В прокат выходит аниме «Укрась прощальное утро цветами обещания», дебют 42-летней сценаристки Мари Окады, рассказывающий судьбу человека глазами бессмертной девушки-йольфа, с философскими отсылками к «Солярису» Тарковского и визуальными цитатами из советской анимации 50-х. В паре с недавним «Твоим именем» Макото Синкая «Прощальное утро» имеет все шансы победить в сознании российского зрителя миф об аниме как о субкультурном продукте
Часто ли вам доводится смотреть двухчасовой фильм почти всю дорогу мокрыми от слез глазами? Часто ли вам приходится в кино увидеть мир так, как, по словам Тарковского, видели его Бах и Леонардо, как видел его сам Тарковский, по крайней мере, в «Солярисе» — словно в первый раз и снаружи? И как часто, завершив просмотр фильма, отвечающего этим двум условиям, вы вспоминали слова Габена: «Для того чтобы картина удалась, нужны только три вещи: хорошая история, хорошая история и хорошая история»? Это тройное сальто — слезы и взгляд из вечности, обеспеченные исключительно силой хорошей истории,— выполнено в японском мультфильме «Укрась прощальное утро цветами обещания», что позволяет с чистым сердцем рекомендовать к просмотру режиссерский дебют 42-летней сценаристки, настолько преобразившей мир аниме, что шесть лет назад президент студии P.A. Works Кэндзи Хорикава сказал о ней: «Теперь больше всего на свете я мечтаю увидеть фильм 100-процентного авторства Мари Окады». И вот — всего спустя два месяца после японской премьеры — этот фильм перед вами.
Стабильность присутствия актуального аниме на афишах наших многозальников в этом сезоне обеспечил беспрецедентный и внезапный успех мультфильма «Твое имя» Макото Синкая, этого «бескомпромиссного романтика японской мультипликации», как его справедливо позиционировали сами прокатчики. Но Синкай, накручивающий по экрану вариации на тему «где-то есть твоя вторая половина» строками СМС, пульсом входящих писем и лентами полотна метрополитена,— гений. Как в свое время бума на одного Альмодовара не хватило, чтобы надолго пробудить стабильный интерес к испанскому кино в целом, так одного гения Синкая недостаточно, чтобы выудить аниме из рамок нишевого предложения для специально помешанных. Никто и не рассчитывал, что так скоро подоспеет тяжелая артиллерия в лице Мари Окады. Помимо того что, как и Синкай, она художник своей темы, в «Прощальном утре...» есть не то чтобы русский след, но некий общий шов, который позволяет российскому зрителю беспрепятственно встраиваться в образную систему ее картины.
Начнем с того, что следы не случайно упомянутого «Соляриса» Тарковского обнаруживают себя во всех ключевых работах Окады-сценариста. Как Хари навещала Криса на станции, навещает в «Невиданном цветке» (2011) затворника-старшеклассника его любимая девочка, которая погибла сразу после того, как он с ней плохо поговорил — и не успел взять свои слова обратно. И как общение с копией погибшей жены станет залогом возвращения очеловеченного Криса к людям, так настойчивые визиты потусторонней гостьи помогут вернуться в социум этому хикикомори, как называют в Японии новую большую группу людей, старшим из которых сейчас уже в районе сорока, социофобов, с подросткового возраста не покидающих своей квартиры. Кстати, сама Окада была хикикомори первого призыва, о чем она поведала в прошлогодней автобиографии с говорящим названием «Как я начала с того, что бросила ходить в школу, а пришла к написанию сценариев „Невиданного цветка" и „Сердце хочет кричать"».
В «Невиданном цветке» студийное руководство увидело настолько личный заряд, что, вопреки протестам Окады, снарядило художников в ее родной горный городок запечатлеть и его, и даже дом, откуда отказывалась выходить Окада-школьница, в качестве места действия для фильма — ведь аниме пребывает в поиске новых локаций точно так же, как игровое кино, и рисуют их с натуры. Ее совсем недавняя «Затерянная деревня» (2016) — это уже чистый высокогорный «Солярис»: там речь идет о блуждающей деревушке-призраке, в которой каждого настигают образы их самой жгучей и подавляемой душевной травмы. Способ одолеть призрака — принять свою боль и жить с ней дальше, не отталкивая. И это как раз магистральная личная тема Окады, сочиняет ли она готскую историю про викторианскую Англию «Темный дворецкий» (2008), в которой шерлокиана словно выворачивается наизнанку и в уголовных делах все дело оказывается не в кознях злоумышленников, а как раз в собаке-призраке, или душевнейшую бытовую комедию «Кошечка из „Сакурасо"» (2012) про студентов художественного училища, настолько асоциальных, что их выселяют из общежития в пансион для «особо двинутых» (хикикомори там тоже есть).
Боль, на принятие которой замахнулась Окада в своем режиссерском дебюте,— это ни много ни мало всеобщая и всегдашняя боль — та, что идет от осознания конечности бытия, нашего и наших близких. И здесь Окада придумала нехитрый ход: жизнь человека пробегает перед ней, увиденная глазами существа долговечного. Есть такая раса ткачей полотна времени, йольфов, которые живут многие сотни лет. К ним врываются люди, чтобы похитить их девушку и, скрестив с наследным принцем, вывести расу вечных людей. В ходе погрома 15-летняя героиня-йольф оказывается одна в мире людей и подбирает младенца, который плачет в мертвых объятиях убитой разбойниками матери. Она растит его как сына. Щекочет. Работает ради него до седьмого пота. Говорит, хоть бы ты навсегда остался маленьким и так же пах солнышком. Он в ответ кричит — нет, я обязательно вырасту, чтобы стать большим и защищать тебя! А потом вырастает. И вырываются обычные слова подростка: «Ты мне не мать! Ты мне никто!» Потом — возвращения домой пьяным. Потом — уход из дома. Война. И крик раненого: «Не уходи, прошу тебя! Мама!» Своя семья. Труд до седьмого пота. Смерть любимой. И так далее — пока на кровати не дожидается последнего вздоха старик, а держать его за руку приходит все та же молодая и прекрасная «мама». Или это последнее, что померещилось его глазам. Обычная история. Если не боль взаимного непонимания — то заботы о хлебе насущном. Если не заботы — то война: в ее бряцающих орудиями образах Окада передает тревоги нынешнего напряженного мира. Когда не война — снова труд, не позволяющий опомниться, чтобы любить друг друга и эту жизнь. Полюбить и принять ее можно только увидев взглядом йольфа. Этот взгляд Окада и предлагает. Предлагает посмотреть, как наскоро, за два часа, пробежит все то, что вы называли своей жизнью. В ненужных окриках, досадных оскорблениях, пьянстве, войне, охоте за пропитанием и невысказанной нежности.
Второй же шов, помимо Тарковского, скрепляющий «Прощальное утро» с российским глазом,— шов как раз визуальный. Фильм снят не в принятой сейчас технике аниме, он не такой угловатый и подвижный, более плавный и условный, в выборе цветов нынешним веселым брызгам голубого и салатового предпочитающий основательность орехового и табачного, и напоминает советскую мультипликацию 1950-х, всех этих «Снежных королев» и «Мертвых царевен». Впрочем, от них рукой подать до японских аниме 1970-х — тот же рисунок совершенно сознательно был использован в японском мультфильме 1980 года по сказке Маршака «Двенадцать месяцев» и более случайно в «Принцах-лебедях» (1977). А героиня-йольф — копия «Принцессы подводного царства» (1975) по «Русалочке» Андерсена, которая, в свою очередь, на вид была родной сестрой Герды из другой андерсеновской экранизации, уже советской, 1957 года. Это придает «Прощальному утру» родной и сильно устаревший, как бабушкины прибаутки, говорок, который очень к лицу истории о том, как скоро мы становимся тленом и прошлым. Когда же в финале именно это произойдет с его героем-человеком и вечно юная девушка-йольф отправится навстречу новым расставаниям, над фильмом напоследок ненадолго взметнутся в васильковое небо перистые облака — как невесомый образ непроходящей вечности, заглянувший сюда с беззаботных небес Миядзаки.
Алексей Васильев
Источник
