык изучала в школе. Ну конечно, этого было недостаточно. Но мой муж говорит и по-русски. Что еще вас интересует?
– Судьба ваших родителей…
– Ну, судьба очень тяжелая. Очень тяжелая. Я была в России…
– Когда?
– Была в прошлом году.
– Первый раз?
– Нет, это было не первый раз.
– А в первый раз когда вы поехали? Расскажите о той поездке.
– В первый раз поехала в 1961 году. Тому, что я увидела, ужаснулась.
– Чему ужаснулись?
– Я видела на вокзале военных людей с медалями, играют на гармошке и просят подаяние.
– Вас это удивило?
– Это меня очень удивило – страна-победительница, а на вокзалах нищие военные сидят.
– Что еще вас тогда поразило?
– Поразили почти пустые базары, плохо одетые люди. С продовольствием было неважно. Бедная Россия…
Я слышала, как мужчина в очереди за картофелем сказал: «Я живу в первом поясе, в Вологде, у нас ни картошки, ни лука». Что это за пояса такие? Выходит, страна одна, а снабжается по-разному.
– С семьей вы поддерживали связь?
– Семнадцать лет не было связи.
– То есть вы не знали, живы родители или нет?
– Не знала.
– Вы говорите, что тяжелая судьба была у ваших родственников…
– Мужа моей сестры посадили, отправили в Сибирь. И у другой сестры муж за то, что он что-то там сказал про колхозы плохое, получил 25 лет.
– Почему же вы семнадцать лет не искали связи с родителями?
– Боялась. Боялась, потому что в Австрии жила в русской зоне. А в русской зоне могли в любое время забрать и отправить в Россию. Еду как-то в трамвае, рядом стоит полковник, спрашивает по-русски, его не понимают, я помогла перевести его вопрос, и он на меня напал: а вы как здесь, а вы почему здесь? А где вы живете, а мы вас заберем…
– В каком году это было?
– Это было… у меня уже сын был, году в 1949-м. Я говорю, простите, у меня здесь муж, ребенок. Он говорит: «Мы вас и спрашивать не будем. Муж и ребенок пусть остаются здесь, а нам надо родину отстраивать». Ох как мы боялись! Мой муж запирал меня в квартире на ключ.
– Сначала вас насильно угоняли немцы, а потом насильно свои?
– Да, насильно. Но я хотела на родину, я только не знала, куда. Живы ли мои родители или нет? Там эта местность, где мы жили, пять или шесть раз переходила туда-сюда, туда-сюда, фронт переходил, так что, я думала, возможно, они погибли: ну куда мне ехать? Вот такая моя судьба. После смерти Сталина, при Хрущеве, уже можно было на родину ездить.
– Как вы прожили эти долгие годы?
– Ну знаете, после войны и здесь никто не жил уж очень хорошо, но и никто не страдал, как в России. Никто. Мы имели карточки, и по карточкам каждый получал все, никто не голодал.
– Вас интересовали события, происходившие в России?
– Мы обрадовались, что Сталина нет. И обрадовались, что Хрущев поначалу повел себя вполне демократично. А потом, когда увидели его выкрутасы, что он землю стал у крестьян отбирать, люди стали опять недовольны, и мы здесь уже хорошего от России не ожидали.
– Трудно было вам, простому русскому человеку, врастать в эту местную жизнь, совсем другой мир?
– А что я с детства видела на родине? Голод и холод. Сталин людям хорошего ничего не желал. Вы знаете о голоде в 1933 году? Тухла Украина, люди умирали. Иду в школу, там лежит мертвый, там лежит мертвый, там лежит мертвый… Мне было тогда лет двенадцать. И я это видела и запомнила.
Мама говорит: иди на поле, собери колосьев. Была осень, шли дожди, колосья уже проросли, а она говорит: ничего, надо собирать и такие. И я пошла в поле с маленьким ведерочком, смотрю: человек на лошади – прямо на меня… Что такое? Председатель колхоза стал гонять меня по степи с кнутом, бил, пока я не бросила все и не побежала в деревню.
– А как тогда объясняли, почему возник этот голод?
– На Украине такой разговор шел: Сталин сказал, пусть умирает народ, который нам не нужен. Дескать, умирает чуждоклассовый элемент.
– Так говорили?
– Так говорили. Что еще помню? Самое страшное, вы даже не поверите: люди ели людей. Каннибализм. Моя сестра работала на фабрике-кухне. У ее подруги в деревне жили мать и двое маленьких братиков. Приезжает, идет через деревню, вся деревня пустая, окна забиты. Входит в избу и видит: один брат лежит мертвый, а второй сидит на окошке, худой весь, аж зеленый уж. Спрашивает: «А где мама?» – «Мамы нет. Мама умерла. В комнате лежит».
Зашла она в комнату и застыла, как вкопанная: у матери вырезаны некоторые места… Она так испугалась, что тут же сбежала, боялась, что ее тоже могут убить и съесть. Вот так было.
– Какие воспоминания остались у вас о коллективизации?
– Я была маленькая и многого не помню. Мой папа умер, когда мне было шесть лет. Но помню только, у всех наших родственников все забрали. Они остались ни с чем. И еще помню пожары каждую ночь: где-то что-то горит. Поджигали зажиточные дома, чтобы в колхоз шли.
– Скажите, а у вас было такое ощущение в те годы, что вы с родиной порвали навсегда?
– Да, было такое ощущение, и я страдала. Очень страдала. Я никому ничего плохого не сделала; только потому, что мне понравился парень и я вышла замуж, могла потерять родителей и свою родину навсегда.
– Ваше счастье, что здесь остались. Если бы вернулись, то скорее всего не к родителям, а прямо в лагерь.
– Да, наверняка, наверняка. Это так, конечно. Помню, мне в руки попала листовка, на ней изображен советский танк, и танкисты встречают девушку, угнанную в Германию. Она разрывает цепи, и все это с улыбкой, с радостью. Ну а когда потом русские стали нас ловить, я все вспоминала эту листовку.
– Когда вы приезжаете на родину, вы не замечаете слежку за вами? Повышенный к вам интерес?
– Один раз было. В поезде я ехала, и в вагоне сидел мужчина, который меня все расспрашивал. Я ничего особенного не подумала. А потом, когда он встал и ушел, пришел другой и опять почти о том же самом стал расспрашивать. Я и засомневалась.
Но я ничего не боялась. Ведь я никакого преступления не сделала ни здесь, ни в России, мне нечего бояться. Пусть следят, сколько хотят.
– Вы встречаетесь здесь с русскими людьми?
– Когда я наблюдала жизнь эмигрантов из других стран, я видела, как они между собой были дружны. Помогали друг другу, и, если кто-нибудь заболевал, совершенно чужая женщина или мужчина приходили с гостинцами в госпиталь. Это меня очень удивляло. А мы, наша советская генерация, этого не знаем. Мы боимся друг друга.
– И сейчас?
– И сейчас. Мы сходимся, поздороваемся, и больше между нами контакта нет. Какие-то странные люди. Все друг на друга искоса смотрят. Контакта между нами почти нет.
– А с чем это связано?
– С чем связано? Друг друга подозревают в шпионаже. Этот шпион, этот шпион, этот шпион… Сейчас я мало где бываю. А раньше было так.
– Бывали ли в других странах?
– Была в Испании туристкой. И что меня удивило. Когда я еду в Россию, такие тщательные проверки, такие тщательные – то на паспорт смотрят, то на фотографию, то на тебя. Прямо страшно. А в Испании – будочка, где сидит тот, который паспорта проверяет, возле него мальчик, и он ему показывает книгу, видно, мальчик ходит в первый класс: А, В, С… А мы идем мимо, раскрыли паспорт, и он нам показывает – проходите, мол, проходите, проходите. И не смотрит даже на паспорт. А я вспомнила, что в России все не так.
– Когда вы идете по улице и слышите русскую речь, вы подходите к этому человеку, или, наоборот, вы с кем-то по-русски говорили, кто-то подходил к вам, останавливался?
– Я это делала один раз. Во времена Хрущева это было. Тогда сюда автобусами приезжали из России туристы. И вот идет один раз группа туристов, я подошла, слышу русскую речь. Меня очень заинтересовало, и я заговорила с ними. А они мне и говорят: «Что ж это у вас в магазинах, вроде бы, все есть, но покупательская способность очень маленькая?» – «Почему, – спрашиваю, – маленькая?» – «Да потому, – отвечают, – что приходит женщина и просит сто граммов колбасы, а у нас килограммами покупают». Они даже не могли понять, как это – купить на ужин сто граммов свежей колбасы.
И еще случай, когда я стала переводчицей у артистов Большого театра. У нас была соседка – прима-балерина Венской оперы, она меня и рекомендовала. Было удивительно: эти балерины так мало получали денег, что они себе (их определили в очень хороший отель) варили манную кашу, и эта каша сбегала на ковры, и все это было очень неприлично.
– Значит, вы, русские, по-прежнему боитесь друг друга?
– Я не в России уже почти полвека, а когда слышу о КГБ, мурашки по телу бегут. Страх этот остался. А вот сейчас есть КГБ или нет? Много ли их у вас?..
Вам интересно было бы поехать в Зальцбург, там были лагеря, и там я слышала о трагедии казаков, которых англичане передали русским. Все они, конечно, погибли. Многие, чтобы не возвращаться в Россию, руки на себя накладывали.
– Скажите, пожалуйста, как можно суммировать ваши чувства по отношению к родине? Чего в вас больше – страха, восхищения, ненависти, любви, трепета?
– Знаете, обида, большая обида. Приезжаю к себе на родину и вижу: старушка в грязной фланелевой фуфайке на горбу несет мешок. Точно так, как при Сталине. Какая бедность на такой земле, где бросишь зернышко, и оно вырастет. И бедность страшная. А этого не должно быть. Ведь вы – страна-победительница…
– Некоторые считают, что в характере, в натуре русского человека заложена леность, нежелание работать. А как вы считаете?
– Знаете, когда на Украину пришли немцы, они вначале вели фальшивую политику: обещали землю, оставили колхозы, не знаю, почему так сделали. Может быть, увидели, что это доходное дело. Но люди, получившие землю, работали даже ночью, при луне. Работали на себя. Вот я и думала, что, если частная собственность будет у вас, значит, и Украина будет хорошо жить.
– А как вы относитесь к тому, что в России сейчас не только коммунистическая партия, но и другие партии появились?
– Многопартийность – это хорошо. В Австрии, например, если только одна партия плохо что делает, сразу включается другая и контролирует ее, критикует. А в России была одна партия, и некому ее критиковать, что хотели, то и делали. Никто не может защитить в России человека.
– А как вы относитесь к коммунистам? У вас в семье не было большевиков?
– Нет, не было. Слава Богу, что не было. А то была бы уже, наверное, в лагере.
– Скажите, хотя мой вопрос, конечно же, странный, то, что вы попали сюда, – это несчастье или везение, удача?
– Русские мне говорят: «Вы счастливый человек, что оказались здесь».
Март, 1991
Автор Ф.Н. Медведев "О Сталине без истерик"
