Говорят, что нет людей не талантливых, надо лишь вовремя рассмотреть задатки и предпосылки, дабы методично их развивать.
Опыт убеждает, что человеку, поставившему перед собой твёрдую цель, начинают помогать небеса. Он в нужное время оказывается в нужном месте, ему попадают в руки (ни с того ни с сего) те документы, те вещи, та информация, которые ему нужны для работы, его осеняет, к нему приходят озарения, его несут крылья, силы его не иссякают…
Великая штука – вот эта наша целеустремлённость.
И дело за малым: как на распутье из предлагаемых вариантов былинному витязю выбрать единственно верное направление? Ну, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. И это – вопрос!
Когда же не определившемуся индивидууму озадачивать себя выбором дальнейшего пути? В школе, после выпускного бала, до армии, после армии (для отроков), до замужества или после (для отроковиц), в несколько зрелые годы, попробовав себя и там, и сям?..
По мне, так всё происходит подсознательно. Опять же по воле провидения.
Я с детства тянулся к книжкам и альбомам для рисования. Вот сколько себя помню. И у меня, собственно, имелась альтернатива: стать Пушкиным или Айвазовским.
Правда, книжки могут подвигнуть к стезе издательской (в разных приложениях), библиотечной, реставрационной, а рисовальные принадлежности – к стезе Кулибина, Циолковского, Королёва, зодчего Росси или, на худой конец, фальшивомонетчика. Но это нюансы и отклонения, нам в пору юношеского максимализма маячит строгая магистраль, а не её обочины. Без первоисточника, то есть рукописи, ни книгоиздателю, ни библиотекарю, ни реставратору делать нечего, а без эскиза (умения его изобразить) может искать другую работу изобретатель, мыслитель, конструктор, архитектор и тот самый гениальный копиист денежных банкнот.
В школьные годы я активно участвовал в работе над стенгазетами, в армейские (не закончив худграф) в художественном оформлении мероприятий и торжеств и в сугубо оформительских работах по линии политпросвета – под началом замполита роты, а демобилизовавшись – навёрстывал как недоучка писание картин маслом. Даже поработал в автоколонне «Трансельхозтехники» художником-оформителем, надышавшись там ацетоном на всю оставшуюся жизнь (с моим-то бронхитом!)
Из картин маслом у меня вышло три портрета, а это самая сложная техника в живописи, да и в графике особенно. Я написал, копируя с фото, портрет матери в мехах (жили мы бедно), портрет отчима и тройной автопортрет с братьями в образе викингов. Я по натуре романтик. Все полотна удались не только визуально, но и точной передачей характеров. Для первого блина весьма похвально.
С рисованием у меня заглохло, сочинительство перевесило.
Во-первых, для заточения себя в мастерскую художника я лентяй, а тут приспособлений минимум и результат автоматический.
Писателю кабинета даже не надо, если он не Лев Толстой.
Василий Шукшин писал свои рассказы на коленке и где попало, под любой шум и в любом состоянии тела и духа. Та самая целеустремлённость.
Из того, что помню, ибо школьные стенгазеты ушли в небытие, остался стишок, написанный мною в шестом классе, когда я загремел в больницу с обострением своего бронхита. А там (молва-то шла) медички попросили меня сочинить что-нибудь в их стенгазету к надвигавшемуся женскому дню. Прямо день Восьмого марта я воспевать не стал, а выдал стихотворение про весну и любовь. На материале подросткового взросления и пробуждения чувств. Получилось целомудренно и в меру философично. К тому же не длинно, так как формат стенгазеты – не для поэм и од, а вообще лаконизм – не самая сильная моя сторона.
И тот стишок я помню наизусть поныне, а прошло более 45 лет! Это тем более мне самому удивительно, что в принципе я свои стихи не помню наизусть. Ни одного. Я их специально не учу, а написав – забываю сразу. Не навсегда и полностью, а чтобы взять да и прочесть в любое время и с любого места. Я их узнаю мгновенно, но не воспроизведу. Это как у собак: всё понимают – сказать не могут.
В писатели я себя готовил. Но как-то не чтобы ехать и поступить в Литинститут, не чтобы сесть и написать роман, а тянуло меня к специальной литературе. Я выписывал журнал «Русская речь», альманах «Киносценарии», это всё готовые учебники для начинающего литератора. Там вся кухня профессии и её образцы.
В армии, в Монголии, я взялся написать сценарий о восстании Ивана Болотникова, мало что зная о том, как пишутся киносценарии, и почти не имея доступа к нужным архивам.
Хотя с чтивом у нас там было нормально, я хорошо прошёлся по собранию сочинений В. И. Ленина и понял, когда началась Перестройка с разоблачениями прежних мифов, что я уже это знаю. Для меня не было откровений о подлинной сущности вождя мирового пролетариата, потому что я читал его расстрельные записочки, его нелицеприятные, а порой и оскорбительные суждения о русском народе, его высокомерные и беспощадные мысли о духовенстве и т. д.
Было напечатано всё без цензуры, но кто читал всерьёз Ленина, даже среди кремлёвской верхушки?
Говорят, не хуже по содержанию тюремные библиотеки, это лучший университет для революционеров и диссидентов при любом режиме. Да и что делать пытливому уму в застенках, как не читать умные и нужные книжки?
А тему Ивана Исаевича Болотникова в его противостоянии царю Петру Первому, совершенно не раскрытую в русском искусстве, я воплотил после – в поэме «Царь и атаман». ВГИК остался без кинодраматурга, мой порыв внедриться в эту среду угас, как и рисовальная история, а в Литературный институт им. Горького поступить я пытался. Прошёл-таки творческий конкурс на семинар Ларисы Васильевой – дочери создателя танка Т-34.
Там я жил с теми, кто уже издал свои повести и романы, не считая стихов. В моём багаже было с десяток нелепых, ученических виршей, и в публичных чтениях я участвовал в общаге, где мы жили, в качестве восторженного слушателя.
Над нами жили «волки», это те уже тёртые жизнью мужики, что проходили обучение на ВЛК – высших литературных курсах, дабы не оставаться в самоучках, а профессионально себя как писателей дипломировать. Туда даже заглядывал Валентин Распутин, он был наездом как раз в Москве.
Имён я более ничьих не помню, да и не поступил я – баллов не добрал. Но экзамен сдавал за тою же партой, за которой до меня сидела Наталья Варлей – не как «кавказская пленница» и сноха Вячеслава Тихонова и Нонны Мордюковой, а как сильная уже поэтесса. У неё вообще три высших образования: цирковое, кинематографическое и литературное! Полиглот!
За то, что я отказал себе в развитии как сценарист, меня, например, одно время нещадно ругал и пилил (надо написать не ругал, а строгал!) кинорежиссёр Александр Цацуев. Он сам, кстати, успел побывать и студентом журфака МГУ в 90-е гг. уже прошлого столетия, как и я. А мы с Сашкой делали короткометражку «Облако над садом» по моему сценарию, кажется, для немцев.
Тогда наше кинопроизводство было в разрухе. Но и немецкие деньги до меня не дошли, зато я подхватил инфекционную пневмонию жарким летом, с которой два месяца, с температурой под сорок, мотался на киностудию им. Горького. В нашей университетской больнице как-то ретиво спасать меня не бросились, когда я сдался, зато охотно выписали домой в том же состоянии под мою расписку. И долечивался я в элитном спортивно-оздоровительном диспансере, примыкавшем к нашему дому № 8 на Остоженке.
Главврача, молодую даму, звали Ирина Рау. Она меня поставила на ноги, низкий ей поклон. Я просто зашёл к ним и изложил свою проблему, и меня так плотно загрузили процедурами, что я даже устал, хотя делов-то было – выйти в домашних тапочках из своего подъезда и войти в дверь диспансера. Что я и делал в течение более чем месяца бесплатно!
«Облако над садом» в готовом виде я нашел в Сети, но в титрах стоит имя другого сценариста, я догадываюсь, чей это псевдоним. Не знаю, может, меня так кинули, чтобы не платить, может, так вышло технически.
Но осадок у меня остался – не из-за денег и пневмонии, а из-за элементарной непорядочности.
В творческой среде это, говорят, как раз в порядке вещей. Но всё же это был и мой дебют в кино, и единственный случай вообще. Докажи поди теперь, что это мой сценарий. Хотя у меня в домашнем архиве аж три или четыре готовых варианта сценариев для фильма на тему влюблённости подростка во взрослую тётю. Как в фильме Н. Губенко «Подранки».
Но «Облако» обособилось, ибо не об этом, тут возникла кинопритча на радиоактивном фоне от Чернобыля, миф об Адаме и Еве и утраченном Рае. Но с участием детей в главных ролях. Любопытный момент.
Как бывает в кино, пока снимали фильм, дети подросли, и процесс едва не встал перед неразрешимой проблемой. Как-то её разрешили…
Продолжение следует
Сергей Парамонов
