Чтобы полюбить музыку, надо прежде всего её слушать.
В Воронеже было, на моё счастье, немало мест, где можно было слушать музыку не только в записях, но и вживую.
Работал Театр музыкальной комедии с неплохой труппой. Среди солистов блистал даже роскошный баритон, впоследствии (жаль только уже не в Воронеже, а в Волгограде) ставший народным артистом РСФСР Валентин Вржесинский. Навсегда запомнил этот голос.
Когда достроили здание театра на главной площади города, на базе опереточного создали Музыкальный театр, где уже ставили и оперы, балетные спектакли. (В конце концов, его переименовали в Воронежский государственный театр оперы и балета).
Здание театра на главной городской площади. С начала 1960-х здесь закатывались
музыкальные «пиры» и был — улыбнитесь — лучший в городе буфет. Фото автора
У освободившегося зала Театра музкомедии была прекрасная акустика. Его передали в распоряжение филармонии.
К чему рассказываю так подробно обо всех этих переменах, пришедшихся как раз на начало моей жизни в Воронеже?
Только, чтобы похвастать, как здо́рово мне повезло с местом жительства!
Далеко не во всех областных городах Советского Союза имелись публичные библиотеки с музыкальными коллекциями, к тому же абсолютно бесплатные для посещения.
И совсем замечательно, что перед воронежцами регулярно выступал симфонический оркестр, который знатоки числили среди лучших профессиональных коллективов страны. И тогда, и до сих пор. В 2005 году оркестр даже получил звание академического и постоянно его оправдывает.
Замечу, кстати, пристрастие пропаганды к присвоению коллективам имён, почётных званий и тому подобному порой играло недобрую шутку. Вроде ничего плохого — моральный стимул. Однако он не всегда срабатывает: меняются люди, обстановка, да мало ли что ещё.
В Воронеже, например, гремел машиностроительный завод, которому за многолетние успехи присвоили имя В.И. Ленина. А коллектив возьми да и начни хронически не выполнять план. Очень неловко было.
В отделе пропаганды и агитации Центрального райкома КПСС, где я тогда работал, просто терялись, что с этим казусом делать.
Но в Воронежском Академическом симфоническом оркестре всё оказалось в полном порядке: был и остаётся на высоте!
Бывая на концертах в филармонии, я, не нуждаясь ни в каких дополнительных разъяснениях, запросто чувствовал, как отличается живое исполнение от записанного. Учился наслаждаться богатством звучания, оригинальными интерпретациями.
А музыкальный кругозор расширял, уже слушая и много раз переслушивая записи.
Кроме того у филармонических концертов был и важный для меня просветительский элемент. Дневные концерты для молодёжи, да и многие вечерние, открывал вступительным словом музыковед Юрий Воронцов.
Одно из изданий Ю.В. Воронцова.
Фото с сайта Воронежской специальной
городской библиотеки искусств имени А.С Пушкина
Как же это было полезно!
Краткие, но ёмкие эссе отлично готовили к восприятию сложной музыки, лектор помогал понять секреты красоты, разглядеть, в чём точно выразилось мастерство композитора.
Решив вспомнить сегодня тогдашнего моего кумира, обратился к интернету, правда, без особой надежды. Думалось, ну кто там напишет о сотруднике филармонии полувековой давности. В своих сомнениях оказался совершенно не прав.
На самом деле, земляки высоко ценят 88-летний жизненный путь выдающегося воронежского гитариста, композитора, педагога, музыковеда и пропагандиста музыкального искусства Юрия Васильевича Воронцова. Если прочитаете публикацию о нём в местном «толстом» журнале «Подъём», то познакомитесь с очень интересным человеком. Советую от души!
Жизнь музыкального произведения — в его исполнении, то есть в раскрытии его смысла...
Академик Б. Асафьев
И ещё одна удача жить в одном городе с прекрасным музыкальным коллективом — в концертах охотно участвовали и участвуют приглашённые гастролёры. И если это суперзвёзды, выступление становится эвентом — словцо, пришедшее из маркетинга — так всё чаще говорят сегодня, или событием, как всегда говорили мы.
Зал филармонии. Афиши извещают о новых и новых событиях
Посудите сами, можно ли не считать событием появление на воронежской сцене великого Э. Гилельса, великого Д. Ойстраха, великого М. Ростроповича? Гилельс — так тот каждый год приезжал.
Дмитрий Башкиров — я сам видел — извлекая заключительный аккорд, с такой силой ударил плацами по клавиатуре, что рояль, к восторгу публики, отъехал вперёд чуть ли не на полметра.
Борис Штоколов, пожалуй, полчаса после окончания основной программы пел на бис!
Дружка своего, соседа по комнате в общежитии, долго не мог затащить в филармонию. Но когда он узнал, что приехал К. Элиасберг дирижировать Седьмой симфонией Шостаковича, недоверчиво переспросил: «Что, тот самый, который играл её впервые в осаждённом Ленинграде?» — и с горящими глазами стал уговаривать меня взять с собой на концерт.
А ещё за пультом воронежского оркестра стояли такие признанные мастера, как Е. Светланов, К. Хачатурян, Ф Мансуров.
Не ставлю задачи перечислить всех звёзд и рассказать о незабываемых тогдашних впечатлениях.
Называю только тех, которые лично у меня создали ощущение СОБЫТИЯ, заставили пережить необыкновенный эмоциональный подъём. Тем самым укрепили разгорающийся интерес к симфонической музыке.
И надо же, как раз в это время журнал «Юность» опубликовал «Путешествие в страну симфонию» Геннадия Пожидаева.
Снова везение.
Автор описывал свой путь приобщения к классической музыке, во многом совпадавший с моим.
Но самое главное — он предложил убедительный вариант реконструкции замысла композитора, как бы воссоздал гипотетическую программу великого произведения — шестой симфонии Чайковского.
Это было озарение. Инсайт, если хотите. Сложился пазл, наглядно показавший, как могут быть связаны музыка и навеявшие её впечатления, жизненные обстоятельства, размышления о глубоком смысле бытия.
Я и до того охотнее слушал программную музыку. Композиторы нередко пытаются, если не пересказать музыку словами — что, конечно, невозможно, — то, по крайней мере, намекнуть, как можно точнее воспринять музыкальное высказывание.
Иногда это просто название произведения, данное самим автором:
- «Утро» (шестая), «Полдень» (седьмая), «Вечер» (восьмая) и «Прощальная» (сорок пятая) симфонии Гайдна;
- «Пасторальная» (шестая), «Героическая» (третья) Бетховена;
- «Зимние грёзы» (первая), «Манфред» Чайковского;
- «1905 год» (одиннадцатая) Шостаковича;
- «Мефисто-вальс» Листа;
- «Маленькая ночная серенада» Моцарта и Ноктюрны Шопена;
- «Послеполуденный отдых фавна» Дебюсси.
Другой раз — это название, данное кем-то посторонним и навсегда приклеившееся, как это случилось, например, с «Лунной» сонатой Бетховена.
Встречаются и развёрнутые программы, нечто похожее на либретто.
Вымышленный образец такой «программы» — в «Маленьких трагедиях» Пушкина, когда Моцарт описывает словами музыку, с которой он собирается познакомить Сальери.
Можно вспомнить и реальные примеры.
- «Фантастическая симфония» Берлиоза — музыкальный рассказ об истории любви к актрисе, в которую он был влюблен в то время.
- Модест Мусоргский написал « Картинки с выставки» — серию фортепианных пьес, в которых представил галерею из десяти картин и рисунков своего друга.
- У Сен-Санса много коротких программных музыкальных произведений. Он назвал их «Тональные стихи».
- На мой взгляд, вполне можно отнести к программным произведениям симфонические стихи Рихарда Штрауса. Среди них — изображающие умирающего человека и его попадание в рай; навеянные древней легендой о Дон Жуане; описывающие «Весёлые шалости Тиля Уленшпигеля»; изображающие Дон Кихота — персонажа Сервантеса; «Жизнь героя» (которого многие принимают за самого композитора); «Домашняя симфония» (живописующие семейную жизнь, включая укладывание ребёнка в постель).
Музыка – посредница между жизнью ума и жизнью чувств.
Людвиг ван Бетховен
Говорят, якобы именно Рихард Штраус как-то заметил, будто музыка может описать всё, даже чайную ложку.
Не могу разделить эту излишне крайнюю точку зрения.
Хотя этап увлечения программной музыкой у меня был и продолжительным и даже необходимым.
Недавно увидел по телевизору беседы с молодёжью о музыке Леонарда Бернстайна.
Он придерживался другой крайности — дескать, в музыке не стоит искать какой-то смысл, вербально передаваемое содержание. Надо просто наслаждаться тем, как удачно сочетаются звуки, поставленные рядом друг с другом.
Примерно так же считал и Леопольд Стоковский:
Не обязательно понимать музыку, но необходимо, чтобы она доставляла наслаждение.
Мне противоречие между вроде бы полярными подходами представляется кажущимся.
Публикации Геннадия Пожидаева научили принимать авторскую ли, самостоятельно ли присочинённую программу — не в качестве непреложной директивы, а как полезное подспорье.
Я привык и с наслаждением разгадывать смысловой замысел автора, и с не меньшим наслаждением воспринимать его сугубо музыкальное мастерство.
Геннадий Алексеевич написал ещё много интереснейших книг о музыке. Все их стоит прочитать.
Не привожу ссылки, поскольку опасаюсь, что они спровоцируют нарушение авторских прав или, не дай бог, приведут на вредоносный сайт. Просто наберите в поисковике слова: «Геннадий Пожидаев музыка»,— и в выдаче выберите подходящий вам — платный или бесплатный — легальный вариант доступа к публикациям. Не пожалеете!
Однако одним автором, естественно, я не ограничивался.
Зачитывался нынче, правда, вышедшим из моды Роменом Ролланом, который боготворил Бетховена.
Разбираться с авангардными течениями подтолкнул Томас Манн с его «Доктором Фаустусом».
Глубже понимать, откуда в произведениях композиторов возникали те или иные настроения, помогало чтение их биографий, воспоминаний современников.
Причём мне не очень-то и хотелось знать, какой тяжёлый характер был у Вагнера, или — про алкоголизм Мусоргского, сумасшествие Шумана, политические взгляды Рахманинова.
Хотя нет. Не удержался от желания выглядеть лучше, чем я есть: знать хотелось.
Но эти — и подобные этим — сведения не влияли на восприятие музыки.
А вот истории несчастных или счастливых влюблённостей; жизненных невзгод или, наоборот, везения; расставания с родиной или ликования от её побед — заставляли задумываться, как они отозвались в музыке. И обнаруживать многие её соответствия фактам биографий создателей.
Согласитесь, ту же Ленинградскую симфонию мы воспринимали совершенно по иному, если бы не знали, что первые её части Шостакович написал в блокадном городе.
И что музыка — пусть сложная, которую далеко не все готовы понять и принять — оказывается, может стать событием всенародного, и даже мирового значения.
Впоследствии об этом так проникновенно скажет А. Межиров:
Стенали яростно, навзрыд,
Одной-единой страсти ради
На полустанке — инвалид,
И Шостакович — в Ленинграде.
Продолжение следует
Владимир Поволяев
