А есть ли у тебя какая ни на есть программа?
Так спрашивал дед Ничипор у пана атамана Таврического в «Свадьбе в Малиновке». А тот отвечал: «Я же атаман идейный. И все мои ребята, как один, стоят за свободную личность». На что жена деда Ничипора, солнце его и драгоценная Гарпина Дормидонтовна резюмировала: «Значит, будут грабить».
Без плана жить нельзя. Без плана – перекати-поле. Как флюгер: куда ветер дунул – туда ты.
В советскую пору практиковалась идиома: план – закон! Кровь из носу – дай план. Не дал план – совершил должностное преступление. Потому что экономика была плановая. И стоял Госплан, где нынче депутаты думы думают. Там Госдума. «Хороший у вас план, товарищ Жуков», – многозначительно говорит в анекдоте Сталин, попыхивая трубкой.
Я давно планов не строю. Иногда начеркаю что-то на день грядущий, если образовалось несколько важных дел. Чтобы не забыть себе на горе. Память уже дырявая. А помнится, в Москве у меня были ежедневники. Пухлые. Там строки воткнуть было некуда – всё расписано плотно на месяц вперёд!
Фрося Бурлакова бы сказала: «Да ведь когда это было…» Да ведь было. И всё успевал. Правда, спал на ходу – в метро стоя под поручнем, в электричке сидя на голой холодной скамье (однажды проехал свой Красногорск и вышел в Нахабино, а назад электричка минут через сорок, а мороз тоже под сорок, платформа с утра пустая, я легко одет… думал, сдохну), спал на планёрках в редакции «Вечерней Москвы», сидя под носом у главного редактора Лисина (он жалел меня и понижал градус обсуждений – пусть человек поспит), засыпал на концертах классической музыки, куда меня таскали знакомые.
В армии я полгода работал без сменщика, на кухне, единственный повар на двести душ, без выходных. Спал редко когда три часа в сутки. Дошло до нервного истощения и срыва – неделю провалялся в бреду, в сушилке, на огненных трубах, не приходя в себя. В голове шевелились осьминоги, меня колотил страшный озноб. Организм сбросил колоссальное перенапряжение и как бы перезагрузился. Я очнулся отдохнувшим. И мне нашли сменщика – тогда, когда чуть не сдох.
Такое у нас отношение к людям.
Надо сдохнуть, чтобы заметили и оценили твои жертвы.
Про осознание своих обязанностей уж не говорю – кто их сознаёт? Валят на ту лошадь, которая везёт. Пока не упадёт. Это тоже план?
Без плана всё вразнос, много времени уходит впустую, КПД понижается. Нет рациональности, одна сплошная импровизация.
Мой покойный брат был педант. У него везде висели листочки с записями дел. Это вместо органайзера. У нас тут органайзеры не в ходу. Юрка же, собираясь на выезд (по магазинам и мастерским – он ремонтом машин занимался) выверял оптимальный маршрут следования. Откуда куда, чтобы без потери времени. Опять же экономия бензина. Правда, в поисках где что дешевле, выигрывая в цене на покупку рублей на пятьдесят, на бензине мог потерять сотню. Но главное – принцип.
И время он потом транжирил на запоях. Как и деньги.
Как шутят в пьющем народе: прогуляем тыщи, а потом на спичках экономим!
Я человек не плановый – не собранный, дезорганизованный и, по сути, анархист. Ненавижу подчиняться чему или кому-либо.
Вот сколько себя помню – я такой. И школу прогуливал, и делаю всё в последнюю очередь, и уроки дома не учил, а читал уже перед тем, как, возможно, вызовут к доске. Просто мне давалось.
Мне претит торчать на работе от звонка до звонка, я предпочитаю вольный график: написал – сдал. Убрался – гуляй. А приходится убивать время на отбывание положенных часов на рабочем месте.
В московских СМИ я не отбывал – пользовался электронной почтой. Ездил в редакцию лишь по вызову – например, за гонораром или в день получки. Мне это максимально удобно. И КПД у меня от этого только выше.
Отклонения меня напрягают и лишают вдохновения. Что поделать: творческая личность, писатель. Это внутреннее. Солдатом я себя не сделаю никогда. И никто не сделает, если даже армия не смогла.
Я там жил отдельно, в казарму спать не ходил, форму не носил. Как штатский человек. И пахал будь здоров. Может, поэтому мне дозволялось. Как повару мне благоволил ротный (командир роты), как художнику – замполит. Как у повара у меня была своя жилая комната прямо на пищеблоке, как у художника – в казарме, где мы своей компанией ночами куролесили. Командование на это закрывало глаза.
Никогда не думал, что на родине такие ретрограды и привычный мне режим (его отсутствие) тут не прокатит. Тут ко мне относятся как к рабу: ты должен, ты обязан. Без обратных долгов и обязательств: недоплачивают, перегружают, изводят придирками, задерживают выплаты…
Меня это бесит. Мне хочется послать всё к чёрту. Мой анархизм встаёт на дыбы (Тигр, видимо, бунтует, чей год наступил), но бык смиряется (я телец) и наступает на горло собственной песне. Я влачу цепи (или ярмо), тяну лямку (или волынку), то есть инертно существую. И понимаю, как тупею от монотонности буден, от их предсказуемости – той самой планомерности. В Европе я бы жить не смог: не то понимание свободы.
План нужен. Но как-то иначе выстроенным. Не «испанским сапожком», чтоб никаких освободительных телодвижений. «Испанский сапожок» – это инквизиторская пытка.
Это я так умом понимаю – нужен план, нужен план… А душа противится.
Лев Толстой в романе «Война и мир» ввёл определение – «тёплое чувство патриотизма». Не навязанное сверху, не распропагандированное, а внутреннее, вызревшее исподволь, оттого искреннее и действенное. Им побеждают то, что победить, кажется, невозможно. Вот как я понимаю Бога и религию? Умом. Шестьдесят лет живу, а до сердца никак не дойдёт. А книжный ум – образованщина, но не мудрость. Теософии тут не выстроишь, Павлом Флоренским не станешь.
Вера – это чувство. Это физиологическое. Недавно, читал, открыли ген религиозности. Вот почему одни днюют и ночуют в храмах, а других туда палкой не загонишь. Религиознее всех женщины. Видимо, генетически.
Моего брата с его гордыней заставила переломить себя болезнь. Но дальше часовни на городской площади дело не пошло. Хотя уже движение вверх.
Я в церкви бывал часто, я священников знаю многих, но как журналист, а не как прихожанин. И тут я чувственно застыл на уровне эмбриона. Помню, с однокашником в Новодевичьем монастыре были. Как экскурсанты. Он фотографировал, я сопровождал. И тут приехал на службу митрополит Филарет. Нам повезло, иные ждут не дождутся такого причастия. Сначала мне стало скучно, потом некомфортно, потом захотелось категорически на воздух. Отторжение от ритуала.
Где людские массы – мне не фонтан. Я одиночка. Я не могу быть долго на людях, я человек не публичный. Есть у Бога план преломления этой моей гордыни?
Если хочешь развеселить Бога – расскажи ему о своих планах. Так нужны ли эти планы, если человек предполагает, а Бог располагает?
Вопрос без ответа. Это не значит, что я высмеиваю всякое планирование жизни. Но я пытаюсь разобраться: где эта «золотая середина» между чётким распределением своих практических шагов и полаганием на волю провидения?
Есть опять же еврейский анекдот, как глубоко верующий Мойша попал в кораблекрушение:
Чем его ни пытались выручить – спасательным кругом, катером, вертолётом, он отказывался, полагая, что Господь не попустит его смерти за его крепкую веру.
Мойша утонул и первое, о чём спросил Бога: почему тот ему не помог?
Как не помог? – удивился Творец. – А кто бросал тебе круг, посылал катер и вертолёт?
Три дня, по заданию газеты «Неделя» (приложения «Известий»), я в своё время прожил в доме отца Николая Попова в Волоколамске. Дело было накануне и вначале Рождества. Отец Николай был в деловых разъездах – эта суетность не вязалась с религиозной аурой. Матушка потчевала меня постным. Всё было вкусно.
То, что постная еда может приучить человека жить без мяса, яиц и молока, я понял ещё в Троице-Сергиевой Лавре, где угощался в трапезной для паломников (она там слева от входных ворот). Но еда едой, а вот детишки из воскресной школы, от 9 до 12 лет, сидя на паласе, в доме священника смотрели по японскому телевизору диснеевские мультфильмы. В видеозаписи.
На дворе были «лихие девяностые». И знал уже я, что отец Николай – близкий друг митрополита Волоколамского и Юрьевского Питирима (Константина Нечаева). Владыка Питирим считается самым красивым Митрополитом РПЦ. Бородища – дед Мороз отдыхает, глазищи – пронзительно синие, картинный поп! Будучи помоложе, неравные по сану друзья много и весело проводили вместе время.
Церковь – это институт, а не небесный Иерусалим. В церкви живые люди, в них всего понамешано. Мою веру это не укрепляет. Моя вера складывается из доказательств, а не догм и гипотез.
Примеры есть. Уже давно и до сих пор регулярно мне снятся особенные сны. Я вижу и потусторонние миры, и потусторонние субстанции. Как в детстве я своими глазами увидел, а грудью ощутил физически домового. И попробуй меня теперь разубеди, что ни домовых, ни леших, ни русалок не существует. Часть – доказательство целого, мой домовой – вестник всего нематериального мира.
В московском метро я встретился глазами с демонической сущностью. Тот рентген и мороз по шкуре я помню до сих пор. И когда я читаю, что в подземных вагонах полным-полно энергетических вампиров, я не считаю это домыслами «жёлтой прессы».
У меня есть доказательство.
Дабы удерживать паству, церкви постоянно нужны чудеса. Одною голой верой не возьмёшь.
Почему, когда враг близко подошёл в сорок первом к столице, то на американском «Конкорде» трижды был совершён облёт Москвы с иконой тихвинской Казанской Божией Матери? Это назвали воздушным крестным ходом. Она ещё, по легенде, Сталинград уберегла и шла с войсками до самой границы. Якобы так велела Сталину провидица Матрона Московская. А главнокомандующий и, впоследствии, генералиссимус не зря учился в Тифлисской духовной семинарии.
Сейчас в моих планах пройти в июле ревакцинацию и дожить до пенсии (уже этой, новоблагословенной, как называл советскую тридцатиградусную водку доктор Борменталь в «Собачьем сердце», то есть в 64 моих года, а то бы вышел уже в этом году, да и дожить до пенсии – это не план, а скорее пожелание самому себе).
Больших планов я не имею. Живу как живу, то есть Бога не смешу. Пишу практически ежедневно, а это моя главная миссия на земле. Так мне сказали «оттуда» на одном из мистических сеансов.
В земных делах я вовсе запутался, вот ещё бы разделаться с долгами, в которые меня загнала нужда. Даётся это трудно, две работы не помогают, еле-еле свожу концы с концами. Но материальное всё дальше и дальше от меня как проблема и вопрос борьбы, хлеб насущный давно на втором плане – и в смысле расчёта, и в смысле панорамы. Не до жиру – быть бы живу, да и ладно.
Как я написал в финале одного стишка:
И бог даёт всё то, что надо, тому, кто беден, как Давид.
А Давид стал царём, основавшим Израиль. Тут делай что должно и будь что будет, как завещал нам яснополянский граф. Вот я и делаю то, что должно. Долг – мой план. Мне этого достаточно, хотя и не вдосыть. Потому что волка ноги кормят, а художник должен быть голодным.
Ведь у Бога тоже план, от которого он редко когда отступает. И, значит, пока в меня верит и не перекармливает.
Сергей Парамонов
